Лаборатория находилась в Четырнадцатом округе, неподалеку от Орлеанской заставы. Ниже значился домашний адрес этого Руслэ — бульвар Сюшэ, Шестнадцатый округ. На часах было половина третьего. Неожиданно налетел порыв ветра, завертел на мостовой клубы пыли, как бы предвещая грозу, но быстро утихомирился, и вот снова по-весеннему засияло солнце. — Алло! — раздался низкий и приятный женский голос. — Простите, я хотел бы поговорить с мадам Руслэ. — Кто говорит? — Комиссар Мегрэ из Сыскной полиции. Женщина помолчала, потом спросила: — А по какому вопросу? — По личному делу. — Я мадам Руслэ. — Вы родились в Мюлузе и ваша девичья фамилия Келлер? — Да. — Мне необходимо встретиться с вами как можно скорее. Вы не разрешите заехать к вам? — Вы хотите сообщить мне что-то неприятное? — Мне нужно только получить от вас кое-какие сведения. — Когда вам угодно меня видеть? — Я могу выехать немедленно… — Не мешай мне разговаривать, Жанно! — сказала она кому-то, должно быть ребенку. Чувствовалось, что госпожа Руслэ удивлена, заинтригована, встревожена. — Я жду вас, господин комиссар. Наша квартира на четвертом этаже. Мегрэ любил парижские набережные в утренние часы. Вид их всегда пробуждал в нем множество воспоминаний. Особенно было приятно вспоминать о совместных прогулках с госпожой Мегрэ, когда они неторопливо бродили по берегу Сены через весь Париж. Мегрэ нравились также и та спокойная улица, и красивые дома, и зелень богатых кварталов, куда вез его сейчас в маленьком полицейском автомобиле инспектор Торанс. — Подняться с вами, шеф? — Пожалуй, не стоит. В вестибюль, облицованный белым мрамором, вела двустворчатая дверь из кованого железа и стекла. Просторный лифт поднимался плавно и бесшумно. Мегрэ едва успел нажать кнопку звонка, как дверь отворилась, и лакей в белой куртке почтительно принял из его рук шляпу. — Пожалуйте сюда! У порога лежал красный мяч, на ковре валялась кукла, и в приоткрытую дверь комиссар успел заметить няню, уводившую по коридору маленькую девочку в белом. Отворилась другая дверь — должно быть, из будуара, расположенного рядом с гостиной. — Входите, господин комиссар! Мегрэ полагал, что госпоже Руслэ должно быть лет тридцать пять. Однако она выглядела куда моложе. Интересная брюнетка в легком летнем костюме. Взгляд столь же приветливый и мягкий, как и голос. Едва слуга затворил за собой дверь, как она обратилась к гостю: — Садитесь, пожалуйста! С той минуты, как мне позвонили, я не перестаю ломать себе голову… Вместо того чтобы прямо перейти к цели своего визита, Мегрэ невольно спросил: — Сколько же у вас детей? — Четверо: одиннадцати, девяти, семи и трех лет. Судя по всему, она впервые видела у себя в доме полицейского и теперь смотрела на него во все глаза. — Вначале я подумала, не случилось ли чего-нибудь с мужем. — Он в Париже? — Нет, он на съезде в Брюсселе, и я тотчас же позвонила ему. — Вы помните своего отца, мадам Руслэ? Казалось, она немного успокоилась. В комнате повсюду стояли цветы, а через большие окна виднелись деревья Булонского леса. — Да, я его помню, хотя… Она замялась. — Когда вы его видели в последний раз? — Очень давно… Мне было тогда тринадцать лет… — Вы еще жили в Мюлузе? — Да… Я переехала в Париж только после замужества. — Вы познакомились со своим будущим супругом в Мюлузе? — Нет, в Ла-Боле, куда мы с мамой ездили каждый год. Вдруг послышались детские голоса, крики. В коридоре кто-то шлепнулся. — Извините меня, одну минуту. Она вышла, прикрыв за собой дверь, и что-то сказала тихо, но довольно решительно. — Простите, пожалуйста… Дети сегодня не в школе, и я обещала пойти с ними гулять. — Вы узнали бы вашего отца? — Думаю, что да. Мегрэ вытащил из кармана удостоверение личности Тубиба. Судя по дате выдачи документа, снимок был сделан лет пять назад. Это была обычная карточка, отснятая фотоавтоматом, какие стоят в крупных магазинах, на вокзалах или в полицейской префектуре. Франсуа Келлер не побрился и не приоделся даже ради такого случая. Щеки его заросли густой бородой, которую он, вероятно, время от времени подстригал ножницами. Голова слегка облысела. Взгляд был рассеянный и безразличный. — Это он? Держа документ в слегка дрожавшей руке, госпожа Руслэ нагнулась, чтобы лучше его рассмотреть. Вероятно, она была близорука. — Отец сохранился в моей памяти не таким, но я почти уверена, что это он. И она еще ниже склонилась над карточкой. — Вот с лупой я могла бы… Обождите, я сейчас принесу. Госпожа Руслэ положила удостоверение на столик, вышла из комнаты и через несколько минут вернулась с лупой в руке. — У отца был маленький, но глубокий шрам над левым глазом. Так и есть… Его довольно трудно различить на такой фотографии, но все же вот он. Взгляните сами!.. Мегрэ тоже посмотрел в лупу. — Я так хорошо помню об этом шраме потому, что отец пострадал из-за меня… Как-то в воскресенье мы гуляли за городом. Мне было тогда около восьми лет… День выдался очень жаркий. Вдоль пшеничного поля росло много маков, и мне захотелось нарвать букет. А поле было окружено колючей проволокой. Отец раздвинул ее, чтобы я могла пролезть. Он придерживал нижнюю проволоку ногой и слегка нагнулся вперед… Странно, что я так хорошо помню эту сцену, хотя забыла многое другое! Нога у него, очевидно, соскользнула, и проволока, спружинив, ударила его по лицу. Мама боялась, что поврежден глаз. Вытекло много крови. Мы побежали на ближайшую ферму, чтобы промыть глаз и наложить повязку… Вот с тех пор у него и остался шрам. Рассказывая об этой истории, она с беспокойством поглядывала на Мегрэ и, казалось, оттягивала ту минуту, когда комиссару придется сообщить ей подлинную причину своего визита. — С ним что-нибудь случилось? — Прошлой ночью его ранили, и притом в голову, но врачи думают, что его жизнь вне опасности. — Это произошло в Париже? — Да, на берегу Сены… Затем тот или те, кто на него напали, бросили его в воду. Комиссар не сводил с нее глаз, следя, как она реагирует на его слова, но госпожа Руслэ и не пыталась укрыться от его пристального взгляда. — Вам известно, как жил ваш отец?