Свенсен глянул на Стрелковского – тот задумчиво и немного раздраженно смотрел на спину напарницы. К ней подошел виталист, предложил осмотреть ладонь и через пару минут вынес вердикт: ушиб снял, все нормально. Победивший берман подал Люджине бутылку с водой, подождал, пока она напьется, пожал сопернице руку, одобрительно хлопнул по плечу. – Женюсь, – провозгласил он громогласно, и раздражение Стрелковского только усилилось. – Деву-воительницу в женах иметь любому за честь! Стены зала огласились мощным и дружным мужским хохотом, и со всех сторон посыпались аналогичные предложения. Люджина отшучивалась, и каждое ее хлесткое слово встречалось новым взрывом хохота. – Уведут твою напарницу, полковник, – с насмешкой сказал Свенсен. – Перестаралась она, уела парней. Сейчас каждый думает, что победить ее можно только на супружеском ложе. Есть у нас легенды о виренах – девах-воительницах, что в полном доспехе наравне с мужчинами сражались. И дети от них крепкие получались, здоровые, если на кого обращали они свой взгляд и соглашались идти в жены. Так что смотри в оба. Игорь коротко взглянул на бермана и сам чуть не оскалился. Капитан наконец-то обернулась, увидела начальника, улыбнулась ему. Лицо ее было раскрасневшимся, уставшим и довольным. – Так, – громко проговорил Свенсен, и служивые притихли, – закончили развлечение. Десять минут, и чтобы я даже шуршания не слышал. Завтра всех подниму по распорядку. Расходимся! Мужчины потянулись на выход. Вышла и капитан, и Игорь пошел за ней – на офицерский этаж, к их комнате. Волосы у напарницы были влажными, и плечи, и шея тоже, и тонкая майка липла к телу, и пахло от нее остро, чуть сладко. Полковник пытался вспомнить Ирину – но образ тускнел, и почему-то казалось ему, что королева смотрит на него с укоризной. – Вам премию надо за улучшение взаимодействия в отрядах, – сказал Стрелковский северянке в спину. – Выпишите, – весело согласилась она. – Укатали меня эти патриархальные медведи, Игорь Иванович. Сил нет. – Вы им понравились, – проговорил он сухо. – А то я не заметила, – легко отозвалась Люджина. – А не заметила бы, так мне доходчиво и прямо всё предложили. Она открыла дверь, вошла в темную комнату – и он шагнул следом, притянул ее к себе, коснулся губами шеи, ногой захлопывая дверь. Провел языком по коже, чувствуя все тот же острый вкус и ощущая, как зародившееся еще внизу, в зале, возбуждение нарастает, поднимается жаркой волной, – и забрался рукой под майку, под белье, сжал грудь… оказывается, его пальцы хорошо запомнили эту грудь и этот объем… – Это я, – напомнила Люджина тихо. Она не шевелилась, не отталкивала его и голову чуть склонила – чтобы удобнее и слаще было целовать. – Знаю, – хрипло сказал Игорь, нетерпеливо поднимая ее майку вверх и руками чувствуя влажную от пота кожу. Снял бюстгальтер, повернул напарницу к себе и прислонился к двери, удерживая северянку за плечи и осматривая. Капитан стояла прямо, почти вызывающе, и тяжелая грудь ее так и манила – а в синих глазах разгорался жаркий огонь из удивления, неприятия, нежности и желания. От огня этого прервалось дыхание и вязко, тяжело стало в голове, и полковник снова привлек Люджину к себе, поцеловал – сильно, без лишней деликатности, уверенно оглаживая спину и сжимая крепкие ягодицы. Губы у нее были мягкие, податливые, удивительно нежные для такой сильной женщины, дыхание горячее – он ощущал, как с каждым выдохом оно становится все жарче, все тревожнее. Напарница закинула руку ему на шею, прижалась сильнее, сминая грудь о грубую ткань его кителя, – от ее податливости вожделение полыхнуло еще сильнее, и Игорь застонал, чуть прикусил ей губу, почувствовав, как до боли сжимаются ее пальцы на коротких волосах на затылке, и стон перешел в рычание, а поцелуй – в обжигающую любовную схватку, пока им не перестало хватать воздуха. – Мне ополоснуться бы, Игорь Иванович, – сказала Люджина ему в губы, тяжело дыша. – Потом, – пробормотал он нетерпеливо, стягивая с нее штаны вместе с бельем. – Вместе в душ сходим. Ждать не было никаких сил – и он целовал ее, лихорадочно расстегивая китель, ремень, и опускал на узкую армейскую кровать, такую скрипучую, что вся казарма будет слышать и знать – и хорошо, и правильно! – и вдыхал женский острый, терпкий запах, и чувствовал влажность бедер, и от груди оторваться не мог никак – все мял, сжимал, посасывал, пока Люджина не начала вздрагивать и едва слышно выдыхать со стонами. Теперь он точно знал, что она готова. И двигался потом, сдерживаясь, вглядываясь в нее, прислушиваясь к реакции, – и наконец капитан начала подаваться навстречу, а после и сжиматься вокруг него. Только тогда отпустил себя в горячую, лихорадочную пустоту, поднялся на колени, схватил северянку за бедра и сорвался в исступленную скачку, слушая, как стонет и кричит Люджина под ним, и сам зарычал, утыкаясь губами ей в плечо и сжимая зубы от резкого, жгучего, ослепляющего наслаждения. Сколько они лежали так, тяжело дыша и вздрагивая от легких движений друг друга? Минуту? Десять? – Умеете вы удивить, полковник, – сказала напарница хрипло, прямо глядя ему в глаза. – Вы, – проговорил он с трудом и еще раз провел языком по щеке, вдыхая ее запах, – сами требовали, чтобы я нашел любовницу, капитан. Я хочу вас. Капитан хмыкнула, пошевелилась, и Игорь скатился набок, наблюдая, как она встает, направляется к душевой. – Так точно, господин полковник, – в ее голосе звучала ирония, – приказы начальства не обсуждаются. Верная, прямодушная Люджина. Кто бы мог подумать, что в ней столько страсти. Стрелковский лениво пошевелился, чувствуя во всем теле расслабленность и легкость. Заставил себя встать и пойти за ней. В конце концов, побудка только в шесть. Есть еще время. В душе порозовевшая от пара капитан задумчиво и довольно бестолково водила по крутому бедру мыльной губкой, и пена стекала вниз по ноге вместе с потоком воды. Пахло теплым мятным ароматом, смешанным с чем-то травяным, влажным. Обернулась, когда он вошел, молча подвинулась к стенке, давая Игорю место, – но он встал вплотную, под горячие струи, обнял сзади, прикасаясь губами к полному плечу, снова провел руками по ее груди. Люджина не отталкивала его. Очень мягко подалась назад, поцеловала его пальцы, коснувшиеся рта. Боги, какая же она вся белокожая, сочная, сколько упругого, крепкого, очень женственного тела. И волосы отрастит, и платьев он ей купит сколько понадобится… только бы удержать это ощущение яркости чувств, вкуса к жизни. – Как вы себя чувствуете, Люджина? – все же спросил полковник, уже вжимая ее в скользкую стену. – Готова… к несению… службы… команди-и-ир… – Стрелковский кусал ее за плечо, ласкал рукой, и капитан задыхалась и скользила пальцами по мокрой плитке. Его организм, после памятной ночи вспомнивший, что принадлежит мужчине и что есть желания, которые невозможно игнорировать, требовал еще и еще. И если бы не опасения, что Люджине опять будет больно… хотя нет, не выдержал. Сильнее вжал ее в стенку, оттянул на себя бедра – и потом только хрипел и запрокидывал голову, глотая льющуюся сверху горячую воду, потому что видеть, как двигается она навстречу под низкие, резкие стоны-всхлипы, как выгибается и как смотрятся его руки на больших, действительно больших и совершенных ягодицах, было абсолютно невозможно. – Люджина, – сказал Игорь сипло, когда снова выровнялось дыхание, в глазах посветлело немного и он ощутил, что прижимается к ней всем телом, удерживая трясущимися руками, – вы смело можете меня побить. Я веду себя словно дикарь. Северянка повернулась к нему, неуверенно обхватила за шею, потерлась щекой о подбородок, настороженно глядя темными от минувшей страсти глазами: не оттолкнет ли за это проявление нежности, не усмехнется ли? И в груди его кольнул стыд, заставил потянуться навстречу, обнять крепче. Так они и стояли, прижавшись друг к другу, слушая, как льется вода, и ощущая тихое, домашнее умиротворение. – Я вас потом побью, можно, шеф? – проговорила Дробжек ему в шею и подняла голову. Синие глаза были мутные, сонные. – Очень спать хочется. – Да, – согласился Стрелковский, но не отпустил ее. От этой груди никак было не оторваться, и он одной рукой водил по телу напарницы губкой, а второй лениво сминал, ласкал тяжелое полушарие, иногда наклоняясь и касаясь губами большого соска, отчего глаза ее снова темнели. – Завтра буду договариваться о прибытии пополнения, капитан. Видимо, придется нам воевать. Свенсен сказал, что на замок готовятся напасть. – Повоюем, – равнодушно сказала Люджина. – Какие-то инструкции будут? – Завтра, – он все-таки усмехнулся, коротко поцеловал ее. Обсуждать дела, одновременно чувствуя в руках женщину, было необычно. – А сейчас спать, капитан. Дробжек, выйдя из душевой, спокойно направилась к своей аккуратно заправленной постели и забралась под одеяло. – Спокойной ночи, шеф, – ровно произнесла она и отвернулась к стенке. – И вам, Люджина, – отозвался он. Послушал ее дыхание, покачал головой. Ни вопросов, ни упреков, ни лишних слов. Он и сам-то не очень понимал, что делает. Знал только, что там, в зале, не позволил бы ей уйти с кем-то из берманов. Хотя разве Дробжек ушла бы? Полежал еще немного, глядя на спину северянки, встал, захватил подушку и лег рядом с ней, мгновенно согревшись. – Кровати узкие, неудобно будет, – пробормотала она невнятно, не поворачиваясь. – Спите, капитан. – Угу… Он прикоснулся губами к ее затылку, обнял за талию. – Вы будете со мной, Люджина? Северянка молчала – и будь он проклят, если не ждал ее ответа! – наконец повернулась к нему, уткнулась лицом в плечо и очень сонно и неразборчиво прошептала: – Столько, сколько вам будет нужно, Игорь Иванович. Полковник задремал, проснулся через какое-то время – женщина, живая, горячая, пахнущая теплой мятой, дышала ему в плечо, и руками он обхватывал ее как надо, – и снова задремал. Сил думать не было. Утром, еще до звонка, объявляющего побудку, Стрелковский проснулся от панического, острого чувства вины. Нечем было дышать, нечем оправдывать себя. Люджина спала рядом, открытая, прижавшаяся к нему, – и он некоторое время смотрел на нее, расслабляясь от ее умиротворения и теплоты, прежде чем встать, распахнуть окно в ночной замковый двор и начать судорожно вдыхать свежий холодный воздух, от которого отступали и презрение к себе, и ощущение повторного предательства – уже двоих женщин, – и мягкая, удовлетворенная телесная слабость, и ярость за то, что позволил себе отвлечься, окунуться в краткое бездумное счастье. Игорь почувствовал, как она проснулась, обернулся – капитан Дробжек сонно и понимающе смотрела на него, и улыбка ее в темной комнате казалась горькой и нежной одновременно. – Не терзайте себя, шеф, – сказала она хрипло и села, спустив ноги на пол, прижимая к себе одеяло, – я не упрекну вас. Не нужно жалеть меня. Внутри стало еще муторнее, и Люджина усмехнулась его молчанию, встала, обернувшись одеялом – чтобы не давать лишнего повода для неловкости, – и пошла в ванную. А Игорь последовал за ней, чтобы разбить это молчание, чтобы не иметь повода после называть себя еще и трусом. Капитан умывалась, придерживая одеяло одной рукой. Подняла голову и перехватила его взгляд. – Я не жалею ни вас, ни о том, что было ночью, Люджина, – честно сказал Стрелковский, глядя на напарницу в зеркало. Коснулся плеча, погладил затылок – и северянка замерла, губы ее дрогнули. В спокойных синих глазах он вдруг отчетливо увидел мольбу оставить ее, дать время прийти в себя. – Вас трудно жалеть – настолько вы цельный человек. И я, честно сказать, не понимаю, чем заслужил вас и зачем я вам нужен со всей той дрянью, что я сделал, и со всем моим прошлым, которое меня не отпустит. – Я уже говорила, Игорь Иванович, – ответила Люджина с трудом. На последнем слове голос напарницы сорвался, и она задержала дыхание, отвела взгляд, наклонилась и несколько раз плеснула себе в лицо водой. Ледяной – до него долетели брызги, окропили обжигающей моросью, заставив вздрогнуть, схватить ее, напряженную, сжавшую зубы. Развернуть, прижать к себе, утихомиривая ее теплом бурю в душе: прости меня, прости, что ты смелее и сильнее меня. Что я делаю тебе больно, что я пропадаю в болоте из нежности, и вины, и горькой любви, и предательства. Что я пользуюсь тобой, чтобы жить, и не понимаю, как я могу хотеть жить. Тебе все это нести, если ты захочешь, и нет никакой надежды, что я смогу когда-то стать твоим. И страшно, что ты все это понимаешь и все равно нет в тебе ни злости на меня, ни сомнений. – Я хочу вас, Люджина, – тяжело сказал Игорь, глядя в синие глаза, – хочу, чтобы вы были со мной, жили в моем доме, но я не стою вас, понимаете? Вы заслуживаете, чтобы вас обожали. Вы, с вашей стойкостью и вашей красотой, заслуживаете, чтобы мужчина принадлежал только вам, одевал вас в шелка и дарил драгоценности и чтобы вы и только вы составляли его счастье. Я же могу предложить вам лишь свои дружбу и уважение, свое желание. И не знаю, способен ли я на большее и сколько это продлится. Сможете ли вы вынести меня? – Да зачем мне ваши драгоценности, Игорь Иванович, – сказала капитан с досадой. – Какая мне разница, как вы это называете. Если я нужна вам, я буду с вами. Это мое решение, и я запрещаю вам винить себя. От этого категоричного «запрещаю» его отпустило – и Стрелковский криво улыбнулся, внимательно глядя на нее. – Зачем, Люджина? – Потому что, Игорь Иванович, – произнесла она строго и бесстрашно, словно недоумевая, отчего он не понимает таких простых вещей, – гораздо больше, чем ваша любовь, мне нужна ваша жизнь. На утреннее построение они вышли вовремя. В их сторону никто не косился, хотя лица у всех были невыспавшиеся, каменные и немного злые, и ноздри раздувались – берманы принюхивались помимо воли и тихо, утробно ворчали. И когда Ирьян Леверхофт сорвался в пробежку по промерзшему, покрытому разводами инея плацу, и сводный берманско-гвардейский отряд понесся за ним, к бегущему Стрелковскому присоединился подполковник Свенсен. – Переезжай-ка ты в замок, Игорь, – сказал он с едва уловимым предостережением, – не надо дразнить ребят. Ночью никто не спал, я сам чуть к жене не сорвался. Да и всех семейных, как жены подъедут, поселим на первом этаже напротив казарм. У меня тут больше половины неженатых, а вы еще вчера гормонов добавили. Как бы отбивать к тебе не полезли, хоть ты и чужак. У нас пока женщина не замужем, можно за нее биться. – Пусть попробуют, – ровно отозвался Стрелковский. – Перееду, полковник. Свенсен некоторое время молча бежал рядом с ним. – Иногда я думаю, – проговорил он, – что наши народы не так уж разнятся, как нам кажется. Мы верим в одних богов, любим одних женщин, уважаем силу и верны чести. – Зависит от человека, Хиль. – Или от бермана, – задумчиво сказал Свенсен, вспоминая, видимо, тех, кто собирался сейчас предать своего короля. – Я пойду к королеве в девять утра. Поприсутствуешь? – Да, Хиль. Обязательно.