— А вот амулеты! — оживилась тетка. — От гнуса, от мух, от потравы, от дикого зверя. — Помогает? — недоверчиво спросил Олег, и тетка обидчиво отпрянула: — А как же! Не на вечность, конечно. Но коли три клыка таких по краям огорода воткнешь, до новой весны ни един дикий зверь черты перейти не сможет. От гнуса и мух токмо у меня все в земле каимовской закупаются. Никто ни разу не жаловался. А вот защитный оберег… — Она взяла круг с решеточкой. — Для отвода глаз хорош, коли в порубежье отправляешься. Наденешь — и не видит тебя никто цельный час. Потом, однако, другой надобно надевать, кончается. — А камни зачем? — Это не камни, это туктоны, освященные прикосновением самого великого Раджафа. Ими можно говорить с ним, ими он может слышать… — Тетка понизила голос: — А еще они в темноте светятся, вышивать рядом можно. Покровитель вот есть. Удачу в дом привлекает. — Почему ты ее мужским именем называешь? Это же явно женщина! — Великого Раджафа нельзя изображать, — опять понизила голос торговка. — Его взгляд даже в камне жгет простых смертных насквозь. Посему высекать положено его дочь старшую, плоть от плоти, кровь от крови. — Какое же он покровительство дает? От недругов спасает, от беды бережет али еще как? — Коли от пустого семени спастись желаешь — оберег небесный брать надобно. Плотью великого Раджафа освящен. У меня сестрица в городе его убирается, она вот носит — увечье отводит, смерть водную, божью жертву, потерю денежную, поломки в вещах всяких. Проверено не раз людьми многими. Вот эти, малые, пятьдесят четыре беды отводят, те, что с крестом — семьдесят две, а большие, с кругом, сто сорок четыре. Бери, мил человек, бери. Себе не хочешь, жене возьми. У нее, вон, глаза разные, ей нужно. — С чего ты взяла, будто это моя жена? — Ну, мил человек, — как на шутку, отмахнулась рукой торговка. — То же каждому видно, что линии жизни у вас, что нити в веревочке, вместе сплетены. Отсель и до самой кончины общей. — Купи… — моментально вцепилась Урсула ему в руку тонкими острыми пальчиками. — Хоть одну купи. — Сколько же оберег твой стоит, чародейка? — Да за пять колечек любой малый отдам. А те, что беды отводят, в десять, одиннадцать и пятнадцать колец ценятся. Олег, у которого если что и завалялось, то разве пара монет, пожал плечами: — Какие такие колечки? — А вот такие… — Торговка чуть приподнялась, сунула руку под юбку и вытащила нитку с нанизанными на нее разноцветными бисеринками. — Ты, никак, чужеземец из краев зело дальних, коли не знаешь? — Эти? — удивился Середин. — Ну, этого добра у нас на ладье должно быть изрядно. Сейчас вернемся. Любовод, как он помнил, мешочки бисера с собой для торга брал. Олег быстрым шагом добрался до кораблей, где под прикрытием навесов отсыпалась большая часть судовой рати — без поясов с оружием, но подложив под спины добрые крепкие щиты. Кособокий приказчик стоял за прилавком, и ведун подманил его к себе: — Бисер есть? — Как же не быть, — кивнул он. — Девки это баловство любят. — Отсыпь мне горсть. — Дык, хозяин, — не понял тот. — Коли берешь — мешочек брать надобно. — Мешок не надо. Надо десятка два. — Как скажешь, хозяин, — покачал головой приказчик, полез куда-то вниз, потом поднялся с полотняным мешком, развязал, запустил туда пальцы и отсыпал Олегу в ладонь несколько щепоток. — Спасибо. Ну пойдем, малышка, посмотрим, на сколько этого для тебя хватит. Увидев бисер, торговка оживилась, отсчитала себе десять штук, потом одну из стекляшек лизнула языком, набрала полную грудь воздуха и на долгом протяжном выдохе завопила: — Рятуй-й-йте-е-е-е!!! Будута, подпрыгнув, кинулся наутек — но кто-то подставил ему подножку, добрые люди кинулись на упавшего паренька и быстро его скрутили. Олег с Урсулой, вины за собой не чувствуя, никуда не побежали, и потому их никто не тронул. — Ратуйте!!! — продолжала вопить тетка. — Кольца поддельные суют. Помогите! Но вскоре через собравшихся зевак вперед протиснулся гладко выбритый мужчина, кудри которого перехватывал кожаный ремешок с височными кольцами — небольшими, из обожженной глазурованной глины. На кольцах была выдавлена свастика, и, видимо, поэтому страж порядка считал возможным обходиться без оружия. На перехватывающей рубаху с алой вышивкой пеньковой веревке не болталось даже привычной ложки — в чехольчике или без. — Случилось чего? — поинтересовался мужчина. — Вот, кольца поддельные суют! — Тетка протянула ему бисерину. — Утопить их надобно, дабы другим неповадно было. Олег от подобной угрозы не ощутил почему-то даже беспокойства. С саблей среди безоружной толпы он чувствовал себя, как волк в крольчатнике. Страж порядка попробовал бисерину языком, сплюнул: — Не каимовское кольцо. Кто сбывал? Этот? Будута отчаянно замотал головой, тетка тоже начала тыкать пальцем па Олега. — Чужеземцы мы, мил человек, законов ваших не ведаем. Спросила дура эта плату бисером, мы им и заплатили. — Каким еще «бисером»? — поморщился мужчина. — Вот кольцо обычное, а вот то, чем ты платить собирался. Олег взял две одинаковые с виду бисеринки. Прикоснулся языком к одной, потом к другой. Первая слегка покалывала язык, словно полуторавольтовая батарейка. Вторая была никакой. Даже не холодной. — Вины тут за нами нет, мил человек, — вернул обе стекляшки ведун. — Кто же знал, что у вас бисер такой необычный? Нам показали, какую плату хотят… — То мы сию минуту прознаем, — повернулся мужчина. — За мной идите. В сопровождении толпы любопытных Олег и Урсула дошли до бронзовой статуи — Будуту добрые люди доволокли. Здесь страж порядка повернулся: — Становись под Покровителя. Олег, потерев испуганно заполыхавшее запястье, сделал шаг и замер, медленно опустив руку на рукоять сабли. Вокруг воцарилась тишина. Потом кто-то, кашлянув, прошептал: — Медная… Ведун поднял глаза вверх. Да, дочка великого Раджафа держала в руках медную чашу. Неужели раньше никто не замечал? — Выходи, — махнул ему страж порядка и указал на девушку: — Теперь ты вставай. Невольница заняла место под чашей, потопталась, отодвинулась в сторону. — Теперь этого ставьте, — махнул рукой на холопа мужчина. Заботливые руки придали Будуте вертикальное положение, толкнули к скульптуре… Толпа охнула — у всех на глазах красная, как осенний лист клена, чаша стремительно начала приобретать желтоватый отлив, пока не превратилась в чистое золото. — Торговка где? — прихватив холопа за ворот, закричал страж порядка. — Сюда смотри! Этот тебе кольца поддельные совал? — Да нет, что же я, ослепла совсем? Вон тот давал, с мечом разбойничьим. — Ладно, ступай отсель, — вздохнул мужчина. — Слушайте меня, вы двое. Покровитель умысла злого у вас не заметил, вины не почуял. Посему вас отпускаю. Осторожнее с деньгами впредь будьте. А ты, плюгавый жулик, нечто нехорошее задумал да свершить не успел. Посему топить тебя пока не за что, и ты еще раз подумать можешь. Вот и думай, коли шкура дорога. Пошел вон! — К ладье пошел, — негромко уточнил ведун и сжал невольнице ладонь. — А тебе, малышка, не повезло. Нет у нас нужных колец. Да и не тянет меня больше к этой скандалистке. — И меня, — довольно улыбнулась девушка. — Зато я теперь знаю, что мы никогда не расстанемся, господин. «Девочка! — поймал себя на неожиданном изменении мыслей ведун. — Девочка, а не девушка! Рано ей еще об этом думать. В ее возрасте на Руси еще не всякая девица замуж выйти успевает…». И он начал решительно проталкиваться через толпы покупателей к берегу. Неожиданное приключение заняло немало времени — Любовод, как оказалось, уже успел изрядно расторговаться. С берега пропали все бочонки с вином, многие тюки тканей, больше половины бочек с салом. Время от времени к кривобокому приказчику подходили потные моряки, передавали приказы купца, подхватывали то мешок, то бочонок и уходили обратно в плотную толпу, чтобы вскоре вернуться снова. — На борт полезай, — дал холопу подзатыльник Олег. Присел на берегу, зачерпнул воды, умылся, вернулся к навесам: — Помощь нужна? — Пока нет, хозяин, — вздохнул приказчик. — Видишь, не берут тут ничего. Токмо Любовод на бойком месте расторговывается. — Коли кто кольцами захочет расплачиваться, на язык пробуй. Настоящие покалывают, как иголочкой. Все прочие — поддельные. — Сделаю, хозяин. Новгородский купец вернулся только во второй половине дня, весь красный, как после парной, с неестественно прямой спиной. Страшными глазами указал на свою ладью. Ведун понимающе кивнул, поднялся по сходням вслед за ним, вошел в каюту, затворил за собой дверь. Любовод сделал глубокий выдох и вытянул из-под косоворотки что-то плоское, красноватое, длиной в полметра, а шириной сантиметров сорок. Какой-то лист медной жести. — Вот! — Торжествующе перевернув лист, купец кинул его на топчан, и Олег невольно присвистнул, чуть приподнял лист, тряхнул, уронил снова. Это было зеркало! Но не стеклянное, а… Середин даже не знал, как это называется. Нечто, нанесенное на медную основу; отражающее все, как обычное зеркало, без искажений, ярко и глубоко — но небьющееся, гибкое, легкое. — А, друг? Я его, драгоценное, Зориславе отвезу. Пусть на себя любуется, краса моя ненаглядная. Хоть его, единственное… — Купец открыл сундук, расстелил кусок бархата, поместил зеркало сверху, старательно укутал, разровнял складки, опустил крышку и сел сверху: — Беда у нас, друг мой, беда. Прогораем. — Как же это? — не поверил своим ушам Олег. — Я же вижу, товары уходят, мужики таскать не успевают! — Важно не то, сколько продать, важно — почем. Сало, полотно, да тут все дешевле выходит, нежели у нас, на Руси! Сбываю, дабы назад не везти, с немалым убытком отдаю. Меха, правда, тоже дешевые, да на них прибытку особого не получишь. Ими каждый торг ведет, сильно серебро вложенное не отобьешь. Вино, ради редкости его в здешних краях, хорошо ушло да ковры персидские. Мыслю я, как деньги сберу здешние, посуду редкостную каменную на все скупить. Перед вечерней зарей подойду, цену, мыслю, хорошо сбить получится. Кто же захочет, не расторговавшись, вертаться? Но беды-то главных у нас, друже, две. Клинки брать никто не желает, ни единого не продал. А в них-то я, ведун, основное серебро и вложил. А еще — зеркала чудные здесь никто не продает. Расспрашиваешь — на Раджафа ссылаются как один. У бога здешнего можно взять, стало быть, и ни у кого более. Я, ведун, зеркал на Русь повозил немало. И франкские, и римские, и греческие. Кто серебро полирует, кто сталь добрую, кто медь красную. Ан мутные они все, как через кисею на себя смотришь. А эти… Ну что за зеркала! Краше, нежели наяву, кажешься! Ради таких любая девка с себя все, что скажешь, снимет. — В каком смысле? — насторожился Середин.