— Года два. — Что касается Пикмаля, то он пошел со мной по собственной воле. Я не применял ни угроз, ни насилия. Следовательно, я его не похищал. Мегрэ понял, что ничего другого он от него не добьется. — Ты признаешься, что проник в квартиру Пуана? — Я признаюсь в этом, если ничего другого мне не останется. Но не больше. Через несколько минут у него уже не было другого выхода: Флери «раскололся», и Лапуэнт пришел сообщить об этом шефу. — О Маскулене он ничего не знает. До этого вечера не имел представления, на кого работает Бенуа. А отказать ему не мог, так как в прошлом обделывал с ним кое-какие делишки. — Ты дал ему подписать показания? — Сейчас занимаюсь этим. Если Пикмаль и был идеалистом, то идеалистом, избравшим неверный путь. Он продолжал молчать. Может быть, рассчитывал добиться чего-нибудь от Маскулена? В половине четвертого утра, оставив троих задержанных на Жанвье и Лапуэнта, Мегрэ взял такси и отправился на бульвар Сен-Жермен. На третьем этаже горел свет. Пуан оставил распоряжение, чтобы комиссара немедленно провели к нему. Мегрэ застал всю семью в маленькой гостиной, где его уже принимали однажды. Огюст Пуан, его жена и дочь с тревогой смотрели на Мегрэ; они еще боялись надеяться. — Документ у вас? — Нет. Но человек, который выкрал его из вашей квартиры, находится у меня в кабинете и во всем признался. — Кто он такой? — Бывший полицейский, вставший на скользкий путь и работавший на разных людей. — А тут на кого он работал? — На Маскулена. — Ну, если так… — начал Пуан и нахмурился. — Маскулен будет молчать, довольствуясь тем, что, когда ему это понадобится, окажет давление на скомпрометированных сообщников. Позволит посадить Бенуа. Что касается Флери… — Флери? Мегрэ кивнул. — Бедняга. Он попал в такое положение, что не мог отказать. — Я говорила тебе, — вмешалась мадам Пуан. — Да. Но я не верил. — Ты не создан для политики. Когда все это закончится, я надеюсь, что ты… — Самое главное, — произнес Мегрэ, — это доказать, что вы не уничтожили отчет Калама, а он был у вас украден, как вы и заявили с самого начала. — А мне поверят? — Бенуа признается. — А он скажет, на кого работал? — Нет. — А Флери? — Флери сам этого не знал. Итак… У Пуана свалилась с души огромная тяжесть, но он не испытывал радости. Мегрэ, конечно, спас его репутацию. И все же Пуан проиграл. Если только в последнюю минуту Бенуа не решится сказать всю правду, что было абсолютно невероятным, подлинным победителем окажется Маскулен. А он настолько был уверен в себе, еще до того, как Мегрэ закончил следствие, что намеренно продемонстрировал фотокопировальную машину. Это было предостережение. И означать оно могло только одно: «Можете их предупредить!» Те, кто может опасаться публикации доклада: Артюр Нику, находящийся пока в Брюсселе, политики и вообще любой, замешанный в клерфонском деле, — отныне знают, что Маскулену достаточно шевельнуть пальцем, чтобы опорочить их и навсегда погубить карьеру. В гостиной наступило молчание. Особой гордости Мегрэ не испытывал. — Через несколько месяцев, когда все забудется, я подам в отставку и вернусь в Ла-Рош-Сюр-Йон, — пробормотал Пуан. — Правда? — воскликнула его жена. — Клянусь. И уже ни о чем другом не думая, г-жа Пуан тихо радовалась: муж для нее был дороже всего на свете. — Я могу позвонить Алену? — спросила Анн-Мари. — А не поздно? — усомнилась г-жа Пуан. — Тебе не кажется, что новость стоит того, чтобы его разбудить? — Если ты так считаешь… Она, очевидно, не могла еще осознать все до конца. — Не выпьете чего-нибудь? — тихо спросил Пуан, неуверенно взглянув на Мегрэ. Их взгляды встретились. Снова у комиссара возникло ощущение, что они с Пуаном похожи, как братья. У обоих был одинаково грустный и застывший взгляд, одинаково опущены плечи. Стакан вина был только поводом, чтобы посидеть минутку друг против друга. Анн-Мари говорила по телефону: — Да… Все кончено… Сообщать об этом еще рано… Надо, чтобы папа сам преподнес им этот сюрприз с трибуны… Что могли сказать друг другу Мегрэ и Пуан? — Ваше здоровье! — Ваше, господин министр! Госпожа Пуан вышла из комнаты. Анн-Мари вскоре последовала за ней. — Пойду спать, — пробормотал Мегрэ, поднимаясь. — А вам это еще нужнее, чем мне. Пуан как-то неловко протянул Мегрэ руку, словно это был не обычный, банальный, жест, а проявление чувства, которого он стеснялся. — Спасибо, Мегрэ. — Я сделал все, что мог. — Да... Они направились к двери. — Знаете, я тоже отказался пожать ему руку… И уже на пороге, прежде чем повернуться к Пуану спиной, Мегрэ добавил: — И все-таки когда-нибудь он свернет себе шею. * * *