Анна смахнула с надгробия пласт снега. Скользнув по гладкой каменной плите, он упал и рассыпался. Влажный гранит заблестел под лучами полуденного солнца, высветившими гравировку на камне: «Семейная могила Кадзии». Маленькое кладбище располагалось в пятнадцати минутах пешком от фермы Акиямы, и отсюда отчетливо виднелась «Сантопия». Высоких домов тут не было, да и вообще домов было мало — одни бесконечные поля, и в ясные дни, а особенно зимой, когда землю покрывает сияющий на солнце снег, все видно как на ладони. Бо́льшая часть могил скрывалась под снежными шапками: только некоторые были расчищены — наверное, семьи приходили сегодня на кладбище. — Конечно, сакэ быстро замерзнет… Но это любимый напиток отца, и сестра просила меня принести его. Анна достала из тканевой сумки пузатую бутылку сакэ «Кэнсин» и воткнула в снег, затем поставила в вазу хризантемы. Палочки благовоний никак не хотели разгораться, и ей пришлось раз за разом все с большим раздражением чиркать колесико зажигалки. Наконец тонкая змейка дыма заструилась в холодном воздухе, наполняя его тяжелым ароматом. — Это было в две тысячи двенадцатом году, в феврале. Несчастный случай. Отец был на охоте на горе Хосю: охота — его давнее хобби… Поскользнулся на снежной тропе и ударился головой. Сестра с тех пор, как уехала в столицу, только один раз сюда приезжала — на его похороны. Но в Токио мы с ней периодически виделись. Довольно часто, чаще, чем во многих семьях сестры общаются. И с отцом она тоже в Токио встречалась, пока он был жив. Вслед за Анной Рика и Рэйко сложили перед собой руки в молитвенном жесте и прикрыли глаза. Сияние чистого снега пробивалось сквозь сомкнутые веки. Зимний воздух выхолаживал кожу — даже ресницы, кажется, замерзли. Рика осторожно спросила Анну, все еще погруженную в себя: — Ваши родители познакомились и поженились в Токио, верно? — Да, так. Они работали в маленькой компании в районе Синагава. Мама часто с гордостью рассказывала нам о начале их отношений. Отец — приятный в общении, эрудированный, настоящий джентльмен — был очень популярен среди женщин, и когда мама начала встречаться с ним, сразу стала объектом всеобщей зависти. Это уже потом между ними все разладилось… А когда они только познакомились, мама очень любила отца, и она до сих пор дорожит воспоминаниями о тех временах. Анна накинула сумку на плечо и пошла к выходу. Стало теплее по сравнению с утренними часами, и дорога влажно заблестела. Снег под ногами теперь был не твердым, как фруктовый лед, а скорее рыхлым, словно щербет. Обувь начала промокать. — А почему ваши родители вернулись сюда? — Отец попал в неприятную ситуацию на работе, офисная служба ему осточертела. Да и здоровье дедушки ухудшилось, ему надо было помогать. Родители переехали сюда, когда моей старшей сестре было три года. А в Токио они жили в районе Футю. Рика до двенадцати лет жила в Митаке и Футю хорошо знала, это было недалеко, но не стала об этом говорить. Они разминулись с группкой школьниц в высоких сапогах и с ранцами за спиной. — Судя по всему, ваш отец был прекрасным человеком. И ваша сестра всегда с таким удовольствием рассказывает о нем. Губы Анны дрогнули в улыбке. Если присмотреться, они были той же формы, что у Манако. — Наш отец был очень представительным. Настоящий джентльмен. Любил книги, хорошее кино, и уже на заре девяностых отлично разбирался в компьютерах. Параллельно со своим агентством недвижимости он занимался созданием сайтов. Например, сайты городского управления Агано и молочной фермы, где мы были, он делал. У него даже из-за границы были заказы. В округе его все очень уважали. Я обожала отца, но для меня он был слишком умным, и я часто не понимала его рассуждений… А вот сестра с ним часто и помногу беседовала. Они выглядели даже не как отец с дочерью, а скорее… — Анна не договорила. — Наверное, я могу понять, что мама слегка ревновала. Я слышала, как отец говорил сестре: «Ты не такая, как другие дети». Но я никогда не завидовала Манако. Все же у нас была большая разница в возрасте. Мне в детстве нравилось смотреть, как они с папой болтают обо всем на свете. Анна с теплом говорила о сестре, и Рика находила это странным. Манако доставила столько проблем семье, но, похоже, молодая женщина совсем не держала на нее зла. — О! А вот тут, где парковка, тут был дом дедушки. Все эти земли принадлежали ему, — воскликнула Анна, указывая на асфальтовую площадку где-то в шестьдесят цубо[68], выделяющуюся среди полей. На парковке под шапками снега стояло несколько машин, а сбоку торчал выцветший рекламный щит. Кажется, там была реклама «Сантопии», но сейчас едва можно было прочесть «Впереди…» — Дедушка умер, когда я была в четвертом классе начальной школы, а через год и бабушка скончалась… Сестра была очень привязана к ней, и для нее это стало большой потерей. Думаю, поэтому она и перестала приезжать сюда из Токио. Они подошли к дому. Стоило Анне открыть дверь, как в нос ударил запах керосиновой печки и залежавшей ся пыли. Повеяло теплом. Кажется, Рике это место начинало нравиться. — Прошу прощения, могу я воспользоваться туалетной комнатой? Обычно Рика старалась не вторгаться в личное пространство чужих людей, но тут не было выбора. — Конечно, проходите вон туда. Анна указала на дверь за гостиной. В туалете сильно пахло ароматизатором. Рика спустила брюки и колготки, чтобы проверить, нет ли следов крови на трусах. По ляжкам пробежал холодок. Трусы были чистыми, и она облегченно выдохнула. Потом рассеянно огляделась по сторонам. На двери висел большой пучок сухих цветов. Коврик на полу и салфетка на держателе для бумаги были с одинаковым цветочным узором. Когда-то, наверное, ткань была бледно-розовой, но сейчас казалась скорее пепельной. Рика нажала на смыв, и по белому фаянсу полилась мутноватая голубая вода. Она случайно задела плечом букет и, обернувшись, обнаружила на бачке унитаза большой коричневый лепесток. Подцепила его пальцами и на мгновение задумалась, а затем завернула в салфетку и сунула в карман — можно будет потом выбросить. Когда она вернулась в гостиную, Анна и Рэйко сидели на диване и рассматривали альбом с фотографиями. Они выглядели, как близкие подруги. Из кухни едва заметно тянуло теплом. Рика села рядом с Рэйко, и в воздух тут же взвилось облако пыли, засверкав в солнечных лучах, пробивающихся сквозь занавески. Только сейчас она заметила камин. Совершенно неприметный, он выглядел картонной декорацией. Внутри стопками громоздились журналы. — Вот наш отец. — Анна показала выцветшее фото в альбоме. На нем мужчина лет сорока стоял перед мангалом во дворе дома. Он оказался ниже ростом, чем представляла Рика. Узкие глаза с тяжелыми веками придавали ему немного сонный вид. Густые волосы тщательно уложены: если не присматриваться, может показаться, что на голове черная шапка. Одет в свитер — судя по всему, хорошего качества; глубокий зеленый цвет подчеркивает темные глаза. Вот он сидит перед камином, а вот на кухне со сковородой в руках. На некоторых фото рядом с отцом были запечатлены Анна и Манако в нарядной одежде, но фотографий их матери Мадзако в альбоме не попадалось. Рика присмотрелась к фотографии Манако, стоящей плечом к плечу с отцом. Попыталась считать что-нибудь для себя, но темные глаза Манако выглядели непроницаемыми, губы были плотно сжаты. Облаченное в школьную форму тело выглядело крепким и сильным, никаких тебе изгибов — сама устойчивость. — Вот тут я в четвертом классе младшей школы, — сказала Анна. — В школе тогда попросили провожать детей на занятия и забирать с них. Мама была слишком занята, так что в основном этим занималась сестра. На фотографии Анна со школьным ранцем за плечами держалась за руку семнадцатилетней сестры. Массивная, в шерстяном пальто, Манако выглядела взрослой — ни дать ни взять юная мать-одиночка с дочерью. Рика невольно улыбнулась. — А почему вас провожали? Четвероклассники обычно добираются в школу сами, — неожиданно подала голос Рэйко. Глаза Анны застилала дымка — она погрузилась в воспоминания. — Мама в то время преподавала флористику в культурном центре в Ниигате. Она получила сертификат, еще когда жила в Токио. А тут даже на права сдала, чтобы самостоятельно ездить на работу. Она очень общительный человек, но с местными домохозяйками общий язык не нашла, и работа была ее отдушиной. Должно быть, домашние растения остались с тех времен… Кстати, а ведь композиции из засушенных цветов — веночки и букеты — были развешаны в доме повсюду, не только в уборной. Наверное, все это смастерила Мадзако. Скорее всего, и расставленные повсюду игрушки сшиты вручную. — Поэтому именно сестра встречала меня из школы… О, мама, ты уже проснулась? Лучше отдыхай, не стоит себя утруждать. Слегка удивленный голос Анны зазвучал неожиданно по-детски. Рэйко с Рикой обернулись в сторону кухни, где на фоне залитого солнцем окна появился женский силуэт. — Сегодня спина не так уж и болит, не переживай. Скоро будет готов сэкихан[69]. Я еще вчера поставила замачивать бобы. Женщина лет шестидесяти у кухонной стойки смотрела в их сторону. — Здравствуйте. Меня зовут Мадзако, я мать Манако и Анны. Спасибо, что проделали такой длинный путь. — Голос был низким, четким, хорошо поставленным — сразу заметно бывшего преподавателя. Пока гостьи представлялись, она хлопотала в кухне: доставала тарелки, палочки, что-то перебирала… По словам Анны, из-за больной спины ее мать почти не выходила из дома. Поясница у Мадзако действительно была согнута, однако движения были точными, не затрудненными. На ней был черный джемпер с пайетками и лосины: похоже, она приоделась, прежде чем выйти к ним. Маленькое лицо со впалыми щеками и большими карими глазами обрамляли подкрашенные в каштановый коротко стриженные волосы. Рика была всего на пару лет младше Манако, но почему-то всегда представляла ее мать совсем пожилой женщиной. Оказывается, она ошибалась. — Я ведь сэкихан не люблю особо. Не стоило так напрягаться. В тоне Анны слышалось недовольство. Она даже не попыталась встать с места, чтобы помочь матери. Рисоварка на кухонном столе призывно запищала. — Ну, ничего, иногда можно и похлопотать. Давненько у нас не было гостей, — примиряюще произнесла Мадзако и перевела взгляд на Рику с Рэйко. — Ой, что вы… Право, не стоило… — начала было Рэйко, но Мадзако решительно прервала ее: — Не скромничайте, покушайте. Наверняка вы успели проголодаться. На столе в гостиной уже появились дымящиеся тарелки. Сэкихан дополняло сливочное рагу. Неряшливая, пыльная комната мало располагала к еде, но Рика и Рэйко послушно уселись за стол, рассыпаясь в благодарностях и похвалах. Тарелки и пиалы разнились по цвету и размеру — видимо, гостевого сервиза в доме не было. Ни подставок для палочек, ни сервировочных салфеток… При одной мысли о том, что когда-то из этих тарелок, а возможно, и этими палочками ела Манако, в горле что-то сжималось. Однако Рика пересилила себя и взяла в руки палочки со сколами и царапинами на концах. Она сказала себе: эта трапеза — еще один шаг навстречу все больше интересовавшей ее Кадзии Манако. Среди красноватых блестящих рисинок в тарелке проглядывали крупные бобы сасагэ. Текстура у сэкихана оказалась приятной — плотный, слегка клейкий и упругий; вкус был насыщенным — сладко-соленый, с едва заметной горчинкой. Мягкие, нежные бобы в тонкой кожице таяли во рту. Но сливочное рагу скорее всего готовилось из концентрата, который продается в любом супермаркете. К тому же картошка и морковь недотушились и оказались твердоватыми. — В сэкихан добавлено немного соевого соуса, да? Получилось очень вкусно. И текстура бобов замечательная! Можно мне добавки? — сияя, похвалила Рэйко. Это добавило Рике уверенности, и она начала есть с бо́льшим аппетитом. — У вас тонкий вкус! Все верно, соевый соус. Я впервые попробовала сэкихан в родном доме мужа, когда приехала в Ниигату. Он мне так понравился, что я попросила свекровь научить меня готовить его. Так что это блюдо я у нее переняла. Бледные щеки Мадзако раскраснелись. — Вообще-то я никогда не была мастерицей в кулинарии. А после переезда сюда и вовсе невзлюбила готовку: ресторанов, где можно было бы что-то заказать, в округе очень мало, а муж у меня придирчивый, что ни попробует, все ему не так. В итоге я остановилась на полуфабрикатных соусах. Вот это рагу, например, мне очень нравится. Да и готовое мясо с овощами во фритюре из мясной лавки хороши — все такое сытное! — Посмеиваясь, Мадзако взмахнула руками. — Мой муж иногда готовил по выходным в качестве хобби. Но в основном это были чисто мужские блюда — бекон с луком на мангале, или он мог потушить кастрюлю карри… Он искренне любил это дело, для него это было отдушиной после трудовых будней, но, если честно, мне его самодеятельность доставляла одни хлопоты. Еще и девочки после его готовки начинали просить меня приготовить что-нибудь такое же вкусное. — Мадзако раздраженно поджала губы, и все встало на свои места. — А вещи мужа вы уже убрали? — спросила Рика. — Да. Я сменила обстановку сразу после его смерти. Выбросила картины, трофеи охотничьи, которые тут повсюду были расставлены непонятно зачем, и все остальное тоже. Кстати, а ведь алтаря[70] в комнате тоже не видно. — Мне было слишком грустно смотреть на его вещи — все напоминало о муже… — скорбно добавила Мадзако, но Рика ей не поверила. — Сестра очень рассердилась, когда узнала. Она впервые за десять лет приехала сюда на похороны отца, но большинства его вещей в доме уже не было, обстановка изменилась. Манако чуть ли не с порога заявила, что теперь дом не кажется ей родным. — Анна нахмурилась, а Мадзако неловко улыбнулась и произнесла что-то примиряющее. Рика вспомнила зиму, когда умер ее отец, — она тогда училась в третьем классе средней школы. Сразу после того, как она обнаружила тело, зайдя с консьержем, она спустилась вниз и позвонила матери из телефона-автомата. Мобильные тогда еще мало у кого были. «Умер? Точно умер? Или пока непонятно?» Мать наверняка понимала, в каком состоянии Рика, но все равно не сдержала нотки возбужденного любопытства в голосе. Вопрос звучал так, словно она не надеялась на лучший исход, а напротив, хотела убедиться, что ни малейшего шанса на лучшее нет. «Я сейчас приеду. Жди меня, ничего не предпринимай». С того дня Рика больше не заходила в квартиру отца. После того как эксперты написали заключение о смерти, мать взяла все в свои руки. Родители отца отказались что-то предпринимать, и похороны организовывала именно она. Даже когда на ночном бдении родственники отца истерично обвиняли ее в смерти — мол, это ты его убила, — мать не изменилась в лице. Когда все закончилось, она вызвала в опустевшую квартиру уборщиков, и те вычистили все до блеска, так, что не осталось ни следа крови. От всех вещей отца мать избавилась — оставила только несколько фотоальбомов. А опустевшую квартиру выставила на продажу. Вырученные деньги и то немногое, что лежало на банковском счету отца, досталось Рике — пошло на оплату ее обучения. Каждое действие матери было выверенным и спокойным — ни следа колебаний. Наверняка она много раз прокручивала в голове порядок действий в скорбной ситуации. Ничего странного в ее поведении не было. К тому же сама Рика по малолетству не смогла бы этим заниматься, и больше всего Рика была благодарна матери за то, что ей не пришлось заходить в отцовскую квартиру. Но все равно она не могла избавиться от мыслей о том, что мать с нетерпением ждала смерти отца. Даже после расставания мать тяготили отношения, что их связывали. После развода родителей раз в месяц Рика ездила к отцу с ночевкой, и каждый раз лгала матери, что у него все хорошо, что он наслаждается жизнью в одиночестве. Но ее попытки скрыть правду всегда оборачивались провалом. Всевидящие кумушки-соседки стабильно докладывали матери о том, какую жалкую, пустую жизнь влачит отец. Причем никто из них раньше не дружил с их семьей, а после переезда мать с ними и не собиралась общаться. Их новый домашний номер соседки разузнали окольными путями под предлогом беспокойства. «Как-то он совсем осунулся», «Такой видный всегда — а теперь совсем перестал за собой следить», «Похоже, питается кое-как, готовую еду покупает», «Ему ведь всего пятьдесят, а постарел вмиг», «Может, уже хватит упрямиться, не пора ли вернуться?»… Звучало это так, словно отец — маленький ребенок, а мать — его опекун. Рика не раз видела, как после телефонных разговоров мать сидит за столом, обхватив голову руками.