— Итак, во вторник после полудня вы отправились на улицу Сен-Доминик. — Да. — У вас была особая причина пойти туда? — Более или менее. Два дня тому назад умер мой дед. Я подумал, что бабушке захочется узнать, как к этому отнесся ее друг. — А вам самому не было любопытно? — Наверное, да. Я знал, что они поклялись пожениться, если когда-нибудь представится такая возможность. — Эта перспектива радовала вас? — Пожалуй, да. — А ваших родителей? — Я никогда не говорил об этом с отцом, но имел основания верить, что замужество бабки не вызовет у него неудовольствия. Вот мама, возможно… Он не закончил фразу, и Мегрэ подстегнул его: — Значит, ваша мать… — Я не хотел бы говорить о ней плохо, но должен сознаться, что титулы и внешний блеск значат для нее больше, чем для остальных членов семьи. Разумеется, ведь она родилась не принцессой, а всего лишь Ирен де Маршанжи. — И что произошло во время вашей встречи на улице Сен-Доминик? — Ничего особенного. И все же я подумал, что лучше поговорить с вами. С самого начала мне показалось, будто граф де Сент-Илер чем-то озабочен — и я внезапно понял, что он уже глубокий старик. До этого он всегда выглядел моложе своих лет. Чувствовалось, что он любит жизнь, знает все ее радости и ежеминутно наслаждается ею. Я всегда считал его человеком позапрошлого столетия, который как-то заблудился во времени. Вы понимаете, о чем я? Мегрэ кивнул. — Я не ожидал, что его так поразит смерть моего деда, который был на два года старше его, тем более что причиной смерти послужил несчастный случай, и дед скончался без мучений. Но в этот вторник Сент-Илер был сам не свой и избегал смотреть на меня, будто что-то скрывал. Я произнес какую-то фразу типа: «Через год вы женитесь наконец на моей бабушке…» Он отвернулся, но я был настойчив: «Разве это не волнует вас?» Вот бы припомнить в точности, что он сказал. Странно, что я не помню этих слов, хотя их смысл и то, что вставало за ними, так поразило меня. В общем, он ответил так: «Этого не допустят». И когда я взглянул ему в лицо, мне показалось, будто он чего-то боится. Видите, все очень туманно. Тогда я не придал разговору особого значения, подумал, что это — естественная реакция старика, узнавшего о смерти своего ровесника и подумавшего, что и его черед не за горами. Но когда я узнал, что его убили, эта сцена всплыла в моей памяти. — Вы кому-нибудь говорили об этом? — Нет. — Даже бабушке? — Не хотелось ее расстраивать. Теперь, задним числом, я уверен, что графу угрожали. Такой человек не мог предаваться пустым фантазиям. Несмотря на годы, он сохранил необыкновенную ясность рассудка, а его философия исключала любые необоснованные страхи. — Если я правильно вас понял, вы думаете, что граф предвидел, как будут развиваться события. — Да, да, он предвидел какое-то несчастье. Я решил сообщить вам об этом, потому что со вчерашнего дня наш разговор не дает мне покоя. — Он говорил с вами о своих друзьях? — Об умерших друзьях. Живых уже почти не осталось, но это не слишком огорчало его. «В конце концов, — говаривал он, — не так уж скверно оказаться тем, кто уходит последним. — И добавлял с грустью: — Ведь остается память, в которой все остальные продолжают жить». — Он называл каких-нибудь врагов? — Я уверен, что врагов у него никогда не было. Может быть, завистники в начале его карьеры, которая была стремительной и блестящей. Да и те уже давно на кладбище. — Благодарю вас. Вы правильно сделали, что пришли. — Вы узнали что-нибудь новое? Мегрэ поколебался немного, но не стал ничего говорить о Жакетте, которая в этот момент беседовала в его кабинете с аббатом Барро. В уголовной полиции кабинет комиссара частенько называли в шутку «исповедальней» — и вот теперь там впервые проходила настоящая исповедь. — Нет, ничего определенного. — Мне нужно вернуться на улицу Ульм. Мегрэ проводил его до лестницы. — Еще раз спасибо. Он походил немного по широкому коридору, заложив руки за спину, попыхивая трубкой, и в конце концов зашел в кабинет инспекторов. Жанвье сидел там и, похоже, чего-то ждал. — Аббат прибыл? — Уже давно. — И каков он из себя? Жанвье ответил с довольно горькой иронией: — Самый старый из всех! Глава 8 — Позвони Люка. — На улицу Сен-Доминик? — Да. Я послал его сменить Лапуэнта. Мегрэ начинал терять терпение. В соседнем кабинете продолжалась тихая беседа: даже если подойти к самой двери, можно было расслышать лишь невнятное бормотание, как возле настоящей исповедальни. — Люка?.. У тебя все спокойно?.. Только журналисты звонят?.. По-прежнему отвечай им, что ничего нового нет… Что?.. Нет! Она не заговорила… Да, она у меня в кабинете, но не со мной и не с другим полицейским… со священником. Через минуту позвонил судебный следователь, и Мегрэ повторил ему почти то же самое: — Я не оказываю давление, будьте спокойны. Наоборот… Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь в своей жизни обращался с кем-то так бережно, с таким терпением. Английская статья, которую прочел ему Пардон, то и дело приходила на ум и вызывала ироническую улыбку. Автор статьи в «Ланцете» ошибся. В конечном итоге не учитель, не романист, даже не полицейский оказался в состоянии решить проблему Жакетты, а восьмидесятилетний аббат. — Давно они там? — Двадцать пять минут. Он даже не мог утешить себя кружкой пива, потому что поднос остался в кабинете. К тому же и пиво, наверное, уже теплое. Оно и без того отнюдь не было ледяным. Возникло искушение спуститься в пивную «У дофины», но он так и не решился отойти. Он чувствовал, что решение загадки — под рукой, тщился найти его, чисто по-человечески, а не как комиссар уголовной полиции, которому поручено обнаружить преступника. Потому что это расследование лично затронуло его, всколыхнуло давние детские воспоминания. Может быть, это навредило делу? Если Сент-Илер десятки лет был послом, если его платоническая любовь к Изабель длилась около пятидесяти лет, то он, Мегрэ, двадцать пять лет проработал в уголовной полиции и лишь накануне был уверен, что любые образчики человеческой породы прошли перед ним. Он не мнил себя сверхчеловеком, не считал себя непогрешимым. Наоборот: всякое расследование, даже самое простое, он начинал с каким-то смирением. Он не доверял видимости, не делал поспешных выводов. Он терпеливо старался понять, зная, что самые очевидные мотивы, как правило, не относятся к сути дела. Если он и невысоко ставил людей и их возможности, то все же продолжал верить в человека. Он искал в людях слабые места. А когда находил их и надавливал пальцем, не праздновал победу, а ощущал какую-то тоску. Но с недавнего времени Мегрэ потерял почву под ногами, ибо без всякой подготовки столкнулся лицом к лицу с людьми, о существовании которых и не подозревал. Их манеры, слова и поступки были ему чужды, и он тщетно пытался как-то классифицировать их. Он хотел бы полюбить этих людей, даже Жакетту, которая вымотала из него всю душу. Он открывал в их жизни изящество, гармонию, искренность, которые пленяли его. Но время от времени он холодно повторял про себя: