— Что? Мегрэ мог поклясться, что Жан-Поля не интересовала ни толпа, ни то, как опускали в могилу гроб. Он вспомнил о стихаре, раздуваемом ветром, о кресте, который нес Марсель, вспомнил то далекое время, когда ему самому было семь лет, и как он мечтал тогда стать мальчиком из хора. Ему пришлось ждать целых два года, чтобы он мог наконец носить серебряный крест и идти на кладбище впереди похоронных дрог… — Тебе хотелось увидеть Марселя? Он заметил, как тот вздрогнул. Стало ясно: ребенок несказанно удивился и внезапно понял, что взрослый человек способен его разгадать. — Почему ты не дружишь с Марселем? — Я ни с кем не дружу. — Ты никого не любишь? — Я сын учителя, я же сказал вам об этом. — Ты предпочел бы быть сыном жестянщика, мэра или какого-нибудь другого крестьянина? — Этого я не сказал. Самое главное — не спугнуть его, не дать ему повода снова убежать… Однако мальчика удерживал не только страх, что Мегрэ его поймает. Бегал-то он быстрее комиссара. Может быть, теперь, когда они были одни, он чувствовал себя немного спокойнее? Может быть, в тайниках своей души он испытывал жгучее желание говорить? — Тебе не хочется посидеть? — Я предпочитаю стоять. — Тебя очень огорчает, что отец в тюрьме? Он не ответил ни да ни нет. — Значит, ты не огорчен этим? Мегрэ был все время настороже, как человек, продвигавшийся вперед ощупью. Причем продвигаться надо было не слишком быстро. Ведь каким-нибудь неловким вопросом можно спугнуть ребенка, и уж тогда от него ничего не добьешься. — Скажи, тебя мучает мысль о том, что ты не такой, как все? — А кто вам сказал, что я не такой, как все? — Представь себе, что у меня есть сын, который ходит в школу и который играет с соседними детьми на улице. А товарищи его говорят: «Это сын комиссара полиции». И поэтому они относятся к нему не так, как к другим. Понимаешь? А ты сын школьного учителя. Мальчик внимательно посмотрел на него — куда внимательнее, чем раньше. — Тебе хочется стать мальчиком из хора? Мегрэ почувствовал, что идет по ложному пути. Трудно сказать, почему он это почувствовал. Некоторые слова вызывали едва заметную реакцию. Другие настораживали Жан-Поля, как бы заставляя его замкнуться. — У Марселя есть товарищи? — Да. — Когда они собираются вместе, они шепчутся? Поверяют друг другу тайны, смеются, поглядывая на других? Он вспоминал позабытые случаи из своего далекого детства и сам удивлялся. Казалось, он впервые так живо вспоминал собственное детство; ему даже чудилось, будто он улавливает запах сирени, некогда растущей на школьном дворе. — Ты не пытался с ними подружиться? — Нет. — Почему? — Нипочему. — Наверно, думал, что они не примут тебя в свою компанию? — Зачем вы задаете мне все эти вопросы? — Потому что твой отец в тюрьме. Ведь не он же стрелял в Леони Бирар, верно? Он смотрел прямо в глаза мальчику, и тот не дрогнул. — Ты знаешь, что стрелял не он. Значит, это сделал кто-то другой. Разве тебе хочется, чтоб твоего отца осудили? — Нет. Чувствовалось, что мальчик начинает колебаться, и поэтому Мегрэ не стал настаивать. Накануне, в своем углу, он уже думал об этом, спрашивал себя: не хотел ли Жан-Поль, тайком от самого себя, от своего отца и матери, быть самым обыкновенным мальчишкой? Не только потому, что отец его был учителем. Они не ходили в церковь. Они одевали его не так, как других мальчишек. Их дом ничем не походил на другие дома в деревне, у них была другая жизнь. Его мать никогда не смеялась, она скользила словно тень, приниженная и кающаяся. Она сделала что-то очень плохое, и чтобы наказать ее, другая женщина стреляла в нее. И женщина эта не была осуждена! Разве это не подтверждало ее правоту? Может быть, Жан-Поль любил их? Волей-неволей он был частицей клана, в его жилах текла та же кровь. Все это было очень трудно объяснить. Были какие-то неуловимые нюансы, которые сразу же исчезали, едва начнешь пользоваться словами. — Предположим, ты знаешь какой-то факт, которого вполне достаточно, чтобы вызволить из тюрьмы твоего отца… Ощупью пробираясь вперед, он несказанно удивился, увидев, как Жан-Поль быстро поднял голову и посмотрел на него со страхом и восхищением. Мальчик уже открыл было рот, хотел, видимо, что-то сказать, но промолчал и, чтобы успокоиться, сжал кулаки. — Видишь ли, я стараюсь только понять. Я ведь не знаю твоего отца, но убежден, что солгать он не мог. Он утверждает, что не входил в сарай утром во вторник, и я ему верю. Мальчик по-прежнему настороженно наблюдал за ним. — С другой стороны, и Марсель Селье мне кажется хорошим мальчиком. Когда ему случается соврать, он тотчас же идет исповедоваться. У него вроде бы нет никакого повода обвинять твоего отца. Ведь он всегда ставит ему лучшие отметки, чем тебе. И тем не менее Марсель утверждает, что видел, как твой отец выходил из сарая… И подобно тому, как вырывается пузырь на поверхность пруда, у Жан-Поля, старавшегося не смотреть на Мегрэ, вырвалось признание: — Он врет. — Ты уверен, что он врет? Тебе не кажется? Ты не из зависти говоришь это? — Я не завидую ему. — Почему ты не сказал об этом раньше? — О чем? — Что Марсель врет? — По тому самому! — Ты уверен, что он не видел твоего отца? — Да. — Почему? Мегрэ думал, что мальчик заплачет, а может, даже зарыдает, но глаза Жан-Поля за стеклами очков оставались сухими. Только он сразу как-то сник, обмяк. Теперь в позе его не было ничего враждебного: ведь защищаться-то уже не надо. Видимо чувствуя, что ноги у него подкашиваются, он уселся прямо на бревна неподалеку от комиссара. И это было единственным признаком того, что он сдался. — Я его видел. — Кого ты видел? — Марселя. — Где? Когда? — В классе у окна. — Расскажи мне по порядку, как все произошло. — А ничего не происходило. Просто Пьедебёф пришел в класс за отцом, и оба они пошли в канцелярию мэрии. — Ты их видел? — Да. С моего места их было видно. Они вошли под своды, а все ребята стали шуметь, как обычно.