ИНТЕРВЬЮ С ДОКТОРОМ НЕГРЕЛЕМ Так, значит, один из двух вовлеченных в дело мужчин согласился высказаться если и не на пресс-конференции, то, по крайней мере, в беседе с журналистом. Лассань, тощий, рыжий непоседа, не хуже обезьяны, последние часы прожил, видимо, весьма бурно, и Мегрэ, дав волю воображению, представил себе, как тот, домчавшись до редакции, тут же устремился к столу, дабы настрочить статью, и посыльные выхватывали ее у него из-под пера частями и сломя голову неслись в наборный цех. Хотя в ней и не было ничего, как обещал разносчик газет, сенсационного и, собственно говоря, речь не шла о каких бы то ни было разоблачениях, содержание все же оказалось небезынтересным. Лассань, верный своему стилю, начинал с описания места событий: «Доктор Негрель любезно согласился дать нам эксклюзивное интервью в своей квартире в ветхом здании на улице Сен-Пер, в двух шагах от Сен-Жермен-де-Пре. Когда-то этот дом был особняком, и до сих пор на его фронтоне красуется герб одной прославленной французской фамилии, но уже давно в его пришедшие в упадок стены вселились многочисленные жильцы. Двор заставлен веломоторами, велосипедами и детскими колясками. На первом этаже разместилась столярная мастерская, ступеньки лестницы с перилами из кованой стали, видавшие славные времена, поизносились. Мы поднялись по ней на пятый этаж с мансардой, где раньше размещалась прислуга, и в глубине мрачного коридора постучали в дверь, к которой прикноплена простая визитная карточка. У нас была договоренность о встрече. Дверь открылась, и на пороге вырос темноволосый молодой человек с матовым лицом, которому играть бы в каком-нибудь фильме роль первого любовника. Доктор Негрель, как он рассказал нам чуть позже, родом с Юга Франции, из Нима, где проживало немало поколений его семьи, пережившей и взлеты и падения. Один из Негрелей служил морским врачом при Наполеоне. Другой был прокурором при Луи-Филиппе. Ныне здравствующий отец Негреля — фотограф, а сам он получил высшее образование в университете города Монпелье. Доктор…» Мегрэ, прервав чтение, прислушался. Двое влюбленных за соседним столиком просматривали ту же газету примерно с той же скоростью, что и он, и девушка прошептала: — Ну, что я тебе говорила? — ЧТО? — Это любовная история. — Дай мне спокойно почитать. Мегрэ спрятал улыбку, уткнувшись в газетную страницу. «Доктор Негрель, несмотря на авантажный вид, произвел на нас впечатление человека простого и серьезного, глубоко потрясенного событиями последних дней. Его жилье так и осталось на уровне студенческого и ничем не напоминает квартиру врача, которому прочили блестящую карьеру. Он принял нас в комнате, служившей одновременно кабинетом, гостиной и столовой. За открытыми дверьми виднелось еще одно помещение без каких-либо признаков роскоши и крохотная кухня. — Ничего не понимаю в случившемся, — с ходу заявил нам Негрель, усаживаясь на подоконник, после того как жестом показал нам на старое плюшевое кресло красной расцветки. — Полиция, а затем и следователь долго допрашивали меня, задавая вопросы, на которые я был не в состоянии ответить. Все выглядит таким образом, будто меня подозревают в убийстве мадам Жав. Но почему — да-да, с какой стати! — я решился бы на этот шаг? Сошедшиеся у переносицы густые брови придавали глубину его взгляду. На столе были остатки холодных закусок, вероятно купленных для него в этом же квартале консьержкой. Он не брит, без галстука и без пиджака. Мы поинтересовались у него: — Вы позволите спросить вас о том, что интересует наших читателей? — Постараюсь ответить, насколько это в моих силах. — Даже если вопросы окажутся нескромными? Он вяло махнул рукой. Как человек, уже столкнувшийся с самыми яркими проявлениями бестактности. — Начнем: как долго вы знаете чету Жав? — С доктором Жавом я познакомился три года назад. „Там“ тоже этим интересовались. — Где вы познакомились? — У моего патрона, профессора Лебье, ассистентом которого я являюсь. Жав иногда приводил к нам пациентов на консультацию. Как-то раз мне срочно понадобилось в центр — вот Жав и подбросил меня на своей машине. — Вы подружились? — Он сказал, что хотел бы пригласить меня как-нибудь отужинать у него дома. — И вы согласились? — Я попал туда спустя полгода, причем совершенно случайно. После одной из консультаций у профессора Лебье он спросил, не свободен ли я вечером, благо у него собирались на ужин интересные люди, — так я и оказался на бульваре Османн. — Тогда-то вас и представили мадам Жав? — Да. — Какое впечатление она произвела на вас? — Среди приглашенных я был наименее значимым гостем и, следовательно, сидел в самом конце стола. У меня даже не было возможности поговорить с ней. — Выглядела ли она счастливой женщиной? — Ни счастливой, ни несчастной. Она вела себя как хозяйка дома. — Вы часто после этого посещали дом на бульваре Османн в качестве гостя? — Весьма. — Ваши коллеги утверждают, что вы мало выходите в свет и редко ужинаете в городе. В этот момент нашей беседы Негрель вроде бы чуть стушевался, но в конечном счете улыбнулся. — Семья Жав устраивала приемы часто, по меньшей мере раз в неделю, и у них всегда бывало человек пятнадцать. Иногда кому-либо из женщин или девушек не хватало партнера, и тогда спешно звонили мне, чтобы я послужил своего рода затычкой в бочке. — Почему вы соглашались? — Потому что они были мне симпатичны. — Оба? — Да. — Ваше мнение о Жаве? — Отличный специалист. — А как человек? — Я всегда считал его порядочным, даже совестливым человеком. — В то же время вам вроде бы не пристало любить докторов, обслуживающих бомонд. — Он не был только салонным медиком. — Итак, мало-помалу вы стали другом семьи? — Другом — это слишком сильно сказано. Несмотря на разницу в возрасте, мы с Филиппом чувствовали себя хорошими товарищами. — Вы обращались друг к другу на „ты“? — Я на „ты“ с немногими. Возможно, это объясняется обстановкой, характерной для протестантского Нима, где я родился и провел молодые годы. — Это относится и к Эвелин Жав? — Конечно. Сказано это было довольно сухо. — Какие отношения связывали вас с ней? — Корректные, я бы даже сказал, дружеские.