Завтра нужно будет говорить с Комельо в ином тоне: Мегрэ понимал, что сейчас у него в голосе ясно звучит нечто сентиментальное. — Так почему он его убил? — Как вы думаете, что первым делом сделал Омер, когда он вернулся из Сент-Андре? — Не знаю. Наверное, был вне себя и требовал от жены согласия на наследство. В памяти Мегрэ всплыли бутылка чернил и бювар с несколькими листами чистой бумаги на столе в спальне Каласов. — Это согласуется с его характером, не так ли? — Полностью. — Представьте, что он хотел силой заставить ее подписать соответствующее заявление и что она сопротивлялась. — Такой тип не постеснялся бы намять ей бока. Я знаю наших крестьян. — Ему случалось периодически избивать ее. — Начинаю понимать, куда вы клоните. — Возвратившись, он, конечно, не изменил своего решения. Это было в субботу, около четырех часов. Он заставляет Алину подняться в спальню, требует, угрожает, бьет ее. — И тут входит любовник? — Это наиболее правдоподобное объяснение. Дьедонне Пап знает дом. Услышав шум на втором этаже, он пересекает кухню и приходит на помощь Алине. — И убивает мужа! — иронично заключил нотариус. — Убивает то ли сознательно, то ли случайно, ударив его чем-то тяжелым по голове. И после этого расчленяет его на куски. Канонж, человек веселого нрава, расхохотался. — Потрясающе! — воскликнул он. — Мне кажется потрясающей сама мысль разделать Омера на части. Если бы вы его знали… На свежем воздухе действие алкоголя на нотариуса стало еще более заметным. — Вы меня проводите немного? Они повернули в обратную сторону. Потом проделали это еще раз. — Это любопытный человек, — вздохнул Мегрэ. — Кто? Омер? — Нет, Пап. — Сверх всего, его еще зовут Пап? — Не только Пап, но Дьедонне Пап[4]. — Потрясающе! — Это самый мирный человек, какого я встречал. — Потому, наверно, он и разделал Омера на куски? В самом деле, необходим был именно такой человек — одинокий, терпеливый, аккуратный, — чтобы так безупречно уничтожить следы убийства. Даже Мерс с его подручными и аппаратурой не обнаружили в доме на набережной Вальми ничего, что могло бы служить доказательством совершенного преступления. Помогала ли ему Алина Калас очищать дом, уничтожать белье и предметы, на которых могли остаться пятна? Пап совершил только одну ошибку — впрочем, ее трудно было избежать: он не предусмотрел, что отсутствие в доме грязного белья удивит Мегрэ и что комиссар обратится в прачечную. На что надеялась эта пара? На то, конечно, что пройдут недели и месяцы, прежде чем в канале найдут часть останков Каласа, и что тогда их невозможно будет опознать. Так оно и было бы, если бы баржа братьев Нод не везла несколько лишних тонн тесаного камня и не задела за дно канала. Куда была брошена голова Каласа — в канал или в сточную канаву, — Мегрэ узнает через несколько дней. Он был уверен, что узнает все, и теперь это не вызывало в нем ничего, кроме профессионального интереса. Самым важным для него было понять драму, разыгравшуюся между тремя людьми, а теперь-то он был убежден, что понимает ее правильно. Комиссар мог поклясться, что, уничтожая следы преступления, Алина и Пап тешили себя надеждой на новую жизнь, которая будет не очень отличаться от прежней. Пап некоторое время продолжал бы приходить в бистро после обеда на час-другой, постепенно удлиняя продолжительность своих визитов, и наконец, когда муж был бы забыт клиентами и соседями, совсем перебрался бы в маленькое кафе. Продолжались бы при нем визиты к Алине Антуана Кристена и прочих? Возможно. Мегрэ не осмеливался забираться в подобные дебри. — На сей раз я с вами окончательно прощаюсь. — Можно позвонить вам завтра в гостиницу? Вы мне будете нужны для кое-каких формальностей. — Вам не придется звонить. Завтра в девять утра я буду у вас в кабинете. Разумеется, в девять нотариус не пришел, да Мегрэ и не помнил об этом обещании. Состояние комиссара в момент пробуждения было не слишком бодрым. Когда жена поставила на ночной столик горячий кофе и тронула мужа за плечо, тот открыл глаза с отчетливым ощущением вины. Улыбка у нее была какая-то особая — чуть-чуть снисходительная и еще более материнская, чем обычно: — Как ты себя чувствуешь? Он не помнил, когда еще у него так адски болела голова — верный признак того, что накануне он много выпил. Ему редко случалось возвращаться домой нетрезвым. Особенно мучило его, что он не заметил, как напился. — Ты помнишь, что говорил мне ночью об Алине Калас? Он предпочел бы не помнить: у него сохранилось впечатление, что во время рассказа он был невыносимо сентиментален. — Ты казался почти влюбленным. Будь я ревнива… Он покраснел, и жена поспешила его утешить: — Шучу, шучу. Так ты идешь сейчас докладывать обо всем Комельо? Значит, он говорил ей и о Комельо? Действительно, именно это и оставалось ему сделать! Однако со следователем он будет беседовать в ином стиле. — Что нового, Лапуэнт? — Ничего, шеф. — Дай в сегодняшние послеобеденные газеты такое объявление: предлагается явиться в полицию для дачи показаний молодому человеку, которому неизвестное лицо поручило в воскресенье отнести чемодан в камеру хранения при Восточном вокзале. — Значит, это не Антуан? — Я в этом убежден. Пап никогда не дал бы такого поручения знакомому человеку. — Но служащий говорил, что… — Он видел парня приблизительно тех же лет, что Антуан, и одетого в кожаную куртку. В квартале тьма людей с такими приметами. — У вас есть улики против Папа? — Он сознается. — Вы идете на допрос? — Думаю, что теперь Комельо захочет заняться этим сам. Следствие становилось несложным. Больше незачем было ставить вопросы наудачу и «удить рыбу», как говорили у них в заведении. Мегрэ, впрочем, спрашивал себя: так ли уж ему хочется выбить Алину Калас и Дьедонне Папа из их последних укреплений? И он и она будут отбиваться до последнего, пока молчать дальше станет невозможно. Он провел около часа наверху, у следователя. Оттуда же позвонил нотариусу Канонжу. Тот, должно быть, вскочил с постели, разбуженный звонком. — Кто там? — Вопрос звучал так забавно, что Мегрэ улыбнулся. — Комиссар Мегрэ. — Который час?