— Газеты полны заявлений свидетелей, видевших его. Мы их всех допросили. Например, женщина с улицы Рашель категорически и претенциозно заявила, что он высокий, худой, в желтом плаще и фетровой шляпе, надвинутой на глаза. Но это портрет типичного убийцы, и мы в полиции не очень-то доверяем подобным описаниям. Кроме того, оказалось, что из окна ее квартиры не видно места происшествия. Показания мальчика более серьезны, но уж слишком неопределенны, чтобы их можно было использовать. Речь идет об убийстве на улице Дюрантин. Вы помните? Тиссо утвердительно кивнул. — Короче говоря, этот человек отлично знает квартал, и поэтому все считают, что он там живет. Это создает там чрезвычайно нервозную обстановку. Мы уже получили сотни писем о совершенно нормальных людях. Мы проверили каждую версию, что он не живет в квартале, а работает. — Адская работа. — Это занимает много времени. Я не говорю уже о поисках в наших досье, списках преступников, всех маньяков, которые нам известны на сегодняшний день. В вашу больницу, как и в другие, наверное, уже пришел запрос о всех выписанных за последние годы. — Мои сотрудники ответили на него. — Подобные запросы были разосланы по всей стране, за границу, всем лечащим врачам, имевшим частную практику. — Вы говорили о какой-то второй константе… — Вы, конечно, видели фотографии жертв в газетах. Все они опубликованы в разные дни. Я не знаю, сравнивали ли вы их? Тиссо вновь кивнул головой. — Все женщины — уроженки разных мест. Одна из них родилась в Мюльхаузене, другая — на юге страны, третья — в Бретани, две — в Париже или его пригороде. С точки зрения их профессий, наконец тоже ничего общего: проститутка, акушерка, швея, служащая почты и домохозяйка. Не все они живут в этом квартале. Мы установили, что они незнакомы и наверняка никогда не встречались. — Я никогда не представлял себе, что все это так сложно. — Мы пошли дальше. Мы убедились, что они не посещали одну и ту же церковь или магазин, что у них не было одного и того же лечащего врача или дантиста, что они не ходили в один и тот же день в кино или на танцы. Когда я говорил вам о затраченном на это времени… — Это что-нибудь вам дало? — Нет. Я и не ждал, что это что-нибудь даст, но я должен был проверить. Мы не имеем права оставлять без внимания хоть малейшую возможность. — Вы думали об их отпусках? — Я вас понял. Они могли проводить их в одном месте, в деревне или на море, но это ничего не дало. — Случайно ли убийца выбрал именно их или нет? Мегрэ был убежден, что профессор Тиссо не верит в это, и вывод его сходен с мнением Мегрэ. — Нет. Совсем нет. Женщины, как я говорил, при внимательном рассмотрении фотографий, оказывается, имеют кое-что общее. Это их комплекция. Если не будете смотреть на лица, а рассматривать их силуэты, вы заметите, что все они низенькие и пухленькие, почти полные, с сильно развитыми бедрами, даже у Моники Жюто, самой молодой из них. Пардон и профессор переглянулись, и Пардон сказал: — Я выиграл: он тоже заметил это! Тиссо засмеялся. — Примите мои поздравления, комиссар. Мне нечего добавить. Поколебавшись, он пояснил: — Мы с Пардоном говорили об этом: заметит ли полиция эту особенность. Отчасти поэтому, кроме того, я уже давно желал познакомиться с вами, он и пригласил меня на этот вечер. В течение всего разговора они стояли. Доктор с улицы Пиклюс предложил всем сесть у окна. Дождь все еще шел. Мелкие капли, казалось, покрыли дорогу черным лаком. На этот раз Мегрэ заговорил первым. — Знаете, господин профессор, меня больше всего волнует вопрос, решение которого позволило бы мне поймать убийцу. — Я вас слушаю. — Этот человек далеко не ребенок. Он уже прожил двадцать, может быть, тридцать лет, не совершая преступления. И вот в течение шести месяцев он пять раз убивает. Я задаюсь вопросом: что же послужило толчком? Почему второго февраля он внезапно из безобидного гражданина превратился в опасного маньяка? Вы, ученый, можете объяснить это? Тиссо опять усмехнулся и переглянулся со своим коллегой. — Нас, ученых, наделяют такими познаниями и возможностями, которыми мы, увы, подчас не обладаем. И тем не менее, я постараюсь ответить не только относительно начального толчка, но и всего случая в целом. Я попробую избегать научных и специальных терминов, так как зачастую они служат для прикрытия нашего невежества. Не так ли, Пардон? Должно быть, он намекнул на одного из своих коллег, которого оба знали. — После подобной серии преступлений каждый утверждается в мысли, что речь идет о маньяке или идиоте. Грубо говоря, это так. Убить пять женщин таким образом, без всяких видимых причин и к тому же разрезать их одежду — это никак не согласуется с тем понятием нормального человека, как мы его себе представляем. Что касается вопроса, почему и как все это началось, то мы располагаем слишком скудными данными, чтобы на него ответить. Почти каждую неделю меня вызывают в суд присяжных в качестве эксперта. На протяжении моей карьеры я наблюдал, как понятие ответственности в уголовном праве меняется с такой быстротой, что наши концепции правосудия уже почти поколебались. Когда-то нас спрашивали: «Отвечал ли он за свои действия во время совершения преступления?» И слово «ответственность» имело ясное и четкое значение. Теперь же нас заставляют измерять ответственность человека чуть ли не в идеале, и у меня часто возникает ощущение, что не судья и присяжные выносят приговор, а мы, психиатры. Между тем в некоторых случаях мы знаем не больше, чем любой профан. Психиатрия — наука, где определяющую роль играют травматизм, опухоли, ненормальные изменения того или иного органа. В этих случаях мы можем с уверенностью сказать, здоров человек или болен, несет он ответственность или нет. Но эти случаи редки, к тому же большая часть таких индивидуумов находится в больницах. Почему же другие, как, возможно, и тот, о ком мы говорим сейчас, отличаются от себе подобных? Я считаю, комиссар, что вы знаете об этом столько же, если не больше, чем мы. Мадам Пардон подошла к ним с бутылкой арманьяка: — Продолжайте беседу, господа. Мы тоже заняты, обмениваемся кулинарными рецептами. Не желаете немного арманьяка, профессор? — Охотно. Налейте мне половину рюмки. Они проговорили до часу ночи. Их освещал такой же мягкий, как и непрекращавшийся дождь, свет. Беседа время от времени уходила в сторону, но каждый раз они возвращались к теме, волновавшей всех. Мегрэ вспомнил, как Тиссо с иронией сводящего счеты человека сказал: — Если бы я слепо следовал теориям Фрейда, Адлера и других современных психоаналитиков, я, не колеблясь, заявил бы, что наш человек — сексуальный маньяк, хотя в половом отношении он ни одной из жертв и не тронул. Можно говорить и о комплексе неполноценности, сформировавшемся в раннем детстве… — Вы отбрасываете это объяснение? — Я ничего не отвергаю, но я не хватаюсь за решение, которое лежит на поверхности. — А какой-нибудь собственной теории у вас нет? — Теории нет, идея, может быть. Но я побаиваюсь вам открыться, так как не забываю, что ответственность за расследование лежит на ваших плечах, хотя они и шире моих. Вы сын крестьянина, не так ли? — Из Алье. — А я из Канталя. Отцу восемьдесят восемь лет, и он все еще живет на ферме. Казалось, этим он гордится больше, чем своими научными знаниями. — Через мои руки прошло много сумасшедших и полусумасшедших, совершивших преступления. Применяя ваш термин, у них была одна константа: потребность, сознательная или нет, самоутвердиться. Вы понимаете, что я имею в виду? Мегрэ кивнул. — Почти все они в своей среде, справедливо или нет, проходили через оскорбление, унижение и становились личностями хрупкими, заурядными и отсталыми. Какой механизм приводит это постоянное унижение к взрыву, бунту в форме преступления, убийству, жесту отчаяния или бравады? Ни мои коллеги, насколько я знаю, ни я сам этого еще не установили. Возможно, то, что я выразил в нескольких словах, и не совсем правильно, но убежден, что большая часть, так сказать, безмотивных преступлений, а тем более серии преступлений — это открытое проявление гордыни. Мегрэ задумался. — Это совпадает с одним моим предположением, — пробормотал он. — Каким? — Если преступник рано или поздно не проявлял потребности похвастаться своими делами, то он не попал бы в конечном счете за решетку. Знаете, где мы ищем «автора» убийства с целью ограбления? Раньше в публичных домах, теперь, когда их больше не существует, в постелях более или менее публичных девок. Вы бы посмотрели на них! Они были уверены, что в безопасности, и, если бы это было другое преступление, были бы правы. А тут они начинают рассказывать да еще приукрашивают. — Вы проверили и это? — Нет ни одной девки в Париже, тем более в секторе Клиши и Монмартра, которую бы мы не допросили в эти месяцы. — Это что-нибудь дало? — Нет. — Да, плохи ваши дела. — Вы хотите сказать, что, не имея отдушины, он неизбежно сорвется? — Примерно. За последнее время Мегрэ изучил все нашумевшие преступления, имевшие аналогию с совершенными в восемнадцатом округе Парижа, начиная с Джека Потрошителя и кончая Вампиром из Дюссельдорфа, включая фонарщика из Вены и поляка из Зона. — Вы думаете, он сам никогда не остановится? — спросил он. — Если только не станет жертвой несчастного случая или не умрет. Я скажу больше, комиссар, и не как главный врач лечебницы Святой Анны, поскольку я слишком удалюсь от официальных теорий. Индивидуумы, вроде наших, движимы потребностью дать себя поймать, и это тоже форма гордости, бахвальства. Мысль о том, что окружающие считают их обыкновенными, заурядными, для них невыносима. Им необходимо крикнуть всему миру о своем существовании, о своих способностях. Это не значит, что они нарочно дают себя поймать, но почти всегда, по мере увеличения числа преступлений, долгих месяцев предосторожности у них появляется пренебрежение к полиции, к своей судьбе. Некоторые даже признавались, что арест принес им облегчение. — Да, я слышал нечто в этом роде. — Вот видите! Кого осенило первым? Вечер был долгим, они разбирали проблему со всех сторон, и непосвященному было бы трудно понять, кто из них врач, а кто сыщик. Может быть, решение было предложено профессором Тиссо, но так незаметно, что даже Пардон не обратил на это внимания. Было уже за полночь, когда Мегрэ, как бы разговаривая сам с собой, пробормотал: — А что если арестовать кого-нибудь другого, представить его вместо убийцы, отнять у него то, что он считает своей славой…