— Это ведь мост через другой рукав Сены, не так ли? Мамины окна выходят на набережную Турнель. — У вашей матери есть собака? — Почему вы об этом спрашиваете? Несколько месяцев, пока ремонтировали дом Мегрэ на бульваре Ришара Ленуара, супруги жили на Вогезской площади и часто по вечерам гуляли по острову Сен-Луи. В этот час владельцы собак или слуги обычно прогуливали своих питомцев по набережным Сены. — У мамы только птицы. Кошки и собаки приводят ее в ужас. — Внезапно переменив тему разговора, она спросила: — Куда же поместили отца? — В ближайшую к мосту Мари больницу. — Вы, несомненно, хотели бы… — Не теперь… Возможно, позднее я попрошу вас навестить его, чтобы окончательно установить его личность. Но сейчас голова и все лицо у него забинтованы. — Он очень страдает? — Он без сознания. — За что же его так? — Вот это я и пытаюсь выяснить. — Может быть, произошла драка? — Нет. По всем данным, его ударили, когда он спал. — Под мостом?.. Комиссар поднялся. — Вы, наверно, сейчас пойдете к маме? — Это необходимо. — Разрешите позвонить ей по телефону, чтобы сообщить о случившемся? Мегрэ помедлил с ответом. Он предпочел бы увидеть, какое впечатление произведет это известие на госпожу Келлер. Однако отказать не решился. — Благодарю вас, господин комиссар. Об этом происшествии напечатают в газетах? — О покушении, вероятно, уже напечатано, но лишь несколько строк, и фамилия вашего отца, конечно, не упоминается — ведь и я узнал ее лишь около полудня. — Мама будет настаивать, чтобы фамилию не называли. — Я сделаю все, что в моих силах. Когда госпожа Руслэ провожала гостя до передней, крошечная девчурка подбежала к ней и уцепилась за юбку. — Сейчас пойдем гулять, детка. Беги попроси Нана одеть тебя. Торанс расхаживал взад и вперед перед домом госпожи Руслэ. Маленький черный автомобиль Сыскной полиции выглядел довольно жалко среди длинных, сверкающих никелем частных машин. — Набережная Орфевр? — Нет. Остров Сен-Луи, Орлеанская набережная… Дом был старинный, с огромными воротами, но содержался в отличном состоянии. Медные ручки, перила, лестница, стены — все было начищено, отмыто, выскоблено. Даже консьержка, в черном платье и белом переднике, походила на служанку из хорошего дома. — Вы приглашены? — Хм… Нет, но мадам Келлер ждет меня. — Минутку, прошу вас… Швейцарская походила на маленькую гостиную, где пахло не кухней, как обычно, а воском для паркетов. Консьержка сняла телефонную трубку. — Как доложить? — Комиссар Мегрэ. — Алло!.. Берта?.. Скажи, пожалуйста, мадам, что некий комиссар Мегрэ просит его принять… Да, он здесь… Ему можно подняться?.. Благодарю… Можете подняться… Третий этаж, направо. Поднимаясь по лестнице, Мегрэ вдруг подумал, стоят ли еще на причале, у набережной Селестэн, фламандцы или же, подписав протокол, уже спускаются по руке к Руану. Не успел он позвонить, как дверь распахнулась и молоденькая, хорошенькая горничная окинула комиссара любопытным взглядом, будто бы впервые увидела живого полицейского. — Пожалуйста, сюда… Позвольте вашу шляпу… Комнаты с очень высокими потолками были отделаны в стиле барокко: повсюду позолота, мебель, щедро украшенная резьбой… С порога слышалось щебетанье попугайчиков. В приоткрытую дверь гостиной видна была громадная клетка, а в ней — не менее десятка птичьих пар. Прождав минут десять, Мегрэ в знак протеста закурил трубку. Впрочем, он тотчас же вынул ее изо рта, как только в гостиную вошла госпожа Келлер. Мегрэ был поражен, увидев перед собой маленькую, хрупкую и еще молодую женщину. Она казалась лет на десять старше дочери, не больше. У нее были голубые глаза и великолепный цвет лица. Черное с белым платье очень ей шло. — Жаклин звонила мне, — сразу же сказала она, указывая Мегрэ на неудобное кресло с высокой жесткой спинкой. Сама она села на пуф, обитый старинной ковровой тканью. Держалась она прямо — так, должно быть, ее приучили в монастырском пансионе. — Итак, вы разыскали моего мужа? — Мы его не разыскивали, — возразил комиссар. — Ну, разумеется… Но вообще я не понимаю, ради чего он мог бы понадобиться вам… Каждый волен жить так, как ему нравится… Что же, он в самом деле вне опасности или вы сказали это, чтобы не волновать дочь? — Профессор Маньен считает, что восемьдесят процентов за то, что он поправится. — Маньен?.. Я с ним хорошо знакома… Он не раз бывал здесь… — Вы знали, что ваш муж в Париже? — И знала, и не знала. После его отъезда в Габон прошло около двадцати лет. За это время я получила всего две открытки, да и те были написаны в первые месяцы его пребывания в Африке… Госпожа Келлер не разыгрывала перед Мегрэ комедию скорби, она смотрела ему прямо в лицо, как женщина, не теряющаяся ни в каких ситуациях. — Вы хоть уверены, что речь идет действительно о нем? — Ваша дочь опознала его. Мегрэ протянул госпоже Келлер удостоверение ее мужа с фотографией. Она подошла к комоду, взяла очки и долго рассматривала карточку. На лице ее не отразилось ни малейшего волнения. — Жаклин права. Конечно, он изменился, но и я бы поклялась, что это Франсуа. — Она подняла голову. — В самом деле он жил поблизости? — Под мостом Мари. — А ведь я проходила не раз по этому мосту… Одна моя хорошая знакомая живет как раз напротив, на том берегу Сены. Мадам Ламбуа… Должно быть, вы слышали о ней, ее муж… Мегрэ абсолютно не интересовало, какое высокое положение занимает супруг госпожи Ламбуа. — Вы не встречались с мужем после того, как он покинул Мюлуз? — Ни разу. — Он не писал вам? Не звонил? — Кроме двух открыток, я не имела от него никаких известий… Во всяком случае, прямым путем… — А косвенным? — Как-то у друзей я столкнулась с бывшим губернатором Габона, господином Периньоном. Он спросил, не родственница ли я некоего доктора Келлера. — Что же вы ответили? — Правду. Он был очень смущен. Я с трудом вытянула из него кое-какие сведения. Господин Периньон признался, что Франсуа не нашел там того, что искал… — А что же он искал? — Понимаете ли, Франсуа был идеалист… Он не создан для современной жизни. После разочарования, постигшего его в Мюлузе… На лице Мегрэ промелькнуло удивление.