— Разве дочь вам об этом не рассказывала? Впрочем, она тогда была еще слишком мала и редко видела отца… Вместо того чтобы подобрать себе подходящую клиентуру… Вы не откажетесь от чашечки чаю?.. Нет? В таком случае, извините меня — я привыкла пить чай в это время. — Она позвонила. — Подайте чай, Берта! — На одну персону? — Да. Что я могу вам предложить, комиссар?.. Виски? Ничего? Как вам угодно. Так о чем я говорила?.. Ах, да… Если я не ошибаюсь, существует такой роман, который называется не то «Врач бедняков», не то «Сельский врач»… Так вот, муж был своего рода врачом для бедных, и, если бы я не получила наследства от тети, мы вскоре тоже превратились бы в бедняков… Учтите, я ничего не имею против него… Такова уж была у него натура… Его отец… впрочем, неважно… В каждой семье свои проблемы. Зазвонил телефон. — Вы разрешите?.. Алло! Да, это я… Алиса?.. Да, дорогая, может быть, немного запоздаю… Нет, нет, напротив, очень хорошо… Ты видела Лору?.. Она там будет?.. Я больше не могу с тобой говорить — у меня тут один посетитель… Потом расскажу. До свидания! — Улыбаясь, она уселась на прежнее место. — Это жена министра внутренних дел. Вы ее знаете? Мегрэ лишь отрицательно мотнул головой и машинально опустил трубку в карман. Попугайчики госпожи Келлер раздражали его не меньше, чем помехи в разговоре. Вот и теперь вошла горничная и стала накрывать стол к чаю. — Франсуа хотел стать ординатором, больничным врачом, и два года упорно готовился к конкурсу… Если вы будете в Мюлузе, всякий скажет, что тогда допустили вопиющую несправедливость: Франсуа, несомненно, был лучшим, наиболее подготовленным из кандидатов. Мне думается, что в больнице он оказался бы на своем месте… Взяли, по обыкновению, протеже одного влиятельного лица. Но это же не причина, чтобы все бросить… — Значит, это-то разочарование и привело… — Не знаю, может быть, и так… Я слишком редко видела мужа… Если даже он сидел дома, то обычно запирался у себя в кабинете. Он и раньше был каким-то диковатым, а с того дня вообще… будто утратил власть над собой… Я не хочу говорить о нем дурно… Мне и в голову не приходила мысль о разводе, хотя в своем письме он предложил мне развестись. — Он пил? — Дочь говорила вам об этом? — Нет. — Да, он стал пить… Заметьте, я ни разу не видела его пьяным, хотя в кабинете всегда стояла бутылка вина… Правда, другим случалось видеть, как он выходил из паршивеньких бистро, где люди его положения обычно не бывают. — Вы начали рассказывать мне про Габон. — Я думаю, что муж хотел стать вторым доктором Швейцером[6]. Надеюсь, вы понимаете меня?.. Лечить негров в джунглях, построить там больницу, постараться не видеть белых, а особенно людей своего круга… — И это ему удалось? — Судя по тому, что мне — кстати, весьма неохотно — сообщил губернатор, ему удалось лишь восстановить против себя администрацию и местные крупные компании… Может быть, из-за климата он стал пить еще больше. Не подумайте, что я говорю это из ревности, я никогда его не ревновала… Там, в Габоне, он жил в хижине… с негритянкой, и кажется, у них были дети… Мегрэ смотрел на клетку с попугайчиками, пронизанную лучами солнца. — Ему дали понять, что его дальнейшее пребывание там нежелательно. — Вы хотите сказать, что его выслали из Габона? — По всей вероятности, да. Я не знаю толком, как это делается, а губернатор говорил весьма уклончиво… Но так или иначе, Франсуа пришлось уехать. — Как-то раз один из ваших знакомых встретил его на бульваре Сен-Мишель. Когда же это случилось? — Дочь и об этом вам говорила? Имейте в виду, я вовсе не уверена, что это был именно он. Просто человек с рекламой местного ресторана был похож на Франсуа… Когда мой знакомый назвал его по имени, он вздрогнул… — Ваш знакомый заговорил с ним? — Франсуа посмотрел на него так, будто никогда в глаза его не видел. Вот и все, что мне известно. — Я только что говорил вашей дочери, что сейчас не время просить вас посетить больницу, чтобы опознать его, — ведь все лицо у него забинтовано. Но когда ему станет лучше… — А вы не думаете, что это будет слишком тягостно? — Для кого? — Для него, конечно! — И тем не менее необходимо устранить малейшие сомнения насчет его личности. — Я почти убеждена, что это он… Хотя бы из-за шрама… Помню, это было в воскресенье, в августе… — Я знаю. — В таком случае, я не вижу, чем еще могу быть вам полезной… Мегрэ поднялся — ему не терпелось выскочить на улицу и больше не слышать этой ужасной трескотни попугайчиков. — Надеюсь, что в газетах… — Обещаю вам, что в газетах будет лишь краткое сообщение. — Это важно не столько для меня, сколько для моего зятя. Человеку деловому всегда неприятно, когда… Заметьте, зять был в курсе дел, он все понял и примирился… Так вы и в самом деле ничего не хотите выпить? — Благодарю вас. Очутившись на тротуаре, Мегрэ спросил Торанса: — Где здесь можно найти скромненькое, тихое бистро? Страшно хочу пить! Эх, поскорее бы кружку холодного пива с густой шапкой пены! И они действительно нашли тихое полутемное бистро, но пиво там, увы, оказалось тепловатым и безвкусным. Глава 4 — Список у меня на столе, — сказал Люка. Как всегда, он старательно выполнил поручение. Мегрэ увидел перед собой не один, а несколько списков, напечатанных на машинке. Прежде всего — опись самых разнообразных предметов. Сотрудник судебно-медицинской экспертизы подвел их под рубрику «рухлядь», хотя вещи эти, некогда хранившиеся под мостом Мари, составляли все движимое и недвижимое имущество Тубиба! Фанерные ящики, детская коляска, рваные одеяла, старые газеты, жаровня, котелок, «Надгробные речи» Боссюэ и все остальное было свалено теперь наверху, в углу лаборатории Дворца Правосудия. В следующем списке перечислялась одежда Келлера, доставленная Люка из больницы. И, наконец, на отдельном листе было выписано все содержимое его карманов. Вместо того чтобы просмотреть этот последний список, Мегрэ отодвинул его в сторону и с любопытством вскрыл коричневый бумажный пакет, куда бригадир Люка сложил все мелочи. В эту минуту Мегрэ, освещенный лучами заходящего солнца, представлял собой занятное зрелище — ни дать ни взять, ребенок, который нетерпеливо развязывает мешочек под рождественской елкой, ожидая найти в нем бог весть какое сокровище! Сначала комиссар извлек и положил на стол очень старый, помятый стетоскоп. — Он находился в правом кармане пиджака, — пояснил инспектор. — Я попросил в больнице проверить его, и мне сказали, что он неисправен. Почему же, в таком случае, Франсуа Келлер носил его при себе? Надеялся починить? Или же хранил его как реликвию, как последний своеобразный символ своей профессии? Затем Мегрэ вынул перочинный нож с тремя лезвиями и пробочник с треснувшей роговой ручкой. Как и все остальное, он, скорее всего, откопал его в каком-нибудь мусорном ящике. Еще вересковая трубка, мундштук которой был скреплен проволокой. — В левом кармане… — пояснял Люка. — Она еще влажная. Мегрэ невольно принюхался. — Табака, наверно, нет? — спросил он. — На дне мешка валялось несколько окурков. Но они так размокли, что превратились в сплошную кашу. Перед мысленным взором комиссара мелькнул образ человека, который останавливается на тротуаре, нагибается за окурком, разворачивает гильзу и ссыпает табак в трубку… Мегрэ, разумеется, не подал вида, но в глубине души ему было приятно, что Тубиб курил трубку. Ни его дочь, ни жена не упоминали об этой детали. Гвозди, винтики. Для чего? Бродяга, видимо, подбирал их во время раскопок мусорных ящиков и набивал ими карманы, не задумываясь, пригодятся ли они ему когда-нибудь. Очевидно, он считал их своеобразными талисманами. Недаром в его карманах нашли еще три предмета, совсем уж бесполезные для человека, который ночует под мостами и от холода завертывается в газеты. Это были три шарика — три стеклянных шарика с желтыми, красными и зелеными волокнами внутри. Такой шарик дети обменивают на пять или шесть простых, а потом любуются его необыкновенными красками, переливающимися на солнце. Вот и все содержимое мешка, кроме нескольких монет да кожаного кошелька с двумя пятидесятифранковыми билетами, слипшимися от воды. Мегрэ взял один из шариков и принялся перекатывать его на ладони. — Ты взял у него отпечатки пальцев? — Да. Все больные смотрели на меня во все глаза… Потом я поднялся в архив и перебрал для сравнения карточки с дактилоскопическими данными. — И что же? — Ничего. Келлер никогда не имел дела ни с нами, ни с судом. — Он еще не пришел в себя?