— Рабочий отдает зарплату жене или матери каждую субботу, чиновник свое жалованье каждого первого числа. А Оноре — он давал вам деньги регулярно или в определенные сроки, когда они были вам нужны? Она сосредоточенно смотрела на него, как бы только теперь отдав себе отчет в значении его вопроса. — По-разному… а что? — Он мог, например, вручить вам какую-то крупную сумму сразу, чтобы вам хватило на то время, пока он отсутствует. Но когда он вернется… — Он никогда не давал мне крупных сумм. Что бы я с ними делала? — На какой срок он оставлял вас одну? По крайней мере, на несколько недель, правда? А что вы делали все это время без денег? — Мне много и не нужно. — А все-таки, как вы жили, не имея средств к существованию? — Я всегда могу взять в кредит все, что мне необходимо в магазинчике, у мясника — ба! — любой базарный торговец мне поверит. Кто у нас в квартале не знает старой Жюстины? — А может быть, ваш сын присылал деньги по почте? — По почте? Никогда! — Послушайте меня, мадам Кюэнде… — Я уже говорила вам, чтобы вы называли меня Жюстиной. Она встала у плиты, долила воды в бурлящую на огне кастрюлю, прикрыла ее крышкой, оставив узкую щелку, чтобы мог выйти пар. — Я в самом деле не хочу доставлять вам неприятности, а ваш сын ведь… уже теперь… прошу понять меня: мне нужно только найти тех, кто его убил. А вы можете мне в этом помочь. — Я смогу его увидеть? — Да. — Когда? — Сегодня, еще до полудня. Наш инспектор заедет за вами. — Мне выдадут тело? — Наверное. Но прошу вас не менять тему. Я должен задать вам несколько вопросов. — Что вы еще хотите от меня узнать? Она все еще была недоверчивой, какими обычно бывают крестьянки: старая женщина, почти неграмотная, она во всем видела ловушку. Эту ее подозрительность невозможно было преодолеть. — Сын покидал вас пару раз в течение года и не показывался по нескольку недель… Как долго это продолжалось? — Я уже говорила. Иногда три недели, иногда два месяца. — Как он вел себя, когда возвращался? — Так, как каждый. Был доволен, что находит свои домашние туфли рядом с печкой. — Он говорил вам, что уезжает или исчезал без предупреждения? — А кто собирал ему чемодан, если не я? — Значит, он предупреждал вас, что уезжает. Что он брал с собой? Смену белья? Костюмы? — Брал то, что ему было нужно. — У него было много костюмов? — Четыре или пять. Он любил элегантно одеваться. — У вас не создавалось впечатления, что после возвращения он что-то прячет в квартире? — Что можно спрятать в такой маленькой квартире? В конце концов вы производили тут обыск, и не один раз. Я прекрасно помню, как ваши люди совали нос всюду, куда только могли, даже комод отодвигали, спускались в подвал, хотя он принадлежит всем жильцам, в каждый угол залезали, и ведь ничего не нашли! Это была правда. Не нашли ничего. — У вашего сына нет счета в банке или сберегательной книжки. Значит, можно полагать, что он хранил деньги в каком-то ином месте. Не вспомните: может быть, он говорил, что уезжает за границу — в Бельгию, например, в Швейцарию или в Испанию? — В Швейцарии его бы сразу арестовали. — Верно. — Нет, он никогда не говорил ни о каких отъездах за границу. В течение двух последних лет фотография Оноре Кюэнде фигурировала среди снимков тех лиц, за которыми следует смотреть на пограничных переходах и даже на железнодорожных вокзалах. Мегрэ колебался, раздумывая про себя: ведь он должен был где-то продавать драгоценности и другие краденые предметы. Он не контактировал с профессиональными скупщиками краденого. А так как тратил на себя немного, наверняка имеет где-то отложенные деньги. И к тому же крупную сумму. Да! Но где? И вслух сказал Жюстине: — Поскольку сын давал вам деньги на жизнь нерегулярно, время от времени, чтобы вы сделали, если бы он вообще перестал вам их давать? Она невольно вздрогнула, и в ее глазах отразилось беспокойство. — Я никогда не боялась этого, — ответила она не без гордости. — Оноре хороший сын! Она не сказала на этот раз: «был хорошим сыном». И закончила так, как если бы он был жив: — Я уверена, что он не оставит меня без средств к существованию. В ее голосе звучала глубокая убежденность. Минуту спустя Мегрэ произнес вполголоса, как бы про себя: — Кто его убил? Ведь не какой-то случайный бродяга, наверняка нет. И не сообщник из мести. Сообщников у него никогда не было. Что же в этом кроется? Ведь это не какое-то обычное убийство… Старуха не спрашивала, откуда он это знает, а он сам ей не объяснял. У бродяги не было бы повода изуродовать тело, и уж наверняка незачем ему было с особой злостью глумиться над его лицом или тщательно опорожнять карманы, чтобы не осталось ни одной мелочи, такой, как трубка или зажигалка, которые могли бы облегчить опознание. Убили его и не представители преступного мира: убийца был кто-то такой, кто не знал, что Кюэнде сидел в тюрьме по уголовному делу, а значит, без труда его отпечатки пальцев отыскались бы в картотеке лиц, имевших судимость. — Тот, кто его убил, не знал Оноре раньше. Все-таки у убийцы были какие-то причины, чтобы его прикончить. Вы меня понимаете? — А что я тут должна понимать? — То, что когда мы будем знать, какую кражу планировал Оноре, в каком деле, в чьей квартире, нам легче будет напасть на след убийцы. — Это не вернет к жизни моего сына. — Вы мне позволите взглянуть на его комнату? — Я не могу вам запретить. — Я хотел бы, чтобы мы сделали это вместе. Когда она шла за ним, двигались ее узкие плечи и колыхались огромной ширины бедра. Рыжая собачка, ворча, семенила за ней. В комнате Оноре с выходящим во двор окном, через которое проникал слабый свет, царил полумрак, как в часовне. Отсвечивало только белое стеганое покрывало на железной кровати. Мегрэ открыл дверцу зеркального шкафа: три костюма — два серых, один темно-синий — аккуратно висели на плечиках, внизу стояли составленные в ряд туфли, а на полке лежали рубашки, поверх которых был положен пучок сушеной лаванды. На этажерке — книги: Уголовный кодекс в красной обложке, сильно истрепанный, купленный наверняка у какого-нибудь букиниста на набережной Сены или на бульваре Сен-Мишель. Какие-то романы конца девятнадцатого века, том Золя, том Толстого. План Парижа, которым наверняка часто пользовались… В углу на полке — стопки иллюстрированных журналов. При виде их комиссар невольно нахмурил брови. Они странным образом не подходили ко всей остальной меблировке. Это были толстые, дорогие журналы, напечатанные на мелованной бумаге, с цветными снимками самых красивых замков Франции и великолепных интерьеров. Мегрэ перелистал несколько из них в надежде, что найдутся какие-нибудь заметки или хотя бы места, подчеркнутые карандашом. Быть может, они наведут его на какой-нибудь след… Живя в Лозанне, в мансарде, молодой Кюэнде, будучи учеником слесаря, присваивал все, что попадало ему под руку, даже предметы, не имеющие цены. Позднее, когда он оказался в Париже и жил на улице Сент-Антуан, он стал более разборчивым, но тогда еще, проникая в маленькие магазинчики или скромные квартиры в своем районе, он делал это наугад, без предварительной разведки. В последнее время он поднялся на более высокую ступень: если планировал кражу, то уже на ином уровне — на квартиры богачей, там, где могут оказаться и крупная сумма денег, и драгоценности. Мать, сама того не желая, навела комиссара на верный след: он вспомнил, что ее сын читал ежедневно четыре или пять газет. Мегрэ был уверен, что Оноре не искал в газетах политических новостей и не углублялся в рубрику происшествий, а выискивал информацию из светской хроники: о том, что происходило в высшем свете, вчитывался в описания приемов, свадеб и тому подобного.