Глава 9 10 декабря, суббота, Бермонт На юге Бермонта, в замке рода Ровент собрались главы кланов, приглашенные линдмором Ольреном Ровентом. Широкий, крепкий Ольрен держал речь. И его внимательно слушали. Виталисты уже срастили ему руку, сломанную в бою с Демьяном Бермонтом, вылечили ранение в ногу, хоть и хромал он немного. Но Ольрен продолжал оставаться главой одного из сильнейших кланов, и даже сейчас опасно было бы схватиться с ним в бою. Ни слуги, ни женщины клана не имели доступа в этот зал, да никто бы и не посмел из любопытства или бесстыдства подслушать, о чем говорилось здесь под вой стучащего в окна ледяного горного ветра и треск поленьев в огромном очаге. Слишком скор был на расправу Ровент, и клан он держал в уважении и страхе. – Братья, – говорил Ольрен, веско роняя слова, – пришла пора думать, как нам быть дальше. Король фактически мертв, хоть и удерживают его, по словам старейшин, на грани жизни и смерти. Но мы-то помним и знаем, что надежды поднять его нет. Кому мы давали клятвы? Живому и действующему королю, славному воину, который доказал свое превосходство и право на трон. Но не сумасшедшему, недееспособному, пораженному бешенством. Он замолчал, внушительно глядя на сидящих за столом хмурых берманов и проверяя их реакцию. – К чему ты клонишь, Ольрен? – зычно спросил один из линдморов, седоусый Теодор Бергстрем, который в свое время оспаривал решение короля жениться на женщине из другой страны. – К тому, что страна наша оказалась в руках иноземки, братья, – веско проговорил Ровент. – Пока Бермонт не жив и не мертв, она будет править нами. И это может продолжаться годами, десятилетиями! Разве это дело? – Она увела его от нас, – возразил еще один, Ньямал. – Мы все это видели. Мы могли быть уже мертвы. – Или он мог быть мертв, – задумчиво, словно рассуждая вслух, проговорил Ольрен. – А если она и наняла этого Эклунда? И все это подстроено, чтобы захватить власть? Очень уж она резво защищала его; зачем он ей, больной и обездвиженный? Думаю я, что решила она так получить корону. И теперь будет править именем Бермонта. – Да он ее подрал, Ольрен, – с досадой сказал линдмор. – Как не убил – непонятно. Женщина смелая, надо отдать ей дань. И против нас встала, не побоялась. Не пуля ли в ноге сейчас говорит за тебя? – Видимо, надеялась, что муж не тронет, – невозмутимо пожал плечами Ольрен Ровент, не отвечая на укол. – Брачные путы должны были ее защитить. А вот что я скажу: семь лет назад род Рудлог свергли с трона, и много говорили о том, что принцессы – ведьмы. И точно ведь: кто из нас видел, чтобы берман так с женщиной носился? Слухи, что околдовала она его, ходят еще с ее приезда в Ренсинфорс на прошлое полнолуние. Неужто не настораживает вас, что Бермонт, всегда уважающий традицию, – и вдруг женился на чужестранке? Околдовала она его, точно вам говорю. И старейшин околдовала, раз так защищают ее вопреки нашей традиции. Он сделал эффектную паузу и продолжил: – Я чту Демьяна Бермонта как сильнейшего из нас, сына Хозяина лесов. Но мертвый король – не король. Он не примет решение, не защитит людей, не примет вызов. Неужто допустим над собой власть красной ведьмы? Даже если она понесла, хоть и мала была еще месяц назад, – что, будем ждать, пока поднимется медвежонок, заматереет, а она будет править как мать будущего короля? Да и станет ли он королем – кровь-то уже разбавлена, наполовину не наша кровь будет у наследника, если он вообще появится. Ты, Бергстрем, сможешь подчиняться женщине? Или ты, Ньямал? Нужно брать замок Бермонт, хоронить короля честь по чести, выдворять ведьму из страны и становиться перед Хозяином лесов на выбор короны. – Наш первопредок поддерживает ее, – четко сказал Ньямал. – Я сам это видел, когда говорила она со старейшинами. Так же хорошо, как вижу сейчас тебя, Ровент. – Если она ведьма, то наколдовать образ ничего не стоит, – отрезал Ольрен. – Образ – да, – его оппонент вскочил, уперся ладонями в стол, – но я, Ньямал, говорю вам, что чувствовал силу Хозяина лесов. И все чувствовали. Скажи, что я лгу! Он оскалился, и хозяин замка рявкнул в ответ. В зале стремительно накалялась атмосфера, и от предчувствия доброй драки мужчины застучали кулаками по столу, зарычали. – Успокойся, Ньямал, – остановил его Бергстрем, и молодой линдмор неохотно опустился на стул. – Я верю тебе. Что скажешь, Ольрен? – Скажу, что Ньямал молод и может ошибаться, – угрожающе отозвался глава клана Ровент, – и его ошибка будет дорого нам стоить, если мы примем власть иноземки. – Народ Бермонта все равно не согласится видеть ее на троне, – с сомнением проговорил один из линдморов. – Люди, – с презрением ответил Ольрен, – примут всё, если будет объяснение. Она молода, красива, печальна, если будет носить наследника – ее будут обожать. И торопиться надо, пока не придумали они, как объясниться с людьми. Надо опередить их. Нужно взять корону. Названный Бергстремом вздохнул и встал. Поднялись еще с десяток берманов, и Ньямал в их числе. Стало тихо, и в тишине этой седоусый Теодор спросил: – И, конечно, ты, Ольрен, думаешь, что корона будет твоей? – Хозяин лесов решит, кто достоин, – дипломатично ответил Ровент. – Кто угодно из нас – и я поклонюсь выбору бога. Даже если господин наш повелит победителю взять красную ведьму в жены – я приму и это, клянусь. – Клятвы твои ничего не стоят, Ольрен, – хлестко произнес Бергстрем. Вставшие с ним линдморы мрачно закивали. – Блеск короны застил тебе честь и разум. Мы обещали служить Бермонту, пока он жив. А он жив. Мы обещали служить его королеве, как своей госпоже, и как бы мое сердце и дух мой ни противились этому, я лучше буду целовать ноги иноземной ведьме, чем нарушу клятву. И слушать твою крамолу больше не желаю. Знай: если ты пойдешь на столицу войной, я встану против тебя. Лучше умереть в чести, чем жить бесчестным. И вы, братья, подумайте. Нужна ли нам война? Кланы цветут в мире – хотим ли мы окропить снега кровью наших братьев и детей и слезами наших женщин? Не торопитесь продавать свою честь за власть. Власть приходит и уходит; честь мужчины бесценна, даже если ты нищий. Нельзя жить бесчестным. – Лучше жить болваном, – насмешливо сказал Ольрен. – По-твоему, честь – это оставить страну в руках захватчицы? Ты стал стар и осторожен, Бергстрем. Он не осмелился бы оскорбить старика, если бы не чувствовал поддержку окружающих. Больше половины берманов остались сидеть, и были среди них и главы крепких кланов. – Уходи сейчас, я не желаю сражаться с тобой. Вам дадут уйти свободно, в моем замке вас никто не тронет. Встретимся на разных сторонах, братья. Линдморы удалились, не оглядываясь. Как бы ни был Ольрен захвачен жаждой власти, бить в спину он не станет. Иначе от него отвернутся все. Полина Почти неделя прошла со свадьбы четвертой Рудлог. Шесть дней, за которые она устала жить и ждать. Неуловимый шаман Тайкахе ушел куда-то глубоко в тундру, и люди Хиля Свенсена обыскивали на листолетах весь немаленький изрезанный фьордами север Бермонта в поисках его яранги. Пол маялась, требовала взять ее с собой – чтобы не сидеть в покоях, не умирать от безделья, – но воспротивился не только берманский подполковник, но и Стрелковский. – Вы только помешаете им, – сказал он Полине, когда она в очередной раз, вспыхнув от вечернего доклада об очередной неудаче, приказала взять ее на север. – Вместо того чтобы искать, мои люди будут озабочены вашей безопасностью, ваше величество. Поли скрипнула зубами, но согласилась. Игорь Иванович стал ее спокойствием, которого молодой королеве теперь частенько не хватало, ее сдержанностью. Полковник сопровождал Полину, куда бы она ни направлялась. И она позволяла себе при нем и вспыхивать, и раздражаться, жаловаться, зная, что он никуда не денется от ее гнева, выслушает, даст разумный совет. Иногда во время таких вспышек Полине казалось, что Стрелковский смотрит не на нее – куда-то вглубь себя, и улыбка у него была странная, нежная и печальная. И раздражение ее он терпел без неудовольствия. Ровно, спокойно, понимающе – от этого понимания накатывал жгучий стыд. Что же ты, Поля, не сдерживаешься, срываешься? На человеке, который тебе ничего не должен, который пришел помочь, хотя и не по статусу ему быть в простых гвардейцах. Время, отведенное Полине старейшинами, уходило слишком быстро. По ее приказу придворный маг Бермонта вместе с лейб-медиком ежедневно приглашали специалистов-вирусологов, виталистов, врачей со всего мира, предварительно заключая с ними договор о неразглашении. Демьяна, застывшего в стазисе, осматривали, сканировали и качали головами. Мы ничего не можем сделать, ваше величество. Извините. Появлялся и инляндский монарх с придворным магом, леди Викторией. Луциус тоже долго держал над Демьяном ладони, и глаза его казались белыми, пустыми. Затем выругался и ушел, сказав, что пока ничего не может сделать. И что ищет решение, но, скорее всего, придется рисковать и под присмотром магов поить Демьяна красной кровью. Каждого посетителя Полина Бермонт встречала с острой надеждой и после каждого осмотра уходила в себя, жестко уничтожая ростки отчаяния. Никаких сомнений. Нельзя сомневаться. Откуда-то она точно знала, что, если потеряет веру, – потеряет и Демьяна. Ежедневные пике от надежды к разочарованию измотали ее, иссушили душу до бесчувственности. Весь мир сузился до замка Бермонт, до комнаты, в которой лежал Демьян. Ей было все равно, что происходит снаружи. И вкуса еды она не чувствовала, и мылась, и одевалась на автомате, и мысли ее были только рядом с ним, где бы она ни находилась, с кем бы ни говорила. Накануне Полина все же решилась спуститься туда, где пережила ярость и страсть своего мужа. Королева шла по тайному ходу, как по тропе воспоминаний, и страшно ей было до паники – но у кого еще просить помощи, если не у Великого Пахаря? И так слишком долго она собиралась с духом. Дверь из тайного хода в часовню открылась легко, и на Полю пахнуло свежим яблочным и травяным запахом. И мхи засветились, и в их тусклом свете выступила из темноты статуя Хозяина лесов, и поднялся с земли широкий алтарь, на котором бурые разводы и подтеки почти сравнялись цветом с черным камнем. Она смотрела на каменное ложе, ставшее для нее брачным, отрешенно и безучастно, будто и не с ней это все происходило. Слишком спокойно было здесь. Травяной полумрак мягко окутывал королеву, утешая и успокаивая, вытягивая запекшуюся боль. И первопредок Демьяна глядел на нее все с той же полуулыбкой, которую она так хорошо запомнила, пока прижималась щекой к каменному алтарю и царапала ногтями его поверхность. Чего хочешь ты, смелая женщина? Полина пришла просить не за себя – за мужа. Встала на колени, уткнулась лбом в теплое изножье статуи. – Помоги, – попросила она шепотом. – Он же твой сын. Помоги ему. Вылечи его. Прошу тебя, великий, прошу… что хочешь делай со мной, но вылечи его. Мягко светились мхи, еще и еще расцветая огоньками, и аромат яблок становился нестерпимым, оглушающим, а она все шептала, умоляла, требовала, и горькие ее слезы омывали ноги звериного бога, капая в чашу для жертв. Но Великий Бер молчал, и она, поначалу трепетавшая от своей дерзости и просившая смиренно, от равнодушия этого впала в неистовство, вскочила и заорала, глядя в неподвижные глаза статуи: – Неужели тебе все равно?!! Какой же ты бог!! Что ты можешь?!! Спаси его, умоляю, спаси!!! Темнота согнула ее тяжелыми ладонями, бросила обратно на колени, и она испугалась, сжалась, повалилась на бок, удерживаясь на грани оборота – волосы на затылке встали дыбом, и Поля жалобно заскулила, прося прощения. Да так и осталась лежать на мягких мхах, глотая слезы. В голове ее звучал мощный и рассерженный рык: – Мы не вмешиваемся там, где на решение способны люди, маленькая медведица. Не тревожь меня более, пока сама не поймешь, что делать! Боги не гневаются на неразумных детей. Но иногда детям приходится взрослеть самостоятельно. Полина выбралась из часовни слабая, щурящаяся на свет – непонятно, сколько времени прошло, сколько она лежала там, собирая себя после гневной отповеди Хозяина лесов. Есть решение. Есть. И она его найдет. Нужно только хорошо подумать. Она думала весь вчерашний день, перебирая воспоминания о словах шамана, обо всем, что говорили врачи и виталисты. Хваталась за голову, дрожала и рычала – не за что было зацепиться, не видела она выхода. И с утра ясности не прибавилось. И, как обычно, чтобы привести мысли в порядок, Пол отправилась на пробежку. Бегать она начала уже на третий день после свадьбы. Не было у нее сил сидеть на месте – нервной энергии внутри кипело столько, что, казалось, она взорвется. Пронеслась тридцать кругов во внутреннем дворе, игнорируя взгляды придворных из окон. Ее обсуждали, но относились со всем возможным почтением, приказы исполняли молниеносно. И в глазах слуг и берманских аристократов Поля теперь видела не только неприязнь, но и сочувствие и даже восхищение. – Люди у нас трудно привыкают к нарушению устоев, – сказала ей после первой пробежки матушка Демьяна, леди Редьяла, когда пришла навестить невестку и осталась на обед. – Ты для них незнакомка, но слухи во дворце расходятся быстро. И ты теперь не просто чужестранка – ты та, кто спасла Бермонт от эпидемии бешенства, та, кто предана королю и борется за него, кто встала за него против всего мира. Они полюбят тебя, девочка. А если ты спасешь его, а я в тебе не сомневаюсь, то вернее не будет у тебя народа. Ты уже принесла нам изменения. Уже заметно, как теплее у нас стало, ведь не бывает в Бермонте в декабре такой погоды. За столицей воют метели, а здесь почти весна. Мягкий снег и солнце. Только бы все получилось у тебя, каждый день об этом молюсь. Она замолчала, покрасневшими глазами глядя на сына. И как Полине казалось раньше, что королева-мать холодна и высокомерна? Обычная женщина с сердцем, полным печали и тревоги. Рано потерявшая мужа. Опасавшаяся потерять и сына. Редьяла Бермонт После пробежки Полина, запыхавшаяся, мокрая, так и не дождавшаяся озарения, вышла во внешний холодный двор, где располагались казармы, потребовала винтовку. Ей вынесли длинную шинель, шапку, поставили мишени – и под взглядами гвардейцев двух королевств ее величество начала с ожесточением стрелять. Солнце, действительно неожиданно теплое, светило ей в глаза; она щурилась, хмурилась из-за бликов, но стреляла, отходила на несколько шагов назад и снова стреляла. Что толку от этого солнца? «Солнце безумие выжжет», – сказал шаман. Она еще вчера, после посещения часовни, вдруг подскочила: как это она раньше не додумалась попробовать? Выглянула в коридор и приказала гвардейцам зайти в ее покои. Солдаты послушно прошли за ней в спальню и без лишних слов подвинули кровать с Демьяном к окну – так, чтобы на него падал свет. Поля присела на краешек постели, поблагодарила служивых и отпустила их, да так и застыла, наблюдая, как солнечные лучи, едва заметно преломляясь на щитах, косо ложатся на лицо и на тело неподвижного мужа. Долго ждала. Долго. И упрямое, агрессивное выражение на ее лице постепенно тухло, застывая горькой улыбкой, пока она не встряхнула головой и не встала. Решение есть, и она его найдет. Мужчины, поначалу наблюдавшие за оружейными забавами ее величества с некоторой снисходительностью, по мере удаления королевы от мишени сначала одобрительно гудели, а потом начали встречать каждый выстрел криками и хлопками по бедрам. Игорь Иванович стоял позади Поли и общался с Люджиной, поглядывая на молодую королеву с удовлетворением. И было от чего. Она закончила, отдала винтовку подошедшему гвардейцу, обернулась: глаза ее горели, щеки раскраснелись, взгляд был торжествующий, ясный. – Гордитесь, Игорь Иванович, – проговорила Полина, когда они возвращались обратно в ее покои по длинным коридорам замка Бермонт, а встреченные придворные кланялись и приседали в реверансах, с любопытством глядя на взъерошенную королеву. Она кивала в ответ, принимая эти взгляды с улыбкой и снисходительностью. – Вы же меня научили пользоваться оружием. – Я горжусь, ваше величество, – мягко ответил полковник. Пол настороженно взглянула на него. – Вы считаете, что я веду себя не по-королевски, да?