Разузнать, как и когда все это случилось, очень легко, достаточно ввести запрос в Гугл. Люди, которых я не знал – или едва знал, – могли запросто выяснить все, достаточно лишь знать имя моего отца. Они могли узнать о его смерти, как будто были с ним знакомы, как будто сами там присутствовали, когда это произошло… Но прямо сейчас я не мог обсуждать это с профессором, которого совершенно не знал. Пусть он и предложил мне стипендию, но я ему не доверяю. У него нет права совать свой нос в мою жизнь. Я вскочил и бросился к двери. – Кромвель! Окрик Льюиса нагнал меня уже в коридоре. Студенты шарахались в стороны, давая мне дорогу, и все же на бегу я задел плечом какого-то урода, и тот бросился на меня. – Смотри, куда прешь, сволочь! Я схватил его за грудки и с размаху впечатал в стену. – Это ты смотри, баран, пока я тебе рожу не начистил! Мне страшно хотелось его ударить, нужно было как-то выпустить пар, прежде чем я сделал что-то, о чем потом пожалею. – Кромвель! Крик Льюиса перекрыл гул собравшейся толпы. Я швырнул так некстати подвернувшегося под руку придурка на землю, и тот поглядел на меня снизу вверх совершенно круглыми глазами. Я повернулся и помчался к двери, бросая взгляды направо-налево, пытаясь сообразить, куда бежать. Меня догнал Истон и преградил путь. – Истон, Богом клянусь, лучше уйди с дороги. – Идем со мной, – предложил он. – Истон… – Просто пойдем со мной. Я пошел за ним. Какая-то цыпочка помахала мне ручкой. – Привет, Кромвель! – Не сейчас! – огрызнулся я, запрыгивая в машину друга. Истон выехал с территории универа; впервые в жизни ему хватило здравого смысла помалкивать. У меня в кармане завибрировал телефон: звонила мама. Она пыталась дозвониться до меня целый день. Стиснув зубы, я ответил на звонок. – Кромвель, – сказала она, и в ее голосе явственно прозвучало облегчение. – Что? Последовала пауза. – Просто хотела проверить, все ли с тобой в порядке, солнышко. – Я в порядке, – пробормотал я и поерзал на сиденье. Мне захотелось как можно скорее выбраться из машины. Мама шмыгнула носом, и меня накрыла волна ледяной ярости. – Сегодня тяжелый день для нас обоих, Кромвель. Я оскалился от отвращения. – Ага. Ну, у тебя ведь есть новый муж, он скрасит этот тяжкий момент, так что можешь всплакнуть у него на груди. Истон остановился возле зеленой рощи, а я нажал отбой, выпрыгнул из пикапа и помчался вперед, не зная толком, куда направляюсь. Вбежав в рощу, я какое-то время петлял между толстыми стволами деревьев, пока не оказался на берегу озера. Я закрыл глаза и с минуту стоял неподвижно, пытаясь успокоиться, глубоко дышал, напрягая мышцы живота, чтобы почувствовать всю ту боль, которая – я в этом не сомневался – обрушится на меня сегодня. Наконец я сел на землю и стал смотреть на воду. Кто бы мог подумать, что совсем рядом с кампусом есть такое место. Истон плюхнулся на траву рядом со мной. Я постарался выбросить из головы телефонный разговор с мамой, постарался не думать о назойливом ублюдке Льюисе и сосредоточился на дыхании. – Я прихожу сюда, когда меня накрывает – как тебя сейчас. – Истон сгорбился, обнял руками колени и уткнулся в них подбородком. – Знаешь, тут так спокойно, кажется, будто в целом мире остался ты один. – Он коротко рассмеялся. – Ну, в данный момент остались мы двое. Я запустил пальцы в волосы, опустил голову и зажмурился, но перед глазами все равно стояло лицо отца. В памяти звучал наш последний разговор. Мне вспомнилось выражение его лица в тот момент, когда я повернулся и ушел. Просто невыносимо. Я посмотрел на гладь озера. Я родился в этом штате, и все же меня с ним совершенно ничего не связывало. Раскинувшийся вокруг пейзаж абсолютно не напоминал мне о доме. Слишком мало зелени, вода слишком теплая. Впервые за все время пребывания здесь меня захлестнула тоска по дому. Отношения с матерью у меня испортились, друзей не было. Во всяком случае, настоящих. Прошла, кажется, вечность, прежде чем я успокоился. В какой-то момент Истон исчез, а потом вернулся с упаковкой из шести банок пива в руках. Он поставил их на землю между нами. Я взял одну и зубами потянул за кольцо. Когда прохладная пенная жидкость коснулась моих губ, я выдохнул. – Лучше? – спросил Истон. Я кивнул. Он со щелчком открыл свою банку. – Сегодня вечером в «Вуд-Ноксе». Оторвемся по полной. Это поможет тебе забыть. Я снова кивнул, после чего выпил еще три банки. В тот миг я был готов пойти на все ради возможности забыться. Руки какой-то красотки гуляли по моему торсу и наконец скользнули за пояс джинсов. Я запрокинул голову и уткнулся затылком в стену. Губы девушки впились в мою шею. – Кромвель, – прошептала она. – Будет здорово. Я обвел взглядом темную комнату: какая-то раздевалка, где студенты оставляют зимние куртки. Пол усыпан опилками и арахисовой шелухой. Девица прижималась ко мне, ее губы оставляли влажные следы на моей шее, и это раздражало. – Ты такой горячий, – прошептала она. Все, с меня хватит. Я закатил глаза, оттолкнул девушку и отвел от себя ее руки, после чего вынырнул из раздевалки и вклинился в толпу студентов, которых Истон, похоже, собрал всего за час – во всяком случае, я не сомневался, что с озера мы вернулись менее часа назад. Над толпой весело звенел пронзительный голос Истона. Я выскочил на главную улицу и огляделся. Вокруг никого не было, кажется, все находились внутри. Выстроившиеся вдоль улицы магазины и кафешки слегка накренились. Я потер лицо ладонью. Слишком много я выпил. – Где Кромвель? – раздался из-за двери женский голос. Шатаясь, я двинулся в сторону кампуса – не хватало еще, чтобы кто-то обнаружил меня в таком невменяемом состоянии. Ноги налились тяжестью и двигались с трудом. Оказавшись у общежития, я понял, что это последнее место, где хотел бы сейчас находиться. В голове было пусто, я совершенно не думал, куда иду, пока не осознал, что стою перед музыкальным классом. Я уставился на закрытые двери и на считыватель карточек, позволяющий попасть внутрь. Тяжело дыша, как будто только что пробежал марафон, я повернулся, чтобы уйти, но ноги меня не слушались. Голова сама собой опустилась, я уткнулся лбом в дверь и закрыл глаза. Я занес руки над пианино и зажмурился. Когда я играл, мои мысли неизменно уплывали куда-то далеко, сознание трансформировалось, в голове оставались только цвета и формы. Лишь когда мелодия умолкала, мир перед моими глазами снова становился прежним. Зрительный зал взорвался аплодисментами. Я встал, оглядел толпу и увидел маму – она стояла и хлопала в ладоши, в ее глазах блестели слезы. Я слегка улыбнулся ей, потом сошел со сцены. Когда я ослаблял галстук, директор концертного зала похлопал меня по плечу. – Потрясающе, Кромвель, это было просто потрясающе. Поверить не могу, что тебе всего двенадцать. – Спасибо, – поблагодарил я и отправился за сцену, где можно было переодеться. Я шел, глядя себе под ноги. Присутствие мамы меня радовало, но человека, которого я по-настоящему хотел сегодня увидеть, здесь не было. Он никогда не приходил. Когда я повернул за угол, мое внимание привлекло какое-то движение. Я поднял голову. Первой моей мыслью было: цвет хаки. У меня округлились глаза. – Папа? – Кромвель, – сказал он. Я не верил своим глазам. Сердце забилось быстрее. Я бросился отцу на шею. – Ты сегодня был великолепен, – сказал он и тоже меня обнял.