Таисия Губы Чарского накрывают мои в каком-то диком кураже. Он заражает меня порывом, агрессией. На диком подъеме всех взвинченных эмоций выдаю не менее яркую реакцию, стремясь покусать нахала и наказать его этим. Но я безбожно проигрываю ему в схватке ртов, губ и языка, потому что он проворно зацеловывает меня — глубоко и умело. Выходит даже так, будто я ему отвечаю, дрожа всем телом. Нет, я не от этого дрожу. Дрожу от возмущения, что он позволяет себе такие вольности. Мы катаемся по сухой земле возле моего двора. Не дай бог папа выйдет покурить поздно ночью, а тут я и Чарский. — Отпусти немедленно! — шиплю, куснув хама за губу. — Отпущу, когда угомонишься, малявка! — снова меня целует. Я захлебываюсь, теряюсь и просто ощущаю, как в груди лопаются пузырьки. Не могу сопротивляться. Чарский быстро считывает мои реакции и меняет нас местами, придавив к земле. В шею и спину больно впиваются мелкие камешки, но это просто ерунда по сравнению с той штуковиной, что тычется мне между ног. Чарский ерзает и раскачивает бедрами. Всякий раз от его движений у меня между ног возникает пожар и искры сыплются во все стороны. Но я же…. не на него так реагирую. Правда? — Сладкая же ты, зараза! — шепчет сорванным голосом, окончательно придавив меня своим телом. — Глупышка. — Чему ты радуешься? — буркаю, переводя дыхание. — Слезь с меня. — Я думал, тебе хочется, чтобы я не слезал с тебя! — С чего бы это? — Потому что вот так… — толкается в меня бедрами, вызвав стон. — Тебе очень нравится, глупая. — Это не так… — Но стонешь так сладенько. — И не мечтай. Чарский сощуривается, смотрит на меня с вызовом. — Я тебе нравлюсь. — Нет, — выдыхаю. — Нравлюсь, и очень скоро ты поймешь, насколько сильно. Он снова прижимается к моим губам, на этот раз нежнее, мои пальцы сами зарываются в его волосы. Я даже забываю, какого они вызывающего цвета, мне просто приятно их касаться, пропускать между пальцев длинноватые пряди, наслаждаясь танцами языков. Даже собственное позорное положение на земле перестает играть значение. — Таська, дурная… — Сам… Сам такой. — Такой, да. Ты меня заражаешь глупостями. Как вирус… Чарский тяжело дышит и встает, протягивает мне руку. Он легко поднимает меня с земли, но далеко не отпускает, мгновенно загребает в свои объятия, прижав. Ммм… Как приятно. Он такой высокий, мускулистый, горячий. Я забываю о проблемах, когда он меня так обнимает и легонько касается моих губ. Губы Чарского ползут по шее, к моему ушку, опаляя его предложением: — Поехали ко мне? Что?! Отпихиваю его в грудь обеими ладонями. — Обалдел, что ли?! Выдре своей предлагай это, “малыыыыш”! Я не такая. Чарски откатывается на пятках, смотрит на меня с вызовом: — А какая ты, глупышка? Ты едва не стала добычей, я тебя спас. — Так ты из-за этого?! Благодарности требуешь? Козел! — А ты, блин, коза! — Фиг тебе, а не благодарность натурой. Я тебе благодарность в конверте буду приносить. Каждый месяц. Ясно?! Найду подработку, и… Я гордо обхожу его машину, чтобы подойти к калитке с другой стороны. Чарский коварно перепрыгивает через капот и ловит меня там, где я не ожидала его встретить. — Завязывай с этим. Ясно? — пригрозил как будто. — Подработки с бонусами. Как только тебе такое предлагают, причем с ходу, сразу беги. Тебя на член насадить хотят. — Какой ты дико пошлый! Со своим концом озабоченным… — кривлюсь. — Не все такие, как ты. — Ага. Есть еще импотенты, старики и… геи! Да? Глаза Чарского начинают нехорошо сверкать в темноте. — Завязывай разводить обо мне слухи. — Я и не начинала! — Хватит! — встряхивает меня за плечи. — Берись за ум. Есть же за что взяться, надеюсь. Ну все, с меня хватит! Что он меня обзывает постоянно?! То рассеянной, то наивной, то глупой. На себя бы посмотрел, его обмануть было проще простого. — Отпусти, мне пора домой. Говорю же, за спасение и за тот долг, который ты погасить хочешь, я тебе верну. Найду безопасную подработку и буду каждый месяц отдавать тебе. — Далеко же тебе приносить придется, — жестко высекает Чарский. — Это почему? Чарские на другом конце деревни. На велике вообще фигня добраться… Ой, — прикладываю пальцы к губам. — Что? — Велик мой у тебя же. Вернуть не хочешь? Или тоже платить придется? — За сто пятьдесят семь поцелуев так уж и быть, отдам. — Сколько-сколько поцелуев? — Сто пятьдесят семь. Я хмурюсь, пытаюсь понять, почему такая цифра. Чарский смеется и щелкает меня по носу пальцами. — Это твой рост, дуреха. Кнопка. Малявка… — Нахал. Мажор. Хам… — Раздражаешь. — Это взаимно. — Бесишь.