— Нам не хотелось бросить Нестора где-нибудь на пустыре… Вы представляете себе дога? Когда собака лежала на полу в столовой Ардуэна, она казалась еще больше и внушительнее. Короче говоря… Господин Гийо словно обрадовался, найдя оборванную было нить рассказа. — Короче говоря, мы решили бросить пса в Сену. Я взял мешок из-под картошки, но он оказался мал — не умещались лапы… Мы с трудом снесли труп по лестнице и засунули его в багажник машины. — В котором часу? — Было десять минут двенадцатого. — Откуда вам известно, что было именно десять минут двенадцатого? — Консьержка еще не спала. Она увидела нас, когда мы спускались по лестнице, и спросила, что случилось. Я ей все объяснил. Дверь в швейцарскую была открыта, и я машинально взглянул на часы: они показывали десять минут двенадцатого. — Вы сказали консьержке, что собираетесь бросить собаку в Сену? Вы сразу же поехали к мосту на набережной Селестэн? — Да, так было ближе всего… — Чтобы добраться туда, вам потребовалось лишь несколько минут, не больше… Полагаю, вы не останавливались в пути? — Когда ехали к Сене? Нет… Мы выбрали кратчайший путь и затратили на него минут пять… Вначале я не решался спуститься по откосу на машине, но так как на берегу не было ни одной живой души — все-таки рискнул. — В половине двенадцатого? — Ни в коем случае! Сейчас вы поймете почему. Мы с Ардуэном подняли мешок и, раскачав, бросили в воду. — И по-прежнему никого не видели? — Нет… — Но ведь поблизости стояла баржа? — Совершенно верно. Мы даже заметили внутри свет. — А человека на палубе? — Нет… — Значит, до моста Мари вы не доехали? — Нам незачем было ехать дальше. Мы бросили Нестора в воду близ того места, где стояла машина… Ардуэн все время согласно кивал головой. Иногда он открывал рот, тщетно пытаясь что-то добавить, но тут же вынужден был смириться и промолчать. — Ну, а потом? — А потом мы уехали. Очутившись… — Вы хотите сказать, на набережной Селестэн? — Да. Мне стало как-то не по себе, и я вспомнил, что в бутылке не осталось ни капли коньяку… Н-да, вечер выдался на редкость тяжелый… ведь Нестор был все равно что член нашей семьи… На улице Тюрен я предложил Люсьену выпить по стаканчику вина, и мы остановились перед кафе на углу улицы Фран-Буржуа, совсем рядом с площадью Вогезов. — Опять пили коньяк? — Да… В кафе на стене висели часы, и я невзначай взглянул на них. Хозяин предупредил меня, что они минут на пять спешат. Было без двадцати двенадцать. И Гийо снова с сокрушенным видом повторил: — Клянусь, я не знал, что это запрещено. Войдите в мое положение. Я ведь поступил так только из-за детей: хотел избавить их от грустного зрелища… Дети еще не знают, что Нестор умер, мы им сказали, что он убежал, что, может быть, его еще найдут… Мегрэ, сам не зная почему, вынул из кармана стеклянный шарик и принялся вертеть его между пальцами. — Полагаю, вы сказали мне правду? — А зачем мне лгать? Если нужно уплатить штраф, я… — В котором часу вы возвратились домой? Мужчины смущенно переглянулись. Ардуэн раскрыл было рот, но господин Гийо перебил его: — Поздно, около часа. — Разве кафе на улице Тюрен было открыто до часа ночи? Мегрэ хорошо знал этот квартал. Там все закрывалось в полночь, если не раньше. — Нет, кафе закрылось… и мы пропустили по последней рюмке на площади Республики. — Вы были пьяны? — Вы же знаете, как это бывает? Выпьешь стаканчик, чтобы успокоиться… Потом второй… — Вы снова проехали по набережной? Гийо недоуменно посмотрел на товарища, как бы прося подтвердить его показания. — Конечно, нет, нам нечего было там делать. Мегрэ обратился к Лапуэнту: — Проводи господ в соседнюю комнату и запиши показания. Благодарю вас, мосье. Нет надобности разъяснять вам, что все вами сказанное будет проверено. — Клянусь, я говорил только правду. — Я-я-я-я… т-тоже. Это походило на фарс. Мегрэ остался в кабинете один. Стоя у открытого окна, он машинально вертел стеклянный шарик и задумчиво смотрел на Сену, бегущую за деревьями, на проходившие мимо суда, на светлые пятна женских платьев на мосту Сен-Мишель. Потом сел за письменный стол и позвонил в больницу. — Соедините меня со старшей сестрой хирургического отделения. Теперь, когда старшая сестра воочию убедилась, что Мегрэ беседовал с самим профессором, и даже получила от того соответствующие указания, она стала воплощением любезности. — Я как раз собиралась вам звонить, господин комиссар. Профессор Маньен только что осмотрел больного. Он находит, что больному гораздо лучше, и надеется, что удастся избежать осложнений. Это поистине чудо… — Больной пришел в сознание? — Не совсем, но иногда он смотрит на окружающее вполне осмысленно. Пока трудно сказать, отдает ли он себе отчет в случившемся… — Лицо у него все еще забинтовано? — Уже нет. — Вы думаете, сегодня он окончательно придет в себя? — Это может произойти с минуты на минуту. Вы хотите, чтобы я известила вас, как только он заговорит? — Не стоит… Я сам зайду в больницу… — Сейчас? — Да, сейчас. Мегрэ не терпелось познакомиться с человеком, которого он видел только с забинтованной головой. Комиссар прошел через комнату инспекторов, где Лапуэнт в это время печатал на машинке показания страхового агента и его приятеля-заики. — Я ухожу в больницу. Когда вернусь, не знаю… Сунув в рот трубку и заложив руки за спину, Мегрэ неторопливо, словно направляясь в гости, пошел в больницу, которая находилась почти рядом, в двух шагах от Дворца Правосудия. В голове мелькали какие-то бессвязные мысли. Войдя в приемную, он увидел толстуху Леа. На ней была та же розовая кофта. С раздосадованным лицом она отошла от регистраторши и, заметив комиссара, бросилась к нему. — Вы только представьте, господин комиссар, мне не позволяют повидать его и даже не говорят, как он себя чувствует! Чуть не позвали ажана, чтобы он выставил меня за дверь. Ну, а вы что-нибудь о нем знаете? — Мне только что сообщили, что ему гораздо лучше. — Есть надежда, что он поправится? — Весьма вероятно. — Он очень страдает?