Заседание длилось недолго — какие-то полчаса. У Манако не было возможности и слова вставить. Судья признал записку Ямамуры подлинной, но дату второго заседания апелляционного суда пока что не объявил. Рика провожала взглядом широкую спину Манако, пока ее уводили из зала. За все время они так ни разу и не встретились глазами. * * * Можно было пригласить мать, с которой Рика не виделась с Нового года, но ей хотелось поехать одной. В Йокогаме, где похоронили прах отца, она не была восемь лет. В этом городе отец провел свою юность. Рика отправилась туда сразу после слушаний. С холма виднелось безмятежное море. До слуха донесся корабельный гудок. Убедившись, что вокруг никого нет, Рика обратилась к темному камню, на котором было выбито имя отца. — Я хожу на кулинарные курсы, папа. Даже голландский соус научилась готовить. Он сытный и легкий. Немного похож на майонез. Она вспомнила запах отца. Едкий сигаретный дым, пот, сакэ… Как ни странно, ни тогда, ни в воспоминаниях он не вызывал неприязни. Хороший или плохой — это был папа. — Я бы очень хотела приготовить тебе что-нибудь. Только не в твоем доме. Там было слишком грязно. Привести твой дом в порядок мне бы не хватило сил. Я бы пригласила тебя к себе. Вполне возможно, Рика до сих пор неправильно понимала чувства отца. Скорее всего, его грыз стыд, а не одиночество. Потому-то он и не просил помощи. И он так вспылил, когда Рика сообщила, что не сможет прийти, вовсе не из-за того, что разозлился. Скорее, ему было стыдно за себя — за то, что в этой жизни он может положиться лишь на дочь, но и та от него отворачивается. На прошлой неделе Рэйко вернулась под утро и рассказала о своей встрече с Рёске. «Мы поужинали вместе и погуляли по улочкам Нака-Мэгуро. Похоже, ему стало спокойнее, когда он своими глазами убедился, что я в порядке. Представляешь, он расплакался. Хотя вокруг было столько людей… Я тоже — только не смейся — немного поплакала. Давно мы не выбирались вместе с Рё поесть куда-нибудь. На обратном пути он позвал меня в отель, и я согласилась. Странное чувство. Мы с ним редко проводили ночи в отелях — последний раз еще до свадьбы, несколько лет назад. Когда мы оказались в постели, супружество, наш дом, желание иметь детей — вдруг все это отошло на второй план. Рядом со мной был мужчина по имени Рёске. Глупо, наверное, да? Всего-то другое пространство», — с какой-то досадой поведала Рэйко. Наконец-то она вновь начала походить на саму себя. «Но все равно подход к жизни моих родителей мне не по нраву, — сказала она. — Эта идея о том, что заниматься сексом с женой или супругом скучно… Аж в дрожь бросает. Но, возможно… Возможно, мои родители и правда искренне считали, что для них это лучший способ сохранить счастливый брак». «Все же в чем-то они с Рэйко похожи», — подумала Рика. Рэйко хотела сбежать не от Рёске — она хотела вырваться из тесных рамок представлений об идеальной семье, которые сама же и установила для себя. А Рика в юности страшилась не самого отца, а квартиры, в которой тот жил. Грязь и пожелтевшие обои казались ей отражением его беспросветной тоски. На самом деле все куда проще: отец был слишком неорганизован, чтобы самостоятельно убирать свое жилье, вот и все. Но в своем воображении Рика раздула проблему до небывалых масштабов. Сама нарисовала себе апокалиптическую картину. И упивалась болью от самобичевания. Ведь пока она винит себя — она не забудет отца. А значит — не будет плохой, бесчувственной дочерью. Переверни она тогда тело отца — может статься, что выражение лица у него оказалось бы вполне мирным. Действительно ли отец ненавидел Рику и ее мать, действительно ли держал на них обиду? Впрочем, даже если так — сейчас Рика готова была это принять. — Даже если мне придется провести последние годы в одиночестве, я не буду ни на кого злиться. И не буду никого ждать. Лучше куплю продукты и приготовлю то, что мне хочется. А потом мирно умру в своей чистой уютной квартирке. Рика зашагала к выходу с кладбища. Перед отъездом она решила зайти в кафе у моря, где состоялось первое свидание родителей. Говоря про отца, мать часто мрачнела, но когда рассказывала о том свидании, всегда выглядела счастливой. До ушей вновь донесся далекий корабельный гудок. * * * Рика уже успела привыкнуть к тому, что ее частенько вызывают в застекленный уголок шефа. Хотя редко это происходило прямо с утра. Рика больше не задерживалась на работе до поздней ночи. В последнее время она приходила на работу к восьми, а вечером уходила домой. Количество ее официальных рабочих часов не поменялось, и на всех совещаниях она появлялась, поэтому никто не делал ей замечаний, хотя в издательстве было принято дневать и ночевать. Сейчас она работала над статьей о проблемах, с которыми сталкиваются молодые матери после рождения ребенка, — было важно сохранить интерес к еженедельнику со стороны женщин, которые стали покупать «Сюмэй» благодаря материалу о Кадзии Манако. — Мне в руки попала статья, которая скоро выйдет в издании конкурентов, — сказал шеф. — Через пару дней они ее опубликуют на развороте. Прочти сейчас, чтобы быть готовой. — Он протянул Рике факс. Стоило ей увидеть заголовок, как перед глазами все поплыло «Эксклюзивное интервью с Кадзии Манако! Правда о ее отношениях с несчастным в браке отцом! Откровения перед вторым этапом апелляционных слушаний. Интервью в „Сюмэй“ — пустая ложь? Что за странную любовь питает журналистка из „Сюмэй“ к Манако?» Тело стало ватным, руки и ноги обмякли, слегка потяни — и отвалятся. Не в силах выдавить из себя ни слова, Рика притянула стул и села, не ощутив толком ни веса тела, ни опоры. Пытаясь осмыслить ситуацию, сглотнула, чтобы увлажнить пересохшее горло, и вчиталась в текст помельче, следующий за заголовком. А ведь где-то в глубине души она предчувствовала, что случится нечто подобное. Интервьюер — мужчина пятидесяти с лишним лет — заявил, что он был любовником Манако, а теперь они поженятся. — Я слышал его имя, но лично с ним не знаком, — сказал шеф. — Он предлагал статью разным издательствам, кроме нашего, разумеется, и продал тем, кто дал самую высокую цену. По слухам — большой чудак. Бывший сотрудник крупной газеты. Доставил на работе немало проблем — ему до сих пор закрыт вход во многие места. Рика машинально кивнула. Иероглифы перед глазами дрожали и разбегались, словно стая мошек. «Эта женщина из „Сюмэй“, кажется, питает ко мне какую-то странную любовь. Она подражала мне во всем, начиная от стиля жизни и заканчивая едой. Она с энтузиазмом расследовала все обстоятельства моей биографии, начиная с детских лет. И при этом явно переступала всякие границы журналистской этики. Только представьте: она даже рассказывала мне о своей сексуальной жизни! Наверное, хотела продемонстрировать, насколько доверяет мне, но ведь если подумать — это уже на сексуальное домогательство тянет». — То, что здесь написано, — правда? Рика уткнулась взглядом в свои ботинки. Она давно за ними не ухаживала, и на кожаной поверхности появилась сеть мелких трещинок. — Правда, — едва слышно ответила она и, даже не поднимая глаз, уловила, как тяжело вздохнул шеф. Читать дальше не хотелось, но иероглифы бежали перед глазами. «Назойливое любопытство этой женщины, конечно, доставляло мне неудобства, но я ее не виню, пусть она и написала субъективную, лживую статью, куда от моего лица впихнула собственные взгляды и убеждения. Мой адвокат сказал даже, что я могу подать на нее в суд за клевету, но я этого делать не стану — лучше уж расскажу правду в этом интервью. Я ведь понимаю: одинокая закомплексованная журналистка просто питала ко мне неразделенные чувства. Вот и описала Кадзии Манако, которую хотела увидеть, чтобы самоутвердиться и получить признание. Таких недалеких эгоистичных женщин в мире пруд пруди. Ну и пускай. Все равно никто, кроме моего мужа, не сможет понять и описать меня правдиво. Со мной такое уже много раз бывало. Мною восхищались, меня идеализировали, пытались со мной сблизиться, а когда я не отвечала на чувства взаимностью, вдруг начинали обвинять во всех смертных грехах и чудить так, что диву даешься. Я надеюсь, все уже прекрасно понимают, что я не отнимала ни у кого жизнь. Не знаю, что терзало моих покойных поклонников, но все они скончались по естественным причинам, не имеющим ко мне никакого отношения». Нападки на Рику были лишь началом. Дальше Манако сделала совершенно сенсационное заявление. Она намекнула на то, что смерть ее отца могла быть самоубийством. «Я раньше никому об этом не рассказывала. На самом деле утром в день его смерти я приехала в Ниигату. Домой не заходила, но встретилась с отцом в отеле. Там я рассказала ему, что лгала о своей жизни в Токио, что на самом деле я содержанка и отказываться от такого образа жизни не собираюсь. Мы поссорились: оба распалились и перестали следить за словами. Я тогда наговорила лишнего и очень жалею об этом. Сказалось и то, что отец жил в постоянном стрессе из-за несчастливого брака. Он ужасно рассердился и дал мне пощечину. Дело тут не в разочаровании, а в банальной ревности ко мне как к женщине. Любовь отца ко мне отличалась от обычной любви к детям. Мы были духовно близки, почти как возлюбленные. Мать, кстати, всегда ужасно ревновала меня к отцу. А отец наверняка почувствовал себя отвергнутым и преданным, когда узнал, что я состою в отношениях с другими мужчинами. Думаю, он вполне мог решить расстаться с жизнью из-за этого». Рика была бы рада посмеяться над ее заявлением: мол, ну и фантазерка эта Манако… Но она слишком хорошо помнила странную атмосферу в доме семьи Кадзии. Пыльную комнату с засушенными букетами и плюшевыми игрушками, и то, как еще три дня после поездки кожа зудела, словно по ней ползают невидимые насекомые. Голову наполнили мрачные мысли. «Вполне возможно, что мне осталось недолго жить. Но ощущение близости смерти делает мою любовь к мужу лишь сильнее. Он очень добрый и надежный человек. Для него это первый брак, но он воспитывает осиротевшего родственника как собственного сына. Я так рада обрести семью. Муж — один из немногих избранных, кто способен увидеть и понять настоящую меня, без всяких предубеждений и иллюзий». Из горла вырвался сухой кашель. Рика наконец собралась с мыслями, но стоило только представить, что ее ждет впереди, как дыхание перехватило. Она ощущала себя так, словно по ней прокатилась лавина. Было самодовольно считать, что она разобралась в прошлом Манако, поговорив с ее матерью и сестрой. Рика ведь и правда не уделила должного внимания отношениям Манако с отцом. Причем не потому, что посчитала это не стоящим внимания. Она подсознательно избегала этой темы из-за того, что та была связана с тьмой в ее собственной душе. В итоге она лишь скользнула по поверхности, так и не погрузившись глубже. Неясно, как много правды в громком заявлении Манако. Зато предельно ясно, что ответственность за невнимательность к этой части истории лежит на Рике целиком и полностью. — То, что тут написано, сильно расходится с реальностью. Я просто пыталась ее разговорить, вот и все, — с трудом смогла выдавить из себя Рика. Она дошла до конца статьи, где говорилось, что Кадзии собирается при помощи мужа писать мемуары. — Я прекрасно знаю, как добросовестно ты выполняешь свою работу, и понимаю, что за человек Манако. К тому же я сам настоял на том, чтобы ты продолжила работать над статьей. Но неважно, что думаю я. В ближайшее время ты окажешься в центре внимания. И какое-то время точно не сможешь разъезжать по городу и собирать материалы, как прежде. Придется взять перерыв. И подготовиться к тому, что методы работы тебе придется сменить. А пока что можешь ступать домой. Голос шефа звучал как никогда мягко. Рика молча склонила голову в благодарственном поклоне, а затем поспешно покинула издательство, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Ей срочно нужно было увидеться с Манако. В груди еще теплилась слабая надежда, что все это какое-то недоразумение. Электричка, такси. Стараясь отключиться от любых мыслей, Рика направилась к зданию тюрьмы. Все вокруг казалось нереальным, словно по ту сторону экрана телефона. В приемной Рика просидела два часа, но ее так и не вызвали в комнату свиданий. Когда она вышла, яркие солнечные лучи уже вовсю разогревали черный асфальт. Только ступив на проезжую часть, Рика заметила, что цвет светофора сменился на красный. Прямо на нее неслась машина. Сердце перестало стучать, а тело застыло, отказываясь подчиняться. Вслед за визгом тормозов мир вдруг перевернулся. Солнечное сплетение прожгла боль. Перед глазами пронеслось огромное синее небо, и щека коснулась горячего асфальта. В глаза полетела пыль, а потом на периферийном зрении замаячил алый — Рика не сразу поняла, что это ее кровь. Правую руку и ногу охватила жгучая боль, она такую никогда не испытывала прежде. Сквозь рубашку и порванные колготки просвечивала кожа. По вибрации асфальта Рика поняла, что сбившая ее машина, постояв на месте, уезжает прочь. Оцарапав скулу об асфальт, она кое-как доползла до тротуара, кашляя от песка, который никогда не замечала тут прежде. Взгляд зацепился за втоптанную в асфальт серую жвачку. Только когда под руками появилась трава, Рика подняла голову и увидела, что у дорожного ограждения стоят цветы в стеклянной банке. Вполне возможно, что погибший тут человек был убит Манако… Или кем-то вроде нее. Свернувшись на земле, Рика осознала: вот так и умерли все жертвы Манако. Умерли после того, как она растоптала все, что было им дорого. Настало время признать это. Кадзии Манако — убийца. Не так важно, убивала она своими руками или опосредованно. Несомненно одно: в душе этой женщины таилась ненависть ко всем вокруг. Но Рика не осознавала этого, пока сама не попала под удар. Да, она виновата в своей невнимательности, но если бы не Манако, Рика бы не ушла в себя настолько, чтобы переходить дорогу на красный. Наверняка любовники Манако перед смертью испытали то же самое потрясение. И скорее всего, новоиспеченный муж Манако рано или поздно тоже испытает его. Робея, Рика осторожно ощупала тело. Обнаружила, что колени и локти разодраны, вздрогнула и поспешно отвела взгляд от розовой плоти. К испачканным в крови кончикам пальцев пристал мелкий сор. А ведь в детстве она всегда равнодушно смотрела на болячки, без тени страха, словно это вовсе не ее тело… Ее вдруг охватило чувство, что время вокруг замедлило свой ход. Теплый асфальт показался уютным, словно пол родного дома: так хорошо и спокойно было на нем лежать. Синее небо, опускаясь, мягко обволакивало тело. Хотелось свернуться и уснуть прямо тут. В поле зрения вдруг появились тонкие лодыжки в синих джинсах и белые кроссовки. — Как вы? Рика подняла голову. На нее обеспокоенно смотрела молодая женщина с ребенком. Легкий полосатый джемпер, здоровый розовый румянец, золотисто-карие глаза — она излучала благополучие и стабильность. Несмотря на полуобморочное состояние, Рике вдруг захотелось расспросить ее о том, каково это — растить ребенка по соседству с тюрьмой. За спиной женщины трепыхалось на ветру белье, вывешенное на балконе жилого дома. Такая обыденность… — Давайте я вызову полицию… — Наклонившись, она внимательно оглядела Рику. — А лучше, наверное, скорую. Рика с трудом села и постаралась прикрыть разбитые колени — ей не хотелось пугать мальчугана лет пяти, прячущегося за спиной матери. — Все в порядке, простите. Я сама виновата, не посмотрела на светофор. Похоже, ничего не сломано, так что я лучше доеду до дома на такси и там уже сама обработаю ссадины. — Хорошо. Но вам не стоит сейчас слишком активно двигаться. Я поймаю вам такси. Вы далеко живете? — Нет, не очень. Я правда в порядке. Простите за беспокойство… — Да что вы, не стоит извиняться. Мой сын вот постоянно в синяках ходит. Глаз да глаз за ним. Не успокоится, пока с кем-нибудь не подерется. Женщина говорила нарочито беззаботно — наверное, старалась отвлечь Рику. Достала из сумочки влажные салфетки и протянула ей. Затем повернулась к дороге и стала голосовать. — Корочки будут… Прозрачные, словно родниковая вода, глаза мальчика были прикованы к ссадинам Рики. Ребенок совершенно не выглядел испуганным: в том, как он, затаив дыхание, смотрел на нее, проглядывала скорее… Зависть? Рика удивленно моргнула. — Перестань! — строго сказала мать. — Простите. Он ужасно любит сковыривать корочки с болячек. Представляете, даже у друзей пытается сковырнуть. Голые ноги мальчика и впрямь все были в розоватых шрамах — видимо потому, что он не давал болячкам заживать. Мальчик прошептал Рике на ухо, словно секретом делился: — Корочки очень вкусные. Рика с изумлением уставилась на мягкое, нежное личико ребенка. У бордюра остановилось такси. От всего сердца поблагодарив женщину, Рика залезла на заднее сиденье.