Он завернул рисунок в кусок полотна и протянул ей. 3 «Зачем же ты приходила на самом деле? – подумал Карл, провожая взглядом уходящую вниз по улице Викторию. – Что ты хотела мне сказать, женщина? И о чем промолчала?» Он перевел взгляд на мужчину, рассматривавшего товар в мастерской столяра, расположенной всего в трех домах от дома Карла, и, поймав быстро брошенный взгляд в свою сторону, кивнул, приглашая незнакомца подойти. Тот сказал что-то столяру, вежливо поклонился и медленно пошел вдоль улицы. Карл стоял на пороге, дожидаясь, когда мужчина достигнет его дверей. – Доброго дня, мастер Карл, – сказал мужчина подходя. – Меня зовут Марк. Август не мог прийти сразу, он освободится только к вечеру. Но вы можете говорить со мной, как с ним. – Как с ним, не могу, – улыбнулся Карл. – Я думаю, вы понимаете, Марк. – Понимаю, – кивнул тот. – Просто Август подумал, что дело спешное… – Спешное, – согласился Карл. – Но не настолько. Вы служите в княжеской дружине? – Да, – кивнул Марк. – Я, как и Август, лейтенант. – Спасибо, Марк, – поблагодарил Карл. – Может, стаканчик бренди? – Не откажусь, – усмехнулся Марк. Он был невысок, но кряжист, широкоплеч. В его поведении чувствовалась уверенность бывалого и знающего себе цену человека. Да и, судя по возрасту – Марку было явно за тридцать, – лейтенант успел немало увидеть и пережить, прежде чем дорога жизни привела его в Сдом. Войдя вслед за Карлом в дом, Марк остановился, принюхался и зло усмехнулся: – Кровищи небось было – хоть купайся! – Да, хватало, – равнодушно откликнулся Карл, отправившийся за купленным соседской девушкой бренди. – А что, Марк, не часто забредают в Сдом оборотни? – Не знаю, – ответил лейтенант. – За три года, что я здесь, этот первый. Но в Рудных горах они не редкость. – Рудные горы? – с интересом спросил Карл, возвращаясь к столу с кувшином и стаканами. – Далеко же вы забрались, лейтенант. Карл не уточнил, что он имеет в виду, но Марк, видимо, понял его правильно. – Судьба, – пожал он плечами. – Само как-то вышло. То, что лейтенант Марк не из Приморья, было видно и так, но то, что он родом с Высокой Земли, догадаться было трудно – лейтенант говорил на низинном диалекте без акцента. Однако Марк был вежлив и сам подсказал Карлу, откуда он родом. Карл кивнул и разлил бренди. – Приходилось с ними встречаться? – спросил он, когда они оба сделали по первому глотку и почти одновременно достали из карманов трубки. – Да, – кивнул Марк, неторопливо и обстоятельно снаряжая свою трубку с коротким чубуком. – Один раз в детстве, я еще пацаненком был, девка-лиса забралась в наш курятник. А я не знал, кто там, в курятнике, думал куница или лиса, ну и полез с вилами. Хорошо, что дом у нас небедный был, и вилы – не деревянные, а железные, а то бы уже не было ни меня, ни этого разговора. Марк усмехнулся в густые усы, закрывавшие его верхнюю губу, и, взяв со стола горящую, несмотря на дневное время, свечу, закурил. – Да, – продолжил он, выпустив первый дым. – Сунулся, увидел и сначала даже не понял, что происходит. Она красивая была, эта девка, молодая… Ну ты понимаешь, капитан! Она же голая была, лиса эта, а я голых баб до того времени всего-то и видел, что собственную мать, когда та на речке мылась. Ну да не на что там было особенно-то смотреть, я мать имею в виду, если ты не понял. Я у нее седьмой ребенок был, и после меня еще трое народились. Сам понимаешь. А тут молодая, красивая, груди торчат, между ног волос рыжий вьется, а сама вся белая… Марк покачал головой, словно удивляясь своим воспоминаниям. – А потом я лисью морду ее увидел и пасть окровавленную и, поверишь, обосрался. Как есть обосрался. А она, видно, дурочка еще была, молодая… Бросилась на меня, не подумав, а я со страху вилы-то и поднял. Вот она и напоролась. Прямо сиськами… Закричала… Лейтенант снова на секунду замолчал, глотнул бренди и закончил рассказ неожиданно просто и коротко: – Убежала она, и хорошо, что убежала. И для меня, и для нее хорошо. – А второй раз? – спросил Карл, решивший больше не расспрашивать Марка о девушке-лисе. То, что Марк рассказал ему не всю историю и, скорее всего, не так, как было на самом деле, он понял и без дополнительных вопросов, а что тогда произошло с Марком на самом деле, было, очевидно, личным делом лейтенанта и Карла не касалось. – Второй? – переспросил Марк. – Был и второй, но эта история много хуже закончилась. Это когда я уже у графа нашего, Давида, в дружине служил, да и оборотень матерый попался… Волк он был. Здоровущий! Настоящих-то волков таких и не бывает, капитан. Он, понимаешь, из этих был, которые полностью обращаются. Злой, жестокий… Пока справились с ним, – а нас пятеро, между прочим, было, – он трех наших уложил, честное слово… До сих пор, как вспомню, жуть берет. Монстр! Монстр и есть. Марк оказался приятным собеседником и великолепным рассказчиком, а историй он знал столько, сколько может знать много попутешествовавший по миру бывалый солдат, к тому же человек от природы любознательный и неглупый. И бренди в компании Марка тоже пился легко и уходил незаметно. Они проговорили с ним почти два часа, беседуя ни о чем и обо всем, но все хорошее когда-нибудь да заканчивается, и в конце концов Марк ушел – ему надо было вскоре заступать в караул, – и Карл вернулся к своим делам и заботам. Спешить ему сейчас вроде бы было некуда, но и солнце никогда никого не ждет. Оно явно уже перевалило через вторую послеполуденную отметку. Карл налил себе еще бренди и поднялся на второй этаж. Прежде всего, он подошел к Деборе, но она все еще спала, и Карл, постояв пару минут над ней, пошел в свою мастерскую. Войдя в комнату, он сначала остановился на пороге, посмотрел на пустой мольберт и вспомнил рисунок, унесенный Садовницей. Секунду ему казалось, что картон остался на месте, так ярко и с такими деталями воспроизводила память рисунок. Потом он медленно подошел к столу. Кости по-прежнему лежали там, где он их оставил. Четыре шестерки. «Так зачем же ты спрашивала о результате?» – спросил он мысленно Викторию, но ответа, как и следовало ожидать, не получил. Тогда Карл решил узнать ответы на другие вопросы. С краю стола лежали княжеский свиток и две записки. Он начал с записок. Первая была от Михайлы Дова. Аптекарь сокрушался по поводу случившегося и сообщал Карлу, что у него есть корень негоды и что он может приготовить эссенцию. Это были хорошие новости. Плохие содержались во второй записке. Секретарь Филолога сообщал, что Великий Мастер занят и встретиться с мастером Карлом Ругером из Линда не может. Впрочем, расстраиваться по этому поводу Карл не стал. Нет так нет. И он взялся за пергаментный свиток. В княжеском послании содержалось пожелание скорейшего выздоровления рабыни мастера Карла (даже так?! – усмехнулся Карл), сожаления по поводу случившегося и сетования на наступившие неспокойные времена. Далее следовало предложение начать работу над портретом княгини Клавдии в начале следующей недели, а завершалось письмо формальным приглашением на бал по случаю Серебряного Полнолуния, который имеет состояться завтра после заката. О том, что горожане устраивают завтра маскарад, Карл уже сегодня слышал от Марка, о бале – тоже. Ну что ж, решил он, почему бы и нет? Вот только что мне надеть? Об этом следовало подумать, но решать и эти вопросы все равно придется завтра. Карл отложил письма, обошел стол и, как это сделала утром Виктория, посмотрел на свои рисунки. Наброски, сделанные в доме Виктории, и наброски, сделанные в доме Анны… Он остановил взгляд на портрете Галины. Смотрел некоторое время, потом взял его в руки и, вернувшись к стулу, сел. Галина. Карл несколько минут рассматривал рисунок, как бы ощупывая взглядом каждую линию, которую провела его собственная рука, каждый штрих. Потом он встал и стал искать на столе другие рисунки. Их было четыре, а могло быть… Сколько их могло бы быть, дай Судьба ему время и отпусти он свою душу в свободный полет? Но это был праздный вопрос, случайный и неважный. Карл выложил перед собой все четыре рисунка. Карла, София, Меч… Нет, решил он, изучив получившийся ряд, не так. Карла, София, Галина, Меч. Именно так. Но почему? Ответа не было. Пока. Ветер воспоминаний всколыхнул туманные толщи в долинах его памяти, высвобождая из-под пелены забвения, открывая взору сознания прошлое, каким оно было тогда, когда Карл шел по нему во плоти. Карла Как-то, много лет назад, дорога привела его в Женеву. Поселившийся в окрестностях города, старый приятель пригласил Карла пожить в недавно купленном доме, из которого открывался чарующий вид на горы и огромное, подобное божественному оку озеро. Женева оказалась тихим и опрятным городом. В нем жили спокойные трудолюбивые люди. Дом Льва Скомороха был просторен и богат, как и подобает дому вышедшего на покой полководца. В нем было много замечательного оружия и книг, многие из которых Карл никогда не читал, а о существовании некоторых даже не слышал. Он великолепно проводил время, деля его между неторопливыми и обстоятельными беседами со Львом, пешими и конными прогулками по живописным окрестностям города и чтением книг. На восьмой день его пребывания в городе Карл получил приглашение в замок маркграфа. Однако принял его не старик Ромуальд, а его жена. Карла постарела за эти годы. Погасла зелень ее некогда прекрасных глаз. Атласная кожа одрябла и побурела, лицо испещрили морщины. Она была уже совсем седая и выглядела настоящей старухой, какой и была на самом деле. Но что-то от прежней Карлы все еще оставалось в маркграфине, и Карл это не столько видел, сколько чувствовал. Они проговорили почти весь вечер, и это была хорошая беседа. Это был разговор двух умных людей, за плечами которых была любовь, не оставившая горечи, и длинная дорога жизни. Когда они прощались, Карла предложила ему остаться в Женеве. Она предлагала ему жениться на любой из своих семи внучек, даже на самой любимой – Вере, которой едва исполнилось три года. Карла просила, практически умоляла его остаться, поселиться в Женеве, пустить корни, чтобы стать сенешалем и маршалом при дворе маркграфа, но Карл только улыбнулся ей и, опустившись на колени, поцеловал ее темную морщинистую руку. На следующее утро он покинул город, чтобы более в него не возвращаться. 4 «Так почему же ты пришла ко мне теперь? – спросил он Карлу. – О чем решила напомнить? Что спросить?» Но ответа не было, рисунок молчал. – А ты? Что скажешь ты? – спросил он Софию. Несомненно, София пришла не просто так. Она никогда ничего не делала без умысла, так о чем же хотели сказать ему эти страстные губы? О многом, надо полагать, но прежде всего, видимо, о мече. Меч. Меч человека или человек меча? Карл взял в руки свой ночной рисунок, посмотрел и перевел взгляд на Галину. «О да, – решил он наконец. – Меч. Гавриель Меч и Галина Нерис». Галина Если у Галины Нерис и был изъян, то это был недостаток такого рода, который большинство кавалеров считали достоинством. Совсем иначе отнесся бы к этому ее супруг, но, к своему счастью, он все еще пребывал в счастливом неведении. Гектор Нерис был ослеплен красотой своей жены, он упивался счастьем обладания самой красивой женщиной Зеленого Дола, он гордился Галиной как самым ценным трофеем, полученным им в жизни. Увы, все обстояло совсем не так, как он себе вообразил. Многие при дворе знали это и посмеивались над Гектором, делая это, впрочем, тайком, потому что железная длань Нериса была беспощадна и впечатляюще смертоносна. Задевать Гектора опасались все без исключения и уже давно. Карл был, пожалуй, единственным, кроме, может быть, императора Яра, кто не боялся сурового кондотьера, но именно он, Карл Ругер, и был, по-видимому, тем единственным человеком в окружении Нериса, кто не мог без печали смотреть на то, что делает с этим славным человеком красавица Галина. К несчастью, именно ему кондотьер и заказал портрет жены. И теперь, стоя перед почти завершенным полотном, вглядываясь в уже ожившее и зажившее своей собственной жизнью лицо Галины, Карл испытывал смешанные чувства удовлетворения и сожаления. О да! Он был удовлетворен тем, как справился со своей задачей. Как художник он просто не мог не гордиться полным и неоспоримым успехом, достигнутым там, где мало было одного мастерства, где требовалось запечатлеть нечто, что формальному воплощению обычно не поддается – божественную красоту. Однако с другой стороны… Карл взглянул в наглые голубые глаза Галины, и сердце сжалось от тоски и жалости к человеку, которого он искренно уважал. «И ведь Гектор все это увидит! – сказал он себе честно, отступая на шаг назад. – Не может не увидеть!» – Человек! – сказал он вслух, не оборачиваясь. – Уйди! Я не люблю, когда мне дышат в затылок.