Пока комиссар с инспектором обедали, Торранс дремал, сидя в кресле графа де Сент-Илера. Насколько можно было судить, в квартире ничего не украли. Убийца вошел через дверь, а поскольку Жакетта клялась, что никого не впускала, следовало предположить, что граф сам открыл дверь посетителю. Ждал ли он его? Он не предложил гостю выпить. На столе стоял только один стакан рядом с бутылкой коньяку. Сент-Илер был одет по-домашнему в ожидании женщины? Наверняка нет, если верить тому немногому, что о нем было известно. Значит, приходил мужчина. Граф доверял ему, так как сидел за столом и занимался правкой корректурных оттисков. — Ты не заметил окурков сигарет в пепельнице? — Мне кажется, нет. — Держу пари, что еще до вечера нам позвонит Кромьер. Еще один человек, способный вывести Мегрэ из себя. — Должно быть, принца уже похоронили. — Вероятно. — Значит, Изабель сейчас у себя на улице Варенн в окружении сына, невестки и их детей. Наступило молчание. Мегрэ хмурил брови, как будто о чем-то размышляя. — Вы собираетесь их навестить? — обеспокоенно спросил Жанвье. — Нет… Будешь пить кофе? Гарсон! Две чашки черного кофе… Не было сомнения в том, что сегодня он зол на весь мир, включая чиновников разного ранга, обедавших за соседними столиками и насмешливо поглядывавших на него. Глава 3 Повернув на улицу Сен-Доминик, Мегрэ сразу их заметил и что-то проворчал сквозь зубы. Это была добрая дюжина журналистов и фоторепортеров у дома графа де Сент-Илера. Некоторые из них, словно приготовившись к длительной осаде, сидели на тротуаре, прислонившись спиной к стене. Они узнали его издали и устремились к нему. — Вот кому будет рад наш дорогой месье Кромьер, — процедил Мегрэ, обращаясь к Жанвье. Это было неизбежно. Как только дело поступало в районный комиссариат, кто-нибудь сообщал о нем прессе. Фотографы, у которых уже была сотня клише с его фото, набросились на него со своими камерами, как будто он изменился со вчерашнего дня. Репортеры атаковали его вопросами. К счастью, по ним он сделал вывод, что им известно меньше, чем можно было бы опасаться. — Это самоубийство, господин комиссар? — Исчезли какие-нибудь документы? — Господа, пока мне нечего вам сказать. — Можно ли предположить, что это политическое убийство? Они пятились перед ним с блокнотами в руках. — Когда вы сможете дать нам какую-нибудь информацию? — Возможно, завтра, а может, через неделю. — Он имел неосторожность добавить: — А может быть, никогда. — Он тут же постарался исправить оплошность: — Я шучу, конечно. Будьте добры, дайте нам работать спокойно. — Правда, что он писал мемуары? — Настолько правда, что два тома уже вышли в свет. Полицейский в форме стоял у дверей. Немного позже Мегрэ позвонил в квартиру, и им открыл Торранс без пиджака. — Мне пришлось вызвать сержанта, шеф. Они проникли в дом и развлекались тем, что звонили через каждые пять минут. — Ничего нового? Никто не звонил? — Звонили раз двадцать из разных газет. — Где старуха? — На кухне. Каждый раз, когда звонит телефон, она бросается к нему, чтобы опередить меня. В первый раз попыталась даже вырвать у меня трубку. — А сама не звонила? Вы знаете, что в спальне есть другой аппарат? — Я оставил дверь кабинета открытой, чтобы слышать, как она ходит. В спальню она не заходила. — А из квартиры она не выходила? — Нет. Она попыталась это сделать под тем предлогом, что нужно купить свежего хлеба, но я ей не позволил. Что мне теперь делать? — Возвращайтесь в управление. Мегрэ и сам было подумал отправиться туда и захватить с собой Жакетту, чтобы как следует допросить ее. Но он был еще не готов к этому допросу. Поэтому предпочел побыть еще в квартире и попытаться заставить говорить старую служанку в кабинете графа. Комиссар распахнул обе створки высокой застекленной двери и сел в кресло графа. Он протянул руку к пачке писем, когда дверь открылась и вошла Жакетта Ларрье, с кислой и еще более недоверчивой миной. — Вы не имеете права делать это. — Вам известно, чьи это письма? — Это не имеет значения. Это частная переписка. — Сделайте одолжение, отправляйтесь на кухню или в свою комнату. — Я могу выйти на улицу? — Пока нет. Она немного поколебалась, подыскивая обидные слова, но не нашла и, бледная от ярости, вышла из кабинета. — Принеси мне, Жанвье, фотографию в серебряной рамке, которую я заметил в спальне. Утром Мегрэ не обратил на нее особого внимания. Слишком многие вещи были ему еще чужды. У него был принцип не составлять поспешного мнения, потому что он не доверял первым впечатлениям. Во время обеда на террасе он вдруг вспомнил литографию в спальне своих родителей. Наверное, ее купила и повесила там его мать. Она была в белой рамке, сделанной в стиле начала века. На литографии молодая женщина в платье принцессы, в шляпе со страусовым пером и с зонтиком в руке стояла на берегу озера. Выражение ее лица, как и окружающий пейзаж, были исполнены меланхолии, и Мегрэ был уверен, мать находила это изображение поэтичным. Может, это соответствовало поэзии того времени? История Изабель и графа де Сент-Илера воскресила у него в памяти эту картинку с такой четкостью, что он припомнил также обои в голубую полоску на стенах спальни. И вот на фотографии, замеченной утром в спальне графа, он вновь увидел тот же силуэт, платье того же фасона и точно такую же меланхолию. Он не сомневался, что это была фотография Изабель, сделанная в 1912 году, когда она была еще юной и когда с ней познакомился будущий посол. Она не была крупной, а из-за корсета, по-видимому, талия у была тонкой, а бюст пышным. Портрет дополняли тонкие черты лица, маленький рот и светлые глаза — серые или голубые. — Что мне делать, шеф? — Присядь. Ему нужен был кто-то, чтобы контролировать его впечатления. Пачки писем были разложены перед ним по годам, он брал их одно за другим и читал — не полностью, разумеется, это заняло бы несколько дней, — а отдельные фрагменты. «Мой милый друг… Дорогой друг… Нежный друг…» Позднее, возможно потому, что их общение стало более тесным, она начинала письма просто «Друг мой». Сент-Илер сохранил конверты с марками разных стран. Изабель много путешествовала. К примеру, на протяжении многих лет письма, датированные августом, приходили либо из Баден-Бадена, либо из Мариенбада, аристократических курортов того времени. Были также штемпели Тироля, Швейцарии и Португалии. Она живо и с удовольствием описывала разные мелкие события, заполнявшие ее дни, довольно вдохновенно писала о людях, с которыми встречалась. Зачастую она называла их просто по имени, а иногда ограничивалась инициалами.