— Сколько я вам должен? — Шестьсот… Цены тоже изменились. Он вздохнул и поднялся с места. Заботился бы следователь Анжело так же скрупулезно о соблюдении формальностей, если бы дело шло о Канонике, о любом профессиональном воришке или каком-нибудь простом рабочем с набережной Жавель? Даже доведенные до нищеты, представляющие жалкое и отвратительное зрелище, Ляшомы оставались для таких, как этот Анжело, привилегированной кастой, благородным семейством, имя которого в течение целого века произносилось с уважением. Будет ли так и для новых поколений? Не то чтобы Мегрэ задавал себе эти вопросы, но он не мог помешать своим мыслям вращаться вокруг них, так они его беспокоили. Бывают дни, когда становишься более восприимчивым. Вчера был день поминовения усопших. Он пожал плечами и перешел на другую сторону улицы. Сквозь тюлевые занавески он увидел консьержку, сидящую с мужем за круглым столом, и приветствовал их жестом, хотя не был уверен, что они его заметили. Он снова поднялся в лифте на шестой этаж, нажал кнопку звонка, услышал голоса, затем шаги. Ему открыла Вероника, еще более розовая, чем раньше, от горячего супа, как он позже убедился. Она удивилась, увидев его снова, но не проявила беспокойства. — Вы что-нибудь забыли? У вас был зонтик? Она машинально взглянула на вешалку. — Нет. Я хочу сказать несколько слов вашему другу. — А! Она закрыла за ним дверь. — Входите! Сюда… Она не провела его в гостиную, а прямо на кухню. Кухня была тоже белая, со множеством электрических хромированных аппаратов, которые можно увидеть на выставках предметов домашнего хозяйства. Нечто вроде балюстрады разделяло кухню на две части. На другой половине была устроена маленькая столовая. Дымящаяся суповая миска стояла на столе. Жак Сенваль держал в руке ложку. — Это комиссар Мегрэ, он хочет с тобой, поговорить… Мужчина поднялся, явно чувствуя себя неловко, не зная, поздороваться ли ему за руку, и наконец решился. — Очень приятно. — Садитесь. Продолжайте обедать… — Я только что собиралась убрать суп. — Не обращайте на меня внимания. — Будет лучше, если вы снимете пальто. Здесь очень жарко. Она унесла его пальто в прихожую. Мегрэ сел на стул с погасшей трубкой в руке, чувствуя, что следователь Анжело строго осудил бы его за приход сюда. — Я хочу только задать вам один или два вопроса, месье Сенваль. Я видел внизу вашу машину, красный «панхард», я не ошибаюсь? — Нет. — Не стояла ли ваша машина вчера вечером, около шести часов, прямо против моста Насиональ? Ждал ли Сенваль этого вопроса? Во всяком случае, он не моргнул глазом и, казалось, пытался вспомнить. — Напротив моста Насиональ? — повторил он. — Это последний мест перед Иври, железнодорожный мост… Вероника, которая вернулась на кухню, удивленно смотрела на обоих. — Не помню… Нет… Подождите… Вчера днем… — Около шести часов. — Нет… Конечно, нет… — Вы никому не одалживали вашу машину? Не случайно комиссар бросил ему этот спасательный круг. — Нет, я, собственно говоря, никому ее не одалживал, но возможно, что кто-то из моих коллег мог ею воспользоваться. — Вы обыкновенно оставляете ее перед вашим агентством? — Да. — И ключи от машины тоже? — Конечно, это рискованно, не так ли? Но редко случается, чтобы воровали такие приметные машины, их слишком легко отыскать. — Вы и ваши коллеги работаете также и по воскресеньям? — Да, нам часто приходится… — Ты уверен, что ты не врешь, Жако? — вмешалась Вероника, подавая на стол жаркое. — А зачем мне лгать? Ты сама знаешь, что наша фирма оплачивает и гараж, и горючее… Если кому-нибудь надо срочно съездить по делу и у него нет под рукой машины… — Само собой разумеется, вы незнакомы с Полет? — С какой Полет? Вероника Ляшом больше не улыбалась. Она стала чрезвычайно серьезной. — С моей невесткой, — уточнила она. — Ах! Да… Я смутно вспоминаю, ты мне о ней говорила… — Вы ее знаете? — Да, по имени. — И вам известно, что она живет на набережной де-ля-Гар? — Вы мне об этом напомнили. Я забыл. Мегрэ заметил, что внизу, у консьержки, был телефон. В гостиной у Вероники тоже стоял телефон. — Вы разрешите мне позвонить? — Вы знаете, как пройти к телефону? Он вошел в гостиную один и позвонил консьержке. — Говорит Мегрэ… Я на шестом этаже… Да… будьте добры, посмотрите на улице, не стоит ли там маленькая черная машина… В ней должны находиться молодой мужчина и женщина средних лет… Скажите им от моего имени, что я прошу их подняться сюда… Он не понизил голоса. На кухне все было слышно. Это была неприятная работа, и он старался сделать ее корректно. — Прошу извинения, но я вынужден произвести очную ставку. Ему показалось, что круглые глаза Вероники, еще недавно такие веселые, стали влажными. Ее грудь поднималась в другом ритме. Она заставляла себя есть, но у нее уже пропал аппетит. — Ты можешь поклясться, что ничего не скрываешь, Жако? Даже само имя «Жако» звучало сейчас неуместно. — Уверяю тебя, Ник… Первый раз в жизни — Вероника сама призналась в этом — у нее была серьезная связь, и, несмотря на весь свой внешний цинизм, она должна была дорожить этой любовью. Чувствовала ли она, что ее любовь под угрозой? Или у нее всегда были сомнения в искренности агента по рекламе? Или, может быть, она сознательно закрывала глаза, потому что в тридцать четыре года она устала играть роль женщины в смокинге и умирала от желания выйти замуж, как все? Мегрэ ждал звонка. Когда он раздался, Мегрэ бросился в коридор и сам открыл дверь. Как он и ожидал, бакалейщица надела праздничное платье, черное пальто с куньим воротником и очень вычурную шляпку… Лапуэнт ограничился тем, что лукаво подмигнул своему патрону и сказал: