— Я бегло просмотрел их. — Нет ли в них какой-нибудь зацепки? — К сожалению, нет. Они просто объясняют, почему вся деревня ненавидела Леони Бирар. Она слишком много знала о каждом. И всем резала в глаза правду-матку. Но я не обнаружил в этих письмах ничего такого, за что можно было ее убить спустя десять лет. Большинство писем адресованы тем, кто уже давно умер, а их детей не очень-то беспокоит прошлое. — Вы возьмете письма с собой? — Сегодня они мне ни к чему, я могу вам оставить ключ от дома… Вы не хотите подняться наверх? Для очистки совести Мегрэ поднялся на второй этаж. Две комнаты, набитые старыми вещами и старой мебелью, ничего нового ему не рассказали. Выйдя из дома, он взял ключ, который предлагал ему лейтенант. — Что вы теперь будете делать? — В котором часу кончаются уроки в школе? — Утренние уроки кончаются в половине двенадцатого. Некоторые дети, живущие поблизости, уходят на завтрак домой. Ну а те, кто живет на фермах или на побережье, приносят завтрак в школу. Уроки снова начинаются в половине второго и кончаются в четыре часа. Мегрэ вынул из кармана часы. Было десять минут одиннадцатого. — Вы остаетесь в деревне? — Мне нужно еще повидаться со следователем, который допрашивал сегодня утром учителя, но после полудня я вернусь. — До скорого. Мегрэ пожал лейтенанту руку, постоял немного на солнце, посмотрел, как легким шагом уходит лейтенант, будто сбросив с себя тяжелую ношу, и вернулся в гостиницу. Тео, по своему обыкновению, был у Луи. В противоположном углу сидел оборванный старик бродяга с седыми всклокоченными волосами. Наливая себе вино дрожащей рукой, он равнодушно взглянул на Мегрэ. — Вы будете у нас обедать? — спросил Луи у комиссара. — Тереза жарит кролика. Тереза вышла из кухни: — Любите ли вы кролика в белом вине, господин Мегрэ? Она вышла только для того, чтобы бросить на него признательный взгляд заговорщика. Он ее не предал. Теперь, успокоившись, она даже похорошела. — Убирайся на кухню! У гостиницы остановился грузовичок, и в комнату вошел человек в одежде мясника. В отличие от большинства мясников он был худ, бледен, с кривым носом и гнилыми зубами. — Стаканчик перно[2], Луи, — бросил он хозяину и повернулся к глупо улыбавшемуся Тео: — Привет, старый бродяга. Помощник полицейского едва кивнул. — Не очень устал? Подумать только, есть же на свете такие бездельники, как ты!.. — И обратился к Мегрэ: — Так это вы, по-видимому, пытаетесь раскрыть тайну? — Пытаюсь. — Старайтесь. Если вам это удастся, то вас надо будет наградить. Он обмочил свои длинные усы в стакане с вином. — Как поживает твой сын? — спросил Тео из своего угла, лениво вытянув вперед ноги. — Доктор считает, что ему уже можно ходить. Хорошо ему говорить — ходить! Как только мы его ставим на ноги, он падает. Доктора понимают не больше, чем помощники полицейских. Он делал вид, что шутит, но в голосе его угадывалась горечь. — На сегодня ты уже закончил? — Пока нет, надо еще съездить в Бурраж. Он заказал себе еще стаканчик, выпил его сразу, вытер усы и сказал Луи: — Запиши это на мой счет. — Потом комиссару: — Желаю удачи! Проходя мимо Тео, он нарочно задел его ногу: — Ну бывай, непутевый! Слышно было, как он завел мотор и сделал полкруга по площади. — Его отец и мать умерли от туберкулеза, — пояснил Луи. — Сестра — в санатории, а брат находится в больнице для умалишенных. — А сам он? — Перебивается как может, продает мясо в окрестных селениях. Он попытался было открыть мясную лавку в Ла-Рошели и потерял на этом весь свой капитал. — Много у него детей? — Сын и дочка. Двое других умерли при рождении. Сына сбили мотоциклом с месяц назад, и он до сих пор лежит в гипсе. Дочке его семь лет, она учится в школе. — Тебе это нравится? — насмешливо спросил Тео. — Что нравится? — Да все это рассказывать. — Я не говорю ничего дурного. — А хочешь, я расскажу о твоих делишках? Луи, видимо, испугался, выхватил из-под стойки полную бутылку и поставил ее на стол. — Ты прекрасно знаешь, что тебе нечего рассказать. Но ведь надо же поболтать, верно? Тео, видимо, торжествовал. Улыбка его угасла, но глаза насмешливо искрились. Мегрэ он показался этаким фавном в отставке. Вот так, сидя в самом центре деревни словно хитрый божок, он знал все, что происходит за стенами домов и в головах здешних жителей… Знал и в одиночестве наслаждался разыгрываемым перед ним спектаклем. Он смотрел на Мегрэ скорее как равный на равного, а не как противник. Казалось, он говорил: «Вы человек очень хитрый. Вас считают асом в своем деле. В Париже вы раскрываете все, что пытаются от вас прятать. Но я — я иной. И здесь я все знаю. Попробуйте! Сыграйте в свою игру. Спрашивайте людей. Выпытывайте у них все. А там увидим, поймете ли вы что-нибудь». Он пил с утра до вечера и, никогда не пьянея до конца, витал в своем собственном мире, который казался ему прекрасным. Поэтому-то он вечно и улыбался. Старуха Бирар тоже знала маленькие деревенские тайны, но они разъедали ее, действовали на нее как отрава, которую надо было выгнать из себя любым способом. А Тео лишь наблюдал за этими тайнами, подсмеивался втихомолку, а когда требовалась кому-нибудь справка для получения того самого пособия, что приводило в неистовый раж почтальона, он выдавал эту справку, ставя на ней печать мэрии, которую всегда носил в кармане своих потертых брюк. Впрочем, он не придавал этим справкам большого значения. Мегрэ услышал детские голоса, доносившиеся из школы. Это спешили к себе домой на завтрак школьники. Он видел, как несколько ребят вышли на площадь. — Я вернусь через полчаса. — Кролик будет уже готов, господин комиссар. — А устриц так и нет? — Нет. Сунув руки в карманы, Мегрэ направился к лавке Селье. Как раз перед ним туда вошел толстый мальчуган, цепляясь на ходу за ведра, лейки, распылители, которыми был заставлен весь пол и которые висели даже на потолке. Повсюду расставлена была домашняя посуда. Какая-то женщина окликнула Мегрэ: — Что вам угодно? В полумраке он с трудом разглядел довольно молодое лицо и светлое пятно передника в голубую клетку. — Ваш муж дома? — Он в задней комнате, в мастерской. Мальчик вошел в кухню и принялся мыть руки под умывальником. — Заходите, я его сюда позову.