Кто-то задал вопрос: — Вы предполагаете, что Пикмаля убили? Впервые эта гипотеза была сформулирована так четко. — Вы же знаете мой любимый ответ: «Я ничего не предполагаю». Наконец, остановившись еще несколько раз, ему удалось добраться до машины, где его поджидал Лапуэнт, успевший за это время прочесть утренние газеты. — Куда мы поедем? К нам? — Нет. На бульвар Пастера. Что пишут в газетах? — В основном об исчезновении Пикмаля. В одной из газет — не помню в которой — напечатано интервью, которое корреспондент взял у мадам Калам. Она живет на улице Распай в той же квартире, где жила с мужем. Это женщина весьма энергичная; она не пыталась размазывать и говорила напрямик то, что думает. Отчета она не читала, но прекрасно помнит, что ее муж примерно лет пять назад провел несколько недель в Верхней Савойе. По возвращении он некоторое время очень много работал, даже по ночам. «Никогда еще ему столько не звонили по телефону, — рассказала она. — Масса людей, о которых мы никогда не слыхали, наносили ему визиты. Он был очень озабочен и неспокоен. Когда я спрашивала, что его мучит, он отвечал, что это связано с его работой и ответственностью. В то время он часто говорил мне об ответственности. У меня было такое впечатление, будто его что-то гложет. Я знала, что он болен. За год до того доктор мне сообщил, что у него рак. Помню, как однажды он, вздохнув, сказал: «Боже мой! Как трудно человеку решить, в чем его долг!» Их машина как раз ехала по улице Вожирар, и автобус, идущий впереди, не давал развить скорость. — Интервью занимает целую колонку, — добавил Лапуэнт. — Что она сделала с бумагами мужа? — Она все оставила в кабинете так, как было при нем, и регулярно его убирает. — Кто-нибудь к ней заходил в последнее время? — Два человека, — ответил Лапуэнт, с восхищением глянув на шефа. — Пикмаль? — Да. Это был первый визит с неделю назад. — Она его знает? — Очень хорошо. При жизни Калама Пикмаль часто приходил к нему за консультацией. Она полагает, что он занимался математикой. В последний визит он сказал, что хочет найти одну свою работу, которую оставил в свое время профессору. — И нашел ее? — У него с собою был портфель. Она провела Пикмаля в кабинет, где он пробыл около часа. Когда он уходил, она задала ему этот же вопрос, на который он ответил отрицательно, добавив, что бумаги, к сожалению, вероятно, затерялись. В портфель к нему она, конечно, не заглядывала. Тогда у нее не возникло никаких подозрений. И только через день… — Кто был второй визитер? — Мужчина лет сорока. Он представился учеником Калама и спросил, сохранила ли она бумаги покойного. Тоже что-то говорил о работах, которыми они совместно занимались. — Она впустила его в кабинет? — Нет. Она сочла, что такое совпадение выглядит по меньшей мере странно, и ответила, что все бумаги ее мужа остались в Школе дорог и мостов. — Второго посетителя она описала? — В газете об этом ничего нет. Если даже она это сделала, репортер сохранил сведения для себя и, возможно, сейчас сам ведет поиски этого человека. — Остановись. Это здесь. Как и ночью, днем бульвар выглядел мирным, внушающим доверие. — Ждать вас? — Нет, пойдешь со мной. Вероятно, придется поработать. Застекленная дверь привратницкой находилась слева по коридору. Консьержка, пожилая женщина почтенного вида, выглядела озабоченной. — В чем дело? — спросила она, не поднимаясь с кресла. С ее колен спрыгнул рыжий кот и стал тереться о ноги Мегрэ. Комиссар представился, сняв шляпу и стараясь говорить как можно почтительней. — Господин Пуан поручил мне провести расследование по поводу кражи, которая произошла у него два дня назад. — Кража? В нашем доме? И он мне ничего не сказал! — Он подтвердит это при первой встрече, и если вы сомневаетесь, позвоните ему по телефону. — Не стоит. Раз вы комиссар, я должна вам верить, не так ли? Как это могло случиться? Дом у нас спокойный, и за все тридцать пять лет, что я здесь служу, нога полицейского ни разу не ступала сюда. — Не могли бы вы попытаться восстановить в памяти позавчерашний день, вторник, особенно утро? — Вторник… Подождите… Позавчера… — Накануне, вечером, министр был у себя. — Да-да, что-то припоминаю… — Открывали ли вы двери кому-нибудь ночью после ухода министра? — Точно нет. Наши жильцы — люди тихие и редко приходят после полуночи. Если бы это случилось, я бы, конечно, запомнила. — А утром в котором часу вы открываете дверь? — В половине седьмого. Иногда в семь. — А потом сидите у себя в привратницкой? Это была небольшая комнатка с газовой плитой, круглым столом и водопроводной раковиной. За перегородкой стояла кровать, застеленная темно-красным покрывалом. — За исключением того времени, когда подметаю лестницу. — В котором часу? — Не раньше девяти. Сначала я разношу почту, а ее приносят в половине девятого. — Дверцы у лифта застеклены, и вы, вероятно, с лестницы видите, кто поднимается или спускается? — Конечно. Я всегда машинально смотрю на лифт. — А в то утро никто не поднимался на пятый этаж? — Точно нет. — А утром или днем кто-нибудь спрашивал вас, дома ли министр? — Никто. Вот по телефону звонили. — Вам? — Нет. Министру. — Откуда вам это известно? — Я была в это время на лестнице между пятым и шестым этажами. — В котором часу это было? — Пожалуй, в десять, может, чуть раньше. Мои ноги уже не позволяют мне быстро работать. Я услышала за дверью телефонный звонок. Звонили долго. А минут через пятнадцать, когда я окончила уборку и спускалась вниз, телефон снова зазвонил. Я еще проворчала: «Звони, звони!» — А что было дальше? — Ничего. — Вы пошли к себе? — Да, переодеться. — Вы никуда не уходили из дома? — Как и каждое утро, на пятнадцать-двадцать минут, чтобы купить себе еду. Бакалейная лавка рядом с домом, мясная на углу. От бакалейщика я вижу всех, кто входит и выходит. Я всегда наблюдаю за домом. — А от мясника? — Оттуда не видно. Но я там пробыла недолго. Я ведь живу одна, вот только кот. Каждый день покупаю почти одно и то же. В мои годы уже нет аппетита.