– Ой, Майя, ты такая глупышка! Кера – занятие не для шерны. Королева керы – из рабынь, ей в награду достанется тысяча мельдов. А может, и вольную дадут, представляешь? Если бы я у Хан-Глата осталась, может, и мне бы повезло. Хан-Глат своих невольниц приятелям уступает, у его наложниц всегда есть возможность связями обзавестись и прославиться. Ох, я из-за тебя счет потеряла. Равана, сколько уже там? – обратилась она к одной из рабынь. – Двадцать одна за Отавису, – ответила девушка. – Надеюсь, ей повезет. Знаешь, она мне в прошлом году сорок мельдов ссудила, а потом долг простила. Через несколько минут со всех сторон послышались восторженные восклицания – стало ясно, что Отависа набрала необходимое число подушек. Две невольницы взобрались на широкий подоконник и разложили подушки ровным слоем. Гомон стих. В луче света возникла красавица в серебристо-сером одеянии, расшитом снопами, которую Майя заметила на лестнице. Девушка счастливо улыбалась, в глазах блестели слезы. Под крики толпы и звон кубков Отависа распростерла руки в приветствии, потом легко оперлась ладонями о подоконник, кувыркнулась, будто лист на ветру, и уселась в оконном проеме лицом к гостям. Музыка зазвучала громче, ритм ее ускорился. Отависа медленно распустила завязки у горла и, непринужденно поведя плечами, высвободилась из одеяния, которое серым облаком легло ей на бедра. Затем она вытянула стройную ногу, и широкоплечий юноша в облегающих кожаных штанах бережно снял с нее сандалию. – Ох, это же Спельта-Нард! – восхищенно прошептала Мериса. – А я-то все гадала, кого она выберет ради такого случая. – А кто это? – спросила Майя. – Вообще-то, он раб, но очень знаменитый, – объяснила белишбанка. – Лучший егерь Эльвер-ка-Вирриона. Говорят, жены Леопардов от него без ума. Обнаженная Отависа медленно встала, оттолкнув смятое одеяние ногой. Тонкая ткань, чуть слышно зашуршав, слетела на пол. По зале прокатилась волна изумленных вздохов. Девушка с улыбкой протянула руку, помогла юноше взобраться в оконный проем, опустилась на колени в позе, традиционной для начала керы, и ловко раздела своего спутника. Когда Оккула объяснила, что такое кера, Майя поначалу преисполнилась отвращения, представив, что их с Таррином заставляют на глазах у всех заниматься сугубо личным делом. Теперь же, глядя на представление, она осознала свою ошибку: Отависа и ее спутник предавались своему занятию весело и радостно, с необыкновенной легкостью и без малейшего смущения, так что сама Майя невольно заулыбалась. Своим непринужденным поведением любовники словно бы игриво приглашали зрителей присоединиться к их наслаждению. Зрелище не было омерзительным или отталкивающим, а, наоборот, манило шутливой изобретательностью, дразнящим лукавством и вызывающей, нескромной игривостью; в нем не было намеков на притворную или подлинную страсть. Поведение любовников словно бы утверждало: «Это не похоть, не вожделение, а удовольствие, развлечение, птичий щебет в саду наслаждений». Майя ахнула, поддавшись чувственному порыву, и оцепенела от восторга, когда Отависа, сидя на коленях своего спутника, лицом к зрителям, с напускным удивлением оглядела себя и, широко раскинув руки, одарила гостей сияющей улыбкой, будто говоря: «Я рада, что меня за этим застали». Чуть погодя стало ясно, что возбужденным зрителям примеры больше не нужны. В полумраке пиршественной залы мужчины нежились в объятиях своих спутниц и ласкали невольниц, не обращая внимания на соседей, которые занимались тем же. Отовсюду слышались вздохи, стоны и экстатические восклицания, иногда – шутливый протест. Отависа и егерь незаметно соскользнули с подоконника и, подобрав одежду, тихонько удалились. – Да ну их всех! – неожиданно вскричала Мериса, вскакивая с места так резко, что Майя испуганно вздрогнула. – Я что, не женщина, что ли?! Она стремительно распустила завязки у шеи, расстегнула пояс и торопливо скинула одеяние с плеч. Мериса, хмельная и распаленная недавним представлением, была похожа на увядающий, но все еще прекрасный цветок. Золотые браслеты поблескивали на гибком обнаженном теле, подчеркивая его жадную напряженность. «Так вот что сводило с ума путников на тракте из Хёрла в Дарай, – восхищенно подумала Майя. – Вот почему тризат пожалел Мерису…» – Майя, присмотри за вещами, – надменно велела белишбанская рабыня. – Я скоро вернусь. Она подняла с пола свой наряд, с маниакальной аккуратностью сложила его, швырнула на пузо верховного советника, соскочила с помоста и затерялась в полумраке пиршественной залы, которая напомнила Майе озеро Серрелинда бурной ночью – смутное колышущееся пространство, наполненное плеском волн и криками невидимых птиц. «В танце такого не было…» – мысленно вздохнула она, осторожно сняла брошенный Мерисой наряд с огромного брюха Сенчо и вздрогнула: чья-то рука легла ей на плечо. Майя обернулась и с облегчением перевела дух – к ней подошел Эльвер-ка-Виррион. Юноша был без спутников и, как ни странно, вполне трезв. Майя почтительно приложила ладонь ко лбу: – Мой повелитель, я… Эльвер-ка-Виррион, не говоря ни слова, решительно притянул ее к себе и поцеловал. – Я не повелитель, – сказал он. – Я обычный мужчина, сраженный твоей красотой. Прекраснее тебя нет никого на свете. Я увидел тебя на Халькурниле, и в тот же миг ты покорила мое сердце. Молю тебя, отдайся мне, сделай меня самым счастливым мужчиной в Бекле! Майя растерянно отшатнулась, напуганная пылкостью юноши. Эльвер-ка-Виррион со страстным восторгом глядел на нее, но в ушах Майи звучало грозное предупреждение Оккулы. – Простите, мой повелитель, это не в моей власти. Я – прислужница верховного советника. – Этот боров еще долго не проснется, – заявил Эльвер-ка-Виррион, окинув спящего Сенчо презрительным взглядом. – Майя, почему я не могу тебя забыть? Ты… ты такая настоящая, непорочная, как прекрасный цветок, которого никто и никогда не видел, а я отыскал… Ты невинна и чистосердечна, а здесь все внушает омерзение… – Он со вздохом обвел рукой пиршественную залу. – Майя, пойдем со мной, умоляю! Мое сердце принадлежит тебе, тебе одной! Майя молчала. – Ах, неужели ты мне не веришь? – горестно воскликнул юноша. – Ответь мне, Майя! – Я – невольница, мой повелитель, – прошептала она, и глаза ее наполнились слезами. – Мой хозяин… – Ну, с ним я все улажу, – без особого убеждения пообещал Эльвер-ка-Виррион, но в его голосе слышалось отчаяние. Оккула уже объяснила Майе, что верховный советник, как любой вульгарный выскочка, обладал невероятной гордыней и задеть его, пусть даже и неумышленно, было легче легкого. Если Сенчо затаит обиду, то Эльвер-ка-Виррион, воплощение отваги и изящества, никак не сможет загладить свою вину, точно так же как малый ребенок не сможет удержать разъяренного быка за рога. Майя представила, как подруга укоризненно качает головой, и торопливо произнесла: – Прошу прощения, мой повелитель, но без позволения хозяина я не могу. В другой раз… – Нет, сейчас! – воскликнул Эльвер-ка-Виррион, раздосадованно стукнул кулаком по ладони и сам рассмеялся своему нетерпению. – Ах, мой повелитель, не вините меня, – умоляюще пролепетала Майя, утратив остатки самообладания. – Прошу вас, если вы и впрямь питаете ко мне все эти чувства, то оставьте меня в покое. Эльвер-ка-Виррион изумленно уставился на нее. У Майи дрожали губы, по щекам катились слезы. – Будь по-твоему, – наконец ответил он, резко отвернулся и сошел с помоста в сумрак залы. Майя обессиленно опустилась на табурет, расстроенная и напуганная встречей со знатным красавцем. Она выросла в простом и понятном мире, где самыми большими несчастьями были голод и зубная боль – и то и другое неприятно, но объяснимо. Здесь, в столице, все было непонятно и смутно. Майя поступила именно так, как велела ей Оккула, но правильно ли это? А вдруг Майя оскорбила Эльвер-ка-Вирриона своим отказом и юноша теперь ей отомстит? – О Леспа среди звезд! – шепотом взмолилась Майя, но в небе, затянутом тучами, звезд не было видно. У Майи закружилась голова, захотелось поскорее вернуться домой. Девушка и думать забыла о своем хозяине, лежавшем на ложе, как огромный дохлый аллигатор, выброшенный на илистый берег. Неожиданно он пошевелился, облизал толстые губы, разлепил набрякшие веки и, пытаясь повернуться на бок, протянул руку к полотенцу в изголовье. Майя вскочила, торопливо схватила свежее полотенце, осторожно, как учила Мериса, обтерла Сенчо лицо и тело, затем приподняла хозяину голову, предложила ему вина и поднесла к носу размятые в ладонях пряные травы. Сенчо прополоскал рот вином и сплюнул в протянутый кубок. Майя торопливо отставила кубок в сторону и склонилась над хозяином. Он жадными губами приник к ее соску и потянул руку Майи к своему паху. Ясно было, что Сенчо еще не совсем пришел в себя: через несколько мгновений губы его обмякли, а голова бессильно опустилась на подушки. Майя прекрасно поняла, чего он хочет, – сказались уроки Таррина, – но застыла в растерянности. Тут верховный советник громко рыгнул, не открывая глаз, и простонал: – Мериса! Майя оцепенела от страха. – Мериса! – нетерпеливо прорычал Сенчо. Майя испуганно метнулась с помоста в пиршественную залу, выкликая имя белишбанской невольницы, запуталась в гирлянде желтых лилий и чуть не упала – стебли скользили под подошвами кожаных туфелек, – потом, у самого бассейна, зацепилась о чью-то задницу и растянулась во весь рост, но тут же вскочила и побежала дальше. Вслед ей неслись крики и ругательства. Внезапно в полумраке Майя увидела Мерису на полу среди подушек, наполовину скрытую мужским торсом. Ноги девушки, сплетенные вокруг пояса мужчины, ритмично сжимались; Мериса тяжело дышала, будто взбираясь на крутой холм; глаза ее были полузакрыты, голова запрокинута. – Мериса! – воскликнула Майя, склоняясь над ней. – Чего тебе? – пролепетала белишбанка. – Оставь нас в покое. Майя потянулась к ней и встряхнула за плечо: – Он проснулся, тебя зовет. Тебя, понимаешь? Пойдем скорее! – Убирайся! – прошипела Мериса, скаля зубы, как рассерженная кошка. – Плевать я на него хотела! Подумаешь, верховный советник! – Она изо всех сил прикусила любовника за ухо, и тот вскрикнул от боли. – О! Не останавливайся! Убью, если остановишься. Майя еще немного подождала, прислушиваясь к гулкому шуму, доносящемуся со всех сторон, будто от водопадов у озера Серрелинда, потом повернулась и со всех ног бросилась к помосту. В последние несколько дней Сенчо несколько раз вспоминал о юной тонильданской девушке, чье имя забыл, а то и просто не знал. Купил он ее, следуя минутной прихоти, и теперь раскаивался в напрасной трате денег. Дрожащая от страха обнаженная красавица напомнила Сенчо о его собственной юности и возродила в нем жадное, жестокое влечение, которое в те дни он изредка удовлетворял. В частности, она вызвала в памяти верховного советника происшествие двадцатилетней давности, в Кебине, куда Фравак отправил Сенчо по делам. Имени той девушки верховный советник тоже не знал – служанка на постоялом дворе, наивная простушка, недавно оставившая родительский дом. Вечером Сенчо щедро расплатился с хозяином, незаметно вынес свои вещи из комнаты и спрятал во дворе, а через двадцать минут завалил служанку на сено в амбаре и надругался над бедняжкой. После этого он снял комнату на другом постоялом дворе, справедливо полагая, что на жалобы девушки никто не обратит внимания, а искать насильника не станут. Он до сих пор с наслаждением вспоминал истошные рыдания и стоны девушки. Насилие над юной тонильданской красавицей доставило бы верховному советнику огромное удовольствие, но, к его глубокому сожалению, на подобные подвиги он был больше не способен. Сенчо решил, что имеет смысл вернуть рабыню Лаллоку и потребовать назад уплаченные деньги, потому что обучение наивной девчонки займет слишком много времени; вдобавок он не желал терпеть неумелых ласк неопытной невольницы, пусть даже и прехорошенькой. Впрочем, он спросил совета у Теревинфии, лежа под опахалами в предгрозовой духоте веранды, увитой плющом. Верная служанка, поразмыслив, объявила, что девчонку стоит придержать по целому ряду причин. Во-первых, следовало поддерживать порядок в женских покоях: Юнсемису и Тиусто продали, а Дифна не обладала должным сладострастием и вдобавок уже почти собрала сумму, необходимую для своего выкупа. Верховный советник не сожалел, что с Дифной придется расстаться, – она хорошо себя зарекомендовала и всегда исполняла то, что от нее требовали. К развращенной и распутной Мерисе Теревинфия относилась с подозрением: белишбанская рабыня была упрямой, своевольной и склонной к вспышкам безудержной ярости. А вот юная тонильданская красавица могла оказаться удачным приобретением: ее фигура и внешность были выше всяких похвал, а в характере и поведении Майи зоркий глаз Теревинфии приметил многообещающие черты – девушка делила ложе со своей чернокожей подругой, во всем ей доверяла и быстро постигала необходимую науку, более того, стремилась во всем угодить и отличалась послушанием и кротостью. Ее чрезвычайная молодость и невинность служили залогом того, что излюбленные верховным советником способы удовлетворения страсти девчонка усвоит без отвращения, в отличие от Мерисы и других невольниц, привыкших к обычному безыскусному бастанью. Сенчо, разморенный жарой и вкусным обедом, выслушал доводы Теревинфии и согласился подождать. В выборе невольниц, которые будут сопровождать его на празднество, верховный советник руководствовался двумя соображениями: новизной и экстравагантностью. Необычайная красота новой рабыни и ее покорность перевесили необученность девушки. Впрочем, дабы компенсировать этот недостаток, Сенчо решил взять на пиршество разнузданную Мерису, а не щепетильную и слишком взыскательную Дифну. Мериса, как и сам Сенчо, родилась в трущобах, и ее ничего не смущало; она вполне сможет управиться с тонильданской девчонкой и обучить ее всем необходимым премудростям. Разумеется, наивная рабыня будет робеть и стесняться, но это только увеличивало ее прелесть – верховный советник обожал наблюдать за страданиями окружающих. Как оказалось, Сенчо принял мудрое и взвешенное решение: его невольницы привлекли внимание гостей, и многие, включая маршала Кембри, отзывались о девушках с неприкрытым восхищением. Рабыни ловко и предупредительно ухаживали за Сенчо, так что он сполна насладился роскошным угощением и почти сразу же погрузился в удовлетворенное дремотное оцепенение, хотя обычно бодрствовал во время керы, чтобы потешить плоть. Итак, Сенчо постепенно приходил в себя; в нем взыграло невероятное возбуждение – такого острого приступа плотского желания он давно не испытывал. Смутно ощутив нежные прикосновения теплых женских рук к его телу, он нащупал пышную грудь невольницы и присосался к ней губами, а потом в порыве неудержимой страсти потянул руку девушки к своему паху. По какой-то непонятной причине рабыня оцепенела, что еще пуще распалило Сенчо. Он наконец-то очнулся, вспомнил, где он, и нетерпеливо кликнул Мерису, но та почему-то не отозвалась. А затем выяснилось, что его, верховного советника Беклы, вообще оставили в одиночестве. Снедаемый неудовлетворенной похотью, Сенчо беспомощно заворочался на ложе и взвыл, как кобель, которого не подпускают к суке. Его мучения вскоре стали совершенно невыносимыми, потому что обычно его желания удовлетворялись моментально и ждать он не привык. Тем временем вокруг него буйствовала оргия страстей. Сенчо с усилием приподнялся на ложе. На помост вскочила стройная темноволосая девушка и, спасаясь от невидимого преследователя, пробежала мимо верховного советника. Он протянул руку и схватил красавицу за ногу. Девушка вскрикнула, вырвалась и, хохоча, упала на соседнее ложе. Невыносимые мучения превратились в изощренную пытку – к девушке тут же присоединился ее преследователь. Верховный советник задохнулся от ярости и повалился на подушки, брызжа слюной и гневно всхрюкивая. И вдруг напряжение исчезло, угасло, как пламя свечи, сменившись неописуемым – шелковистым, влажным, податливым – блаженством. Спустя несколько мгновений наслаждение Сенчо перешло все мыслимые границы, подстегнутое чудесным спасением от невероятного унижения. Верховный советник – задыхаясь, не понимая и не желая понимать, что произошло, забыв обо всем – беззаветно отдался во власть этого наслаждения и наконец едва заметно содрогнулся, с минимальным усилием исторгнув из себя густую склизкую струю. Подобного ощущения он не испытывал уже много лет. Истекая потом, ошеломленный Сенчо пришел в себя и медленно открыл глаза. Рядом с ложем коленопреклоненная тонильданская рабыня ополоснула рот вином из кубка Мерисы, подняла с пола веточку керанды и воткнула ее в золотые кудри над ухом, потом поглядела на хозяина и смущенно улыбнулась. Верховный советник, все еще осоловелый, но преисполнившийся гордости за свою необычайную проницательность, погладил невольницу по плечу, довольно фыркнул и снова погрузился в сон. 23 Наказание Мерисы – Превосходно! – Оккула налила ароматического масла на розовую ладошку и растерла плечи подруги. – Ну, банзи, такого от тебя я не ожидала! – Я тоже, – вздохнула Майя. – Ах, ты еще и шутница! Откуда в тебе столько талантов? Может, ты и петь умеешь? – Оккула, научи меня танцевать, – попросила Майя. – Помнишь, ты про какой-то танец говорила? Как он называется? – Сенгуэла. Научу-научу, не сомневайся. А пока лежи смирно, я тебе спину разомну. Молодец, банзи, я тобой горжусь. Даже Теревинфия удовлетворенно улыбалась. На следующий день после пиршества Сенчо проспал до обеда, а проснувшись и утолив голод, рассказал Теревинфии о чудовищном проступке Мерисы и похвалил верную служанку за мудрый совет в отношении тонильданской рабыни. О Майе он отзывался в таких исключительно превосходных выражениях, что Теревинфия удивленно вытаращила глаза, а Сенчо, возбужденный собственным рассказом, велел немедленно привести девчонку, чтобы Теревинфия самолично убедилась в ее необычайном мастерстве. В присутствии Теревинфии Майя слегка оробела, однако врожденная смекалка подсказала ей, что сейчас хозяину придется по нраву абсолютно все – пожалуй, кроме битья посуды. Итак, Майя послушно ублажила Сенчо еще раз (для пущего удовольствия Теревинфию заставили держать зеркало), после чего верховный советник блаженно задремал, а Теревинфия увела Майю обратно в женские покои. Дождь непрерывно лил уже два дня; похолодало. В покоях зажгли очаг, тихо потрескивали поленья, мерно журчала вода за окном. – Да ну, мне просто повезло, – сказала Майя, переворачиваясь на спину. – Если честно, я очень испугалась, только надо было что-то делать.