Профессия — тряпичник. Место рождения — Мюлуз, Нижний Рейн. Согласно документу, Келлеру минуло шестьдесят три года и проживал он в Париже в меблированных комнатах на площади Мобер. Мегрэ хорошо знал эти номера: они служили официальным местом жительства многих бродяг. — Он пришел в сознание? Сестра хотела было забрать удостоверение, но комиссар положил его к себе в карман, и она недовольно проворчала: — Это не положено. По правилам… — Келлер лежит в отдельной палате? — С какой стати? — Проводите меня к нему. Сначала она заколебалась, но в конце концов уступила. — Вам все равно придется договариваться с профессором. Пройдя впереди Мегрэ и Лапуэнта, сестра распахнула дверь, за которой виднелись два ряда коек, занятых больными. Большинство из них лежало неподвижно, с открытыми глазами, а двое или трое в больничных халатах стояли в глубине комнаты и о чем-то потихоньку толковали. Возле одной из коек, как раз посреди палаты, десяток юношей и девушек, одетых в белые халаты и шапочки, окружили коренастого человека с подстриженными бобриком волосами. Он тоже был в белом халате и, судя по всему, проводил с ними занятия. — Сейчас профессору нельзя мешать. Как видите, он занят, — заметила сестра. Однако подошла к нему и прошептала несколько слов на ухо. Профессор взглянул на Мегрэ и продолжал что-то объяснять студентам. — Профессор освободится через несколько минут, — сказала сестра. — Он просит вас подождать у него в кабинете. И она провела их в маленькую комнату, где стояло всего два стула. На письменном столе в серебряной рамке — фотография женщины с тремя детьми, склонившимися друг к другу. Мегрэ поколебался, потом выбил трубку прямо а пепельницу, полную сигаретных окурков, и снова ее набил. — Простите, что заставил вас ждать, господин комиссар. Когда сестра доложила мне о вас, я был несколько озадачен… В конце концов… Неужели и он тоже скажет: «Ведь это всего лишь бродяга»? Нет, не может быть! — …в конце концов, дело весьма обычное, не так ли? — докончил профессор. — Пока я и сам почти ничего не знаю и надеюсь, что как раз вы прольете свет на это дело. — Что ж, пробит череп, к счастью — без сопутствующих трещин. Мой ассистент, должно быть, уже сказал вам об этом утром по телефону. — Тогда еще не было результатов рентгена. — Теперь снимок сделан… Возможно, потерпевший выкарабкается, поскольку мозг, кажется, не задет. — Мог ли этот пролом явиться результатом падения и удара о камни набережной? — Ни в коем случае. Ему был нанесен сильный удар каким-то тяжелым предметом… ну, скажем, молотком или гаечным ключом… — И от этого он потерял сознание? — Бесспорно… И в результате сейчас находится в коматозном состоянии[4]… Кстати, он может пробыть в нем несколько дней, а может и в любую минуту прийти в себя… Перед мысленным взором Мегрэ возник крутой берег Сены, конура Тубиба, грязная вода, плескавшаяся в нескольких метрах от него, и почему-то вдруг вспомнилось, что говорил фламандец. — Простите, что я возвращаюсь к этому вопросу. Вы говорите, что ему нанесли удар по голове. Один удар? — А почему вы об этом спрашиваете? — Это может иметь значение для следствия. — Сначала я подумал, что ударов было несколько. — Почему? — Потому что у него разорвано ухо и на лице имеется несколько неглубоких ссадин. Теперь же, когда больного обрили, я осмотрел его более тщательно. — И пришли к выводу?.. — Простите, где это произошло? — Под мостом Мари. — Была драка? — Кажется, нет. Говорят, на потерпевшего напали ночью, во время сна. Как вы думаете, это правдоподобно? — Вполне. — И вы полагаете, что он сразу потерял сознание? — Я в этом почти убежден. А теперь, после того что вы мне рассказали, мне понятно, почему у него разорвано ухо и лицо в царапинах. Его вытащили из воды, не так ли? Эти второстепенные ранения доказывают, что беднягу не несли, а волокли по камням набережной. Там есть песок? — В нескольких метрах от этого места разгружают баржу с песком. — Я обнаружил песчинки в ране. — Значит, по-вашему, Тубиб… — Как вы сказали? — удивился профессор. — Так его зовут на набережных. Не исключено, что когда-то он был врачом. И вдобавок первым врачом, которого комиссар за тридцать лет своей деятельности обнаружил под мостом Сены. Правда, в свое время Мегрэ как-то набрел там на бывшего преподавателя химии из провинциального лицея, а несколько лет спустя — на женщину, которая в прошлом была известной цирковой наездницей. — Возможно ли, с медицинской точки зрения, чтобы человек, в бессознательном состоянии сброшенный в реку, сразу же очнулся от холодной воды и закричал? — спросил Мегрэ. Профессор почесал затылок. — Хм… вы многого от меня требуете. Мне не хотелось бы утверждать безоговорочно… но я не вижу в этом ничего невозможного. Под воздействием холодной воды… — Он мог прийти в себя? — Не обязательно. Бывает, что в коматозном состоянии больные что-то говорят и мечутся. Не исключено… — Во время вашего осмотра он не сказал ни слова? — Несколько раз простонал. — Когда его вытащили из воды, у него якобы были открыты глаза… — Это ничего не доказывает. Полагаю, вы хотели бы на него взглянуть? Пойдемте со мной. Профессор Маньен повел полицейских в палату. Старшая сестра удивленно и неодобрительно смотрела на них. Все больные молча следили за этими неожиданными посетителями, которые, пройдя по палате, остановились у изголовья одной из коек. — Смотреть тут, собственно, почти не на что! — обронил профессор. В самом деле, бинты, окутавшие голову и лицо бродяги, оставляли открытыми только глаза, ноздри и рот. — Сколько шансов, что он выкарабкается? — Семьдесят из ста, а то и восемьдесят, ибо сердце довольно крепкое. — Благодарю вас, профессор. — Вам сообщат, как только он придет в сознание. Оставьте старшей сестре номер своего телефона. До чего же было приятно снова очутиться на улице, увидеть солнце, прохожих, желтый с красным автобус, что стоял у паперти Собора Парижской богоматери. Из автобуса выходили туристы. Мегрэ шел молча, заложив руки за спину, и Лапуэнт, чувствуя, что комиссар озабочен, не заговаривал с ним. Они вошли в здание Сыскной полиции, поднялись по широкой лестнице, казавшейся особенно пыльной при солнечном свете, и, наконец, очутились в кабинете комиссара.