— Следовательно, там находились родители вашего мужа, Леонар и ваш муж… А Жан-Поль там тоже был? — Я его не видела. Я думаю, что он был в своей комнате. — Что произошло, когда вы вошли? — Ничего. Обычно я возвращалась гораздо позже. Они сразу замолчали, когда я вошла. По-видимому, они меня не ждали. Я почувствовала, что все смутились. В этот вечер моя свекровь не обедала вместе со всеми, а поднялась сразу к себе. — До самых последних дней, если я не ошибаюсь, Жан-Поль занимал бывшую спальню своей матери, которая находилась на втором этаже, рядом с комнатой его отца… Когда его перевели на третий этаж в комнату рядом со стариками? — Неделю тому назад. — Сам мальчик просил, чтобы его перевели? — Нет. Он не хотел. — Эта идея принадлежала вашему шурину? — Он хотел отремонтировать комнату Жан-Поля и устроить там свой кабинет, чтобы работать в нем по вечерам. — Ему случалось работать по вечерам? — Нет. — А вы как к этому отнеслись? — Меня это встревожило. — Почему? Она взглянула на своего адвоката. Тот нервно закурил сигарету… Мегрэ, неподвижно сидевший в своем углу, с удовольствием бы раскурил трубку, которую он, заранее забив табаком, держал в кармане, но не решался. — Не знаю. Я боялась… — Боялись? Чего? — Ничего определенного… Я хотела, чтобы все произошло без шума, без ссор, без слез, без упрашиваний… — Вы имеете в виду ваш развод? — Да. Я знала, что для них это будет катастрофой… — Оттого, что со дня вашей свадьбы вам приходилось содержать весь дом? Это было именно так? — Да. Кстати, я намеревалась оставить определенную сумму денег моему мужу. Я говорила об этом со своим адвокатом. Только я хотела уехать в тот день, когда Арман получит бумаги… — Жак Сенваль был в курсе дела? При этом имени ее ресницы дрогнули, но она ничем больше не выдала своего удивления и только пробормотала: — Конечно… Некоторое время следователь молчал, опустив голову и изучая свои заметки. Затем он не без торжественности задал следующий вопрос и, не удержавшись, взглянул на Мегрэ. — В конечном счете, мадам Ляшом, ваш отъезд означал для всей семьи, так же как и для кондитерской фабрики, окончательное разорение? — Я же вам уже сказала, что я оставила бы им деньги. — Которых бы хватило надолго? — Во всяком случае, на год. Мегрэ вспомнил надпись, выгравированную на медной доске: «Фирма основана в 1817 году». Почти сто пятьдесят лет тому назад. Что по сравнению с этим означал один год? В течение ста пятидесяти лет Ляшомы держались крепко и вдруг, потому что какая-то Полет встретила рекламного агента с большими аппетитами… — Вы составили завещание? — Нет. — Почему? — Во-первых, потому, что у меня нет родных. А потом я собиралась снова выйти замуж, как только это станет возможным. — Ваш брачный контракт предусматривает, что все состояние переходит последнему из оставшихся в живых супругов? — Да. — С каких пор вы стали бояться? Радель попытался предостеречь ее, но уже было поздно, потому что она ответила сразу, не подозревая о надвигающейся опасности: — Не знаю.. Уже несколько дней… — Чего вы боялись? На этот раз она взволновалась, и все увидели, как судорожно сжались ее руки, а на лице появилось выражение отчаяния. — Я не понимаю, какую цель вы преследуете. Почему вы допрашиваете меня, а не их? Мегрэ счел необходимым поддержать смутившегося следователя ободряющим взглядом. — Ваше решение развестись было окончательным? — Да. — И никакие просьбы Ляшомов не могли бы вас удержать? — Нет, не могли. Я достаточно долго жертвовала собой… Наконец-то эти слова, сказанные женщиной, не были преувеличением. Сколько времени, выйдя замуж, она могла сохранять иллюзию относительно роли, которую она играла в буржуазном доме на набережной де-ля Гар? Она не протестовала. Она сделала все, что было в ее силах, чтобы восстановить фирму, чтобы по крайней мере заткнуть дыры и помешать окончательному разорению. — Вы любили вашего мужа? — Мне так казалось первое время. — У вас никогда не было интимных отношений с вашим шурином? Следователь прочел этот вопрос еле внятно и явно злился на Мегрэ, что он заставил его задать. Так как она колебалась, он добавил: — Он никогда не пытался?.. — Однажды. Уже очень давно… — Через год, через два, через три после вашей свадьбы? — Приблизительно через год, когда Арман и я стали жить в разных комнатах. — Вы отклонили притязания Леонара? — Да. Молчание, которое наступило после этого, было тяжелым и гнетущим. Атмосфера незаметно изменилась, и чувствовалось, что теперь каждое слово имело значение, что все приблизились к той страшной правде, о которой еще никто не говорил. — Кто пользовался простынями с вашей меткой? Она ответила слишком быстро, Радель даже не успел ее предупредить, что это ловушка. — Конечно, я. — И никто больше? — По-моему, никто. Возможно, случайно мой муж.