– Ничего, – вежливо сказал Алекс. Подождал, пока мужчина закроет дверь, открыл Зеркало, настроился на Симонову и заглянул через портал. Герцогиня сидела в кресле в том же платье, в котором была у него. Видимо, в гостиной. Играла какая-то старая музыка, а она рыдала, и, видимо, уже давно. И пила. Рядом, на маленьком столике, стояли пузатые бутылки, в пальцах ее дымилась сигарета, вставленная в мундштук. Зрелище было тягостное. Свидерский выругался и шагнул в комнату через Зеркало. Кажется, она даже не удивилась, увидев его. Подняла мутный взгляд, отсалютовала бокалом, затянулась и запила дым алкоголем. Сейчас, с потеками туши – но аккуратно держащейся алой помадой, – она выглядела жутко несчастной. И все равно красивой. – Как видите, – язык ее заплетался, – у меня тоже есть ликер, лорд Свидерский. – Где ваши дети? Катерина наливала себе еще. – В саду, – сказала она пьяным голосом. Руки дрожали, Катерина пролила мимо бокала и всхлипнула. – Няня заберет. Чего надо? – Пришел предложить вам работу, леди Симонова. Она пожала плечами, снова выпила и забросила ногу на ногу. Платье задралось, обнажив бедро и чулок на подвязке. – Я передумала. Уходите, – женщина вдруг огляделась, взгляд ее просветлел. – Что вы вообще тут делаете? – Нет, не передумали, – сказал Алекс резко, игнорируя вопрос. – Сейчас мы будем трезветь, а потом поговорим. Он подошел ближе, помахал рукой, разгоняя дым, – и она неожиданно сжалась, забилась в кресло, подтянув под себя ноги и согнувшись. И тут же вспыхнула злостью. – Проваливайте, благодетель! Вон отсюда! – Вон, вон, – пробурчал ректор, отнимая у нее бокал. – Как вы будете работать, если привыкли приказывать? – Я не буду у вас работать, я же сказала, – сквозь зубы проговорила герцогиня. – Это слишком большая честь для вас. Отказались, и прекрасно. С-создам свой женский журнал, да? – Протрезвеете и повторите, – сказал он терпеливо. – Где ванная? Сами пойдете, или вас отнести? Да прекратите вы напиваться, ваша светлость! Она схватила бутылку и демонстративно сделала несколько глотков. И послала его. Матом. Алекс вздохнул, схватил Катерину на руки и понес в коридор. От нее сильно пахло алкоголем и сигаретами, она вопила, извивалась, но потом затихла и приглушенно зарыдала ему в плечо. Двери пришлось открывать ногой – так он познакомился с детской, с маленькой библиотекой, в которой стояли нераспакованные ящики с книгами, с кабинетом. И со спальней. Где находился вход в ванную. Александр сунул ее светлость под душ прямо в одежде, включил воду – она завизжала, а потом вдруг как-то смиренно замерла, обхватила себя руками и опустила глаза. И молчала, даже не пикнула, когда он водил перед ней руками, запуская заклинание, очищающее кровь от токсинов – человек при этом сильно потел, поэтому нужна была вода. Много воды. Герцогиня вдруг захрипела – уходил спирт, наступало обезвоживание – и стала жадно ловить ртом теплую воду, глотая и захлебываясь. После она, протрезвевшая, ледяным тоном приказала ему удалиться. – Если вы готовы приступить к работе завтра, – сказал Алекс, когда герцогиня вышла из ванной, переодевшись в теплый и толстый халат, – то жду вас к девяти утра. Наталья Максимовна все покажет. Возьму на полгода. Но не расстроюсь, если уйдете раньше. – Не думайте, что я буду благодарить, – сухо проговорила она, – не буду. Я еще подумаю. Мне не нравится ваш стиль собеседования. – Подумайте, – усмехнулся Алекс. – До завтра время есть. После ухода лорда Свидерского Катерина Симонова еще долго сидела в своей спальне. Расчесывала мокрые волосы, думала, приходила в себя. Состояние было самое смятенное. Ей было горько и стыдно, тоскливо до слез – и никого не было рядом, чтобы пожаловаться, обнять, расслабиться. Зато в гостиной ждала недопитая бутылка. Никогда не отказывающий друг – алкоголь. Такой же теплый, как и объятья любящего человека, такой же отзывчивый и безотказный. Но она все-таки не притронулась больше к ликеру. Приказала проветрить гостиную и убрать все бутылки из дома. Сколько раз она уже делала это – и не выдерживала, покупала новые, стоило только произойти чему-то, что выбивало ее из колеи. Сколько раз она говорила себе, что не хочет, чтобы дочери запомнили из своего детства не только нелюбящего и поднимающего на них руку отца, но и вечно пьяную мать. Напоминала себе, что нужно быть сильной ради них, нужно жить дальше, – и все равно пила. Пила, чтобы заглушить боль и ощущение собственной ничтожности. Беззащитности. Уязвимости. Катя снова и снова прокручивала утренний разговор и вечерний визит Свидерского. И, несмотря на обиду, стыд и раздражение, была благодарна ему. За трезвость. За то, что не будет опять потерян вечер с дочерьми. И за то, что он все-таки уступил. Но теперь при мысли о выходе на работу – туда, к нему, видевшему ее и в парадном сиянии, и в жалком состоянии, способному разрушить хлипкий, с трудом восстанавливаемый мир одной фразой, – Екатерина ощущала настоящую панику. И посоветоваться было не с кем. Хотя… нет. Было с кем. – Мне он казался человеком спокойным и рассудительным, – хмуро сказала Марина, когда Катя позвонила ей поздним вечером. – Даже подумать не могла, что он упрется. Нет, какая наглость, а? Мало того что обошелся с тобой, будто ты милостыню просить пришла, так еще и ворвался в дом… это уже не говоря о разнице в статусе. Катерина рассказала ей все. Хотя ей было дико стыдно – и она ждала, что подруга скажет что-нибудь уничижительное по поводу ее пристрастия. Но Марина словно не обратила на это внимания. Она негодовала и бушевала, а Кате от этого возмущения, от поддержки – пусть по телефону – становилось легче. И веселее. – Ладно, Мариш, – вздохнула она, когда принцесса прекратила ругаться. – Я сама виновата. Не сдержала эмоций, начала его шантажировать… – Катюш, родная моя, – вдруг очень серьезно проговорила Марина. – Послушай меня, только не закрывайся, а постарайся воспринять. Когда я в скорой работала, нас часто вызывали на бытовуху. Там мужья жен били… – Катя сжала зубы, – …до кровавых соплей. И вот что удивительно: большинство из них отказывались писать заявление. И твердили: я сама виновата. Я его спровоцировала, а он, бедненький, был уставший, злой, голодный, болеющий, на работе проблемы, суп недосолила, тапочки не вовремя принесла… Это какое-то общее свойство у жертв насилия – они живут в закрытом мирке, где все поставлено с ног на голову и в котором они начинают верить, что можно быть виноватой в том, что тебе нос сломали или глаз подбили. Нормальный мужик даже в бреду руку на женщину не поднимет! Ты ни в чем не виновата. Ни в чем!!! – Ну, он меня не бил, – улыбаясь Маринкиной горячности, возразила Катя. – Он тебя обидел, – зло отрезала Марина. – Кэти, я понимаю, ты просишь совета. Но, честно, я бы к нему не пошла. И финансирование бы прекратила, из принципа. Подруга, – заговорила она с воодушевлением, – а давай я Мартина попрошу тебя взять? А? Он добрый, веселый и хороший. Тебе с ним комфортно будет. Лучший мужчина на свете, точно тебе говорю! – Ты так нахваливаешь его, будто сватаешь, – засмеялась Катерина. – Не-е-ет, – протянула третья Рудлог ревниво. – Мартина я никому не отдам. Я жуткая собственница. Но пристроить тебя под его крыло – я только за. Буду за тебя тогда спокойна. Ну что, Катюш, поговорить? – Нет, Марин, не надо, – Катя вдруг успокоилась и четко поняла, что будет делать. – Ты только не обижайся, ладно? – попросила она с надеждой. – Я не знаю, поймешь ли ты. Я сама хочу строить свою жизнь. Слишком многое делали и решали за меня. И это… вызов такой. Если не приму – значит, обстоятельства опять меня подмяли под себя. Понимаешь? – Понимаю, Кать, – тепло и прочувствованно ответила Марина. – Ой как понимаю… ты даже не представляешь. Но смотри, предложение мое в силе. Если вдруг осознаешь, что не выдерживаешь, если будет неприятно или некомфортно, ты только скажи. А если вдруг еще обидит… я приду и разгромлю ему кабинет. За тебя, – кровожадно закончила она. Катерина рассмеялась. Тревоги отступили. И приятно и тепло было, что кто-то готов за нее заступаться. – Мы как будто местами поменялись, Рудложка. Я всегда была боевой и отчаянной, а ты – жуткой трусихой. – Я и сейчас трусиха, Кать, – призналась Марина со смешком. – И так же, как ты, боюсь душевной боли. Только очень хорошо научилась делать вид, что это не так. Иногда, – она запнулась, – иногда надо рисковать. Нет; иногда у тебя попросту нет возможности не рисковать. Просто потому, что отказаться от… риска куда больнее. Поэтому надо, надо, Кать. Даже если ты уверена, что тебя опять поломает. Везет только тем, кто идет вперед. Вечером герцогиня Симонова засыпала рядом со своими девочками. И думала, как она неправа. Вот они – те, кто любит ее безоговорочно и беззаветно. Те, с кем можно нежничать, баловаться и обниматься. Дочери тихо сопели по бокам, прижимаясь к ней горячими детскими телами, а она смотрела на их лица, белеющие в темноте, и задыхалась от бесконечной любви и нежности. Той, что вызывает желание плакать от счастья, – и той, что понятна и известна всем матерям на свете. Алекс Свидерский в это время перенесся в королевский дворец в Рибенштадте, а чуть позже сидел в подсобном помещении, пил кофе и терпеливо ждал, пока Март отделается от очередной посетительницы. – Боги, я понимаю Макса, – сказал барон, выходя из кабинета и снимая пиджак. Расстегнул пуговицы на рубашке, потряс головой, покрутил плечами. – Я люблю женщин, но когда я на них охочусь, а не они на меня. А где мой кофе? – спросил он тоном капризной кокетки. – Поухаживай за уставшим старым тягловым конем, Данилыч. Алекс насмешливо кивнул на стол в дальнем углу подсобки – там стояла дымящаяся кружка. Мартин лениво двинул пальцами – и кружка полетела к нему. За ней стремительно понеслись три кусочка желтоватого сахара, догнали, прямо на ходу плюхнулись в кофе. – Ты, как всегда, делаешь несладкий, – пробурчал блакориец, протягивая руку, в которую и опустилась кружка. Жидкость в ней забурлила, перемешиваясь, он подождал немного и с удовольствием выпил, закатив глаза. – Вот оно, счастье, Данилыч! – Мартин сел в кресло, закинул ноги на подлокотник, развалился. – Ну, чем обязан? Решил посмотреть, как я тут выживаю? – И это тоже, – хмыкнул Свидерский. – Хорошая база, – он кивнул на полки, уставленные склянками, порошками и камнями. – От старика осталось, – барон с гордостью осмотрел хозяйство. – Тот еще скупердяй был. А! Я вспомнил. Ты же мне голову открутить хотел. Давай, я готов. Хотя нет, – Мартин снова отхлебнул кофе и зажмурился, – подожди, пока я допью. А потом, сделай милость, убей меня. Сил моих больше нет. – Не дождешься, – сказал Алекс с ехидцей. – У меня, кстати, будет новый секретарь. Март хохотнул и хлопнул себя по колену. – Я знал, знал, что ты не пройдешь мимо этой дивной девы! Только не ты, Данилыч, с твоей любовью к красоткам! Алекс смотрел спокойно, едва уловимо улыбаясь, и Март поглядел на его лицо, вздохнул понятливо. – Ладно, говори, что там на самом деле. Глаза у тебя так блестят, только когда ты на след встаешь или очередных приключений на наши головы ищешь. Охотник чертов. – Ну, во-первых, – начал Свидерский, – я задал себе вопрос: не будь она потомком Черного, отнесся бы я спокойнее к ее просьбе? И ответ был утвердительным. А во-вторых… ты прав. Не нравятся мне эти заходы, Мартин. Хочу я за ней понаблюдать. И мне спокойнее будет, если она будет рядом со мной, а не рядом с тобой. Ты безалаберен, уж прости, засмотришься на красоты – тут тебя и высосут. Так что лучше уж придержать при себе. – Ты параноик, знаешь ты это? – с чувством сказал фон Съедентент. – Да она своей тени боится. У нее взгляд забитого ребенка. – После смерти Михея мы все параноики, – согласился Алекс, и Март помрачнел, кивнул. – Никогда не знаешь, в ком эта тварь проявится. К тому же я по должности вынужден быть политиком. Тебе ли не понимать? Пусть университет независим, но ссориться с домом Рудлог мне совершенно неохота. Раз уж принцесса Марина тебя просила… Как у вас, кстати? – Как, как, – уныло сказал барон. – Еще месяц, и я по святости обгоню Макса. Я уже, кажется, забыл, как выглядят сиськи. Точнее, забыл бы, если бы их мне под нос не пихали по несколько раз на дню. В ассортименте. – Я тебя не узнаю, – со смешком сказал Алекс. – Точно конец света грядет. Ты раньше без очередной любовницы не засыпал. – Почему, было несколько раз, – скромно возразил Мартин. – Но теперь, мой друг, я засыпаю, читая тидусские эпосы. Черт! У них описание колесницы занимает три страницы, а над смертью героя плачут бесконечно. Такое ощущение, что им в древности заняться было нечем. А мне теперь страдай, – он фыркнул досадливо. – Боюсь, если там и есть что-то про последние дни Туры, то я не успею это прочитать до этих самых последних дней. Сейчас как подумаю, что снова идти домой и вникать в словоблудие, холодным по́том покрываюсь. – Так, может, заглянем в клуб? Кто-то обещал мне стрипушек, – небрежно предложил Свидерский и допил кофе. – Тебе бы отвлечься. И вообще, на что тебе помощники и студенты? Запряги их, пообещай награду повкуснее. А сейчас брось. Ну что, в клуб, а? – Ты гениальный эксплуататор, – возрадовался Мартин и мечтательно потянулся. – Стрипу-ушки… Эх… Я разве что посмотреть, но не трогать, – вздохнул он. – Только чтобы не оставлять тебя на пути разврата в одиночестве, Данилыч. И давай куда-нить подальше, а? В Йеллоувинь или вообще в Эмираты? Будет неприятно, если застукают. Через некоторое время двое магов в полумасках сидели на широком угловом диване в темном заполненном баре Пьентана и наблюдали за извивающимися девушками. Танцевали перед ними хорошо, с душой, и улыбались искренне. А чего не улыбаться тем, кто столько платит? Алекс попивал рисовую водку и с удовольствием оглаживал тонкое тело уже успевшей усесться ему на колени красавицы. Та щебетала щедрому гостю на ухо, кивая на второй этаж – туда, где находились комнаты для приема разогретых танцами клиентов. Мартин тоже пил и мрачно смотрел на сцену. Нельзя сказать, что ему не хотелось – тело вполне здорово отвечало, да и никто бы никогда не узнал об этом. И кто-то внутри нашептывал ему, что он никому ничем не обязан, что их с Мариной не связывают обещания или отношения и что верность в данной ситуации – настоящая придурь. Да и не повлияло бы это на их странную дружбу. Но что-то его останавливало. Кроме рассуждений о том, что он не имеет права подставлять свою принцессу. Что-то, очень похожее на равнодушие и пресыщение. К тому же Март и правда слишком устал для скачек.