— Говорит Мегрэ. Не можете ли вы уточнить одну деталь? Речь идет об алкоголе, обнаруженном при вскрытии трупа Леонара Ляшома. — В желудке, во всяком случае, находился коньяк, — ответил Поль. — Мне бы хотелось знать, в котором часу был выпит этот коньяк. Вы имеете об этом представление? — Я даже могу это установить с точностью до получаса. Часть алкоголя, найденного в крови, была поглощена в самом начале вечера, может быть, даже раньше, но это наименее значительная часть. Что же касается коньяка, который находился в желудке в момент смерти, он был выпит довольно много времени спустя после последнего приема пищи, я сказал бы с большим допуском, между 11 часами вечера и часом ночи. Наконец, если вы хотите узнать количество, я выскажусь с большей осторожностью, но все же я его определю в добрую четверть литра. Мегрэ замолчал, переваривая эту информацию. — Это все, что вы хотели узнать? — Минутку, доктор. Можете ли вы после вскрытия сказать, что Леонар был большим любителем выпить или даже пьяницей? — Ни то и ни другое. Печень и артериальные сосуды в безукоризненном состоянии. Я только обнаружил, что у этого человека в детстве был легкий туберкулезный процесс, возможно даже не замеченный, как это часто случается. — Благодарю вас, доктор. Леонар Ляшом вышел из дома в неизвестное время, он мог выйти следом за своей невесткой или позже. Одно твердо известно — то, что он вернулся в девять часов вечера. В этот час в доме еще не все спали. Возможно, только маленький Жан-Поль. Но и это не наверняка. Так же мало вероятно, что Леонар прямо прошел в свою комнату, не зайдя в гостиную. Следовательно, он встретился с братом и двумя стариками, а возможно, они даже говорили о чем-то в течение неопределенного времени, пока Катрин на кухне мыла посуду. Начал ли пить Леонар в это время? О чем они говорили? В котором часу родители ушли к себе наверх? Если бы не служебное рвение и упрямство следователя Анжело, который помешал ему допросить членов семьи, как ему этого хотелось, Мегрэ теперь все бы давно знал. Оставались ли братья вдвоем? Что они обычно делали в таких случаях? Читали каждый в своем углу? Болтали? Совершенно ясно, что Леонар пил коньяк не у себя в комнате, так как там не были найдены ни рюмки, ни бутылки. Леонар не был пьяницей. Это утверждал доктор Поль, который за долгие годы своей работы вскрыл сотни трупов, и Мегрэ привык ему доверять. Значит, между одиннадцатью часами вечера и часом ночи старший из братьев Ляшомов выпил добрую четверть литра коньяка? Где хранилось вино в этом доме? В столовой или в каком-нибудь шкафчике гостиной? Или, может быть, Леонару пришлось спускаться за ним в погреб? Когда вернулась невестка, он был уже в своей спальне. Выпил ли он до этого? Или он это сделал после ее возвращения? Мегрэ подумал о том, что по меньшей мере десяток инспекторов продолжает бегать под дождем, звонить в различные квартиры, расспрашивать людей, пытаясь оживить их память. Новые сведения добавятся к тем, какими уже располагает Мегрэ, которые будут, а может быть и не будут, противоречить предыдущим. Ему вдруг захотелось встать, пройти в комнату инспекторов, поговорить о чем-нибудь другом, когда раздался телефонный звонок. — Некая мадам Буанэ настоятельно хочет побеседовать с вами лично. Эта фамилия ему ничего не говорила. — Узнайте у ней, в чем дело. Его имя слишком часто появлялось в газетах, и многие желали во что бы то ни стало говорить с ним лично, даже по вопросам, которые не имели к нему никакого отношения, как, например, потерянная собака или возобновление паспорта. — Алло! Она говорит, что она консьержка с улицы Франсуа. — Передайте ей трубку… Алло!.. Здравствуйте, мадам. Говорит Мегрэ. — До вас не так легко добраться, господин комиссар. Но я боялась, что вам не передадут. Я хотела вам сообщить, что она только что вернулась. — Одна? — Да с целой кучей продуктов, а это означает, что она намерена обедать дома. — Сейчас выезжаю. Он снова предпочел взять такси вместо слишком известных черных машин уголовной полиции. Уже темнело. На Рю-де-Риволи пришлось дважды останавливаться из-за затора, и целых десять минут ушло на пересечение Пляс-де-ля-Конкорд, сплошь покрытой мокрыми крышами машин. Не успел он войти в подъезд дома, где жила Вероника Ляшом, как консьержка выглянула из швейцарской. — Шестой этаж, налево. Я могу вам сообщить, что, кроме всего остального, она принесла лук порей. Он заговорщически подмигнул ей, избегая входить в швейцарскую, так как заметил там ее мужа, а у него не было желания терять время на болтовню. Дом был комфортабельный, лифт шел медленно, но бесшумно. На шестом этаже на левой двери не было никаких табличек, и Мегрэ, нажав кнопку звонка, ждал, прислушиваясь к шагам, которые приближались из глубины квартиры, приглушенные ковром. Дверь отворилась, но ожидали явно не его. Женщина смотрела, нахмурив брови, как будто пытаясь вспомнить, где она видела его лицо. — Вы не?.. — Комиссар Мегрэ. — Мне сразу показа лось, что я где-то видела ваше лицо. Я сначала подумала, что в каком-нибудь фильме, а оказывается, в газетах. Войдите. Мегрэ был удивлен, так как Вероника Ляшом оказалась не такой, как он представлял себе по описанию консьержки. На ней был не строгий костюм мужского покроя, а тончайший пеньюар. Комната, в которую она провела посетителя, напоминала скорее будуар, чем гостиную. Здесь было много белого цвета — стены, шелковая обивка мебели, и лишь только кое-где — голубые пятна фарфора и блекло-розовый тон пушистого ковра. — Что вас так удивляет? — спросила она, указывая ему на глубокое кресло. Пальто было мокрым. Мегрэ не решался сесть. — Позвольте ваше пальто. Она понесла пальто в прихожую. По крайней мере в одном пункте консьержка не ошиблась: вкусный запах жареного лука уже доносился из кухни. — Я не думала, что полиция так быстро появится здесь, — заметила она, садясь напротив Мегрэ. Некоторая полнота не портила ее, а, наоборот, делала очень симпатичной, и Мегрэ подумал, что многие должны находить ее соблазнительной. Она не жеманилась и даже не потрудилась прикрыть пеньюаром открытые выше колен ноги. Ее ножки с лакированными ноготками играли домашними туфельками, опушенными лебяжьим пухом. — Вы можете закурить вашу трубку, господин комиссар. Она вынула сигарету из портсигара, встала, чтобы взять спички, и снова села. — Меня только немного удивляет, что они вам сказали обо мне. Должно быть, вы их так бомбардировали вопросами, что им пришлось рассказать. Ведь для них я уже давно паршивая овца, и я уверена, что мое имя в этом доме табу. — Вы в курсе того, что произошло сегодня ночью? Она указала на развернутую газету, валявшуюся на стуле. — Мне известно только то, что я прочла. — Вы прочли газету недавно, когда вернулись домой? Она колебалась одно мгновение. — Нет, у моего друга. И добавила добродушно: — Вы знаете, мне тридцать четыре, и я уже совершеннолетняя. Глаза у нее были выпуклые, темно-голубые, одновременно наивные и лукавые. — Вы не очень удивлены, что я не бросилась немедленно на набережную де-ля-Гар? Признаюсь, что я наверняка даже не пойду на похороны. Меня не приглашали ни на свадьбы моих братьев, ни на похороны моей старшей невестки. Мне не сообщили о рождении племянника. Как вы видите, это окончательный разрыв! — А разве вы сами этого не хотели? — Да, вы правы, я сама оттуда ушла. — По какой-нибудь определенной причине? Если я не ошибаюсь, вам было тогда всего восемнадцать лет. — И моя семья желала выдать меня замуж за богатого промышленника. Но заметьте, что и без этого я бы все равно ушла из дома, только, может быть, немного позже. Вы там, конечно, были. Он кивнул головой. — Не думаю, что за это время что-нибудь изменилось к лучшему. Там все так же мрачно? Пожалуй, меня больше всего удивляет, что грабитель не испугался. Или он был пьян, или же никогда не видел этого дома при ярком свете.