Я тут же жалею об этом выпаде. Прямо чувствую, как она ощетинилась на том конце провода. — Да что с тобой такое сегодня? С какой ноги ты встал? Мудацкой? — Прости, — говорю я. — Я просто устал. — Ладно, — бросает она, и по ее голосу мне становится совершенно ясно, что ничего не «ладно». — Ну и что будешь делать с этим своим другом? — Позвоню ему. Если не получится связаться с ним напрямую, просто заброшу бумажник в гостиницу. Ну и выясню, все ли с ним в порядке. — Оставлю его на столе в прихожей. — Ты уходишь? — Бинго, Шерлок. У меня тоже есть своя, причем бурная личная жизнь, забыл? — Ах да… увидимся позже. — Искренне надеюсь, что нет. Она кладет трубку, а я думаю: шутка ли это была? Хлоя правда собралась гулять всю ночь напролет или просто не хочет видеть такого заносчивого засранца, как я? Я вздыхаю и набираю номер Майки. Попадаю прямиком на автоответчик: «Привет, это Майки. Я не могу подойти к телефону. Можете оставить свое сообщение после сигнала». Сообщение я оставлять не хочу. Я направляюсь к выходу из парка и выбираю более короткий путь домой, пытаясь не обращать внимание на смутное беспокойство, закипающее у меня внутри. Ничего. Думаю, все в порядке. Майки наверняка вернулся в отель и уговорил персонал выдать ему новую карточку. Все дело в том, что он просто хочет проспаться. Когда я доберусь до отеля, наверняка застану его уплетающим свой обед. И смогу убедиться, что он в полном, мать его так, порядке! Именно это я говорю себе по пути, стараясь даже мысленно звучать как можно убедительнее. И постепенно верю себе все меньше. «Трэвелодж» — уродливая гостиница, стиснутая рядом стоящими зданиями. Соседствует с захудалой забегаловкой «Поваренок». Наверняка Майки может себе позволить место получше, но это — самое удобное. По пути я дважды пытаюсь набрать его номер и каждый раз попадаю на автоответчик. Плохое предчувствие все крепнет. Я паркуюсь на стоянке, захожу в вестибюль и приближаюсь к стойке. За ней стоит молодой парень с рыжими волосами, собранными в хвост. В ушах у него тоннели. Ему явно очень неудобно в тесной рубашке и плохо завязанном галстуке. Судя по бейджу, прикрепленному к его униформе, его зовут Дудс, хотя это и не вполне похоже на имя, скорее на клеймо хронического неудачника. — Здрасте. Хотите заселиться? — Вообще-то нет. Я пришел повидаться с другом. — Ага. — Его зовут Майки Купер. Думаю, он въехал к вам вчера. — Ага. Он просто стоит и смотрит на меня каким-то расплывчатым взглядом. — Итак, — я стараюсь сдерживаться, — можете вы проверить, здесь ли он? — Вы звонили ему? — Он не отвечает на звонки, и все дело в том, что… — Я достаю бумажник из кармана. — Он забыл это у меня прошлым вечером. Тут его карточка от номера и кредитки. Я жду, когда у него на лице наступит рассвет осознания. Чувствую, как мои ноги обрастают мхом. Как образуются и тают ледники где-то в океане. — Простите, — наконец выдает Дудс. — Я вас не понимаю. — Я хочу знать, вернулся он сюда вчера или нет. Вы можете это как-то проверить? Я беспокоюсь за него. — А, так меня не было тут вчера. Вчера Джорджия дежурила. — Понятно. А тогда не посмотрите записи на компьютере? — Я бросаю взгляд на старый пыльный компьютер, стоящий у него на столе. — Если бы он вернулся, то наверняка попросил бы новую карточку. Об этом оставили бы запись, верно? — Да, думаю, я могу проверить. — Да, думаю, можете. Он вот-вот утонет в моем сарказме. Парень неуклюже садится за стол и вводит пароль. А затем оборачивается ко мне: — Не-а. Ничего. — Наверное, стоит позвонить Джорджии? Он явно обдумывает это предложение. Я прямо вижу, каких нечеловеческих усилий Дудсу стоит совершать любые действия, выходящие за рамки стандартных рабочих обязанностей. Честно говоря, мне кажется, что даже дыхание для него — непосильный труд. — Пожалуйста, — настаиваю я. Глубокий вздох. — Лады. Он подносит телефон к уху: — Алло. Джорджи? Я жду. — Прошлой ночью к нам приходил какой-то чел по имени Майки Купер? Говорил, что потерял ключ и все такое? Может, ты ему новый?.. Ага. Понятно. Спасибки. Он кладет трубку и снова возвращается за стол. — И? — напоминаю о себе я. — Не-а. Ваш приятель вчера ночью здесь не появлялся. 1986 год Я всегда думал, что похороны непременно надо проводить в серый дождливый день. И чтобы вокруг могилы толпилась куча людей в черных плащах и с черными зонтиками. В утро похорон Шона Купера солнце светило вовсю. По крайней мере в самом начале. Никто не надел черное. Его родители попросили всех облачиться во что-то красное или голубое. Это были его любимые цвета. Цвета школьной футбольной команды. Пришло довольно много ребят в полном спортивном обмундировании. Мама подобрала для меня новенькую светло-голубую рубашку с красным галстуком и простые темные брюки. — Все равно нужно выглядеть как следует, Эдди. Этим ты выкажешь свое уважение. Вот уж чего я не хотел, так это выражать уважение Шону Куперу. Я вовсе не хотел тащиться на его похороны. И до этого я никогда не бывал на похоронах. Во всяком случае, я этого не помню. Вообще-то родители брали меня с собой на похороны дедушки, но, во-первых, я тогда был еще совсем маленьким, а во-вторых, дед был уже очень старым. Старые люди умирают, в этом нет ничего особенного. Они и при жизни пахнут так, словно уже немножко умерли. Какой-то затхлый и спертый у них запашок. Ты понимаешь, что смерть есть, но обычно она всегда приходит к кому-то другому. Не к детям вроде нас. И не к людям, которых мы знаем. Смерть всегда была для меня чем-то далеким и абстрактным. И именно там, на похоронах Шона Купера, я впервые осознал, что смерть рядом — щекочет затылок холодным сладким дыханием. Она выбросила свой главный козырь — убедила нас, что ее нет. Но, я думаю, в ее темном рукаве найдется еще много других козырей. Церковь была всего в десяти минутах ходьбы от нашего дома. Хотелось бы мне, чтобы она стояла подальше. Я плелся, как улитка, и постоянно оттягивал свой воротник. На маме было то же голубое платье, что и в день вечеринки у Толстяка Гава, но сегодня она надела сверху красную курточку. Папа в кои-то веки натянул длинные брюки — спасибо ему за это. И рубашку с красными цветами. За это — нет. Мы подошли к воротам церковного дворика одновременно с Хоппо и его матерью. Мы не так уж часто виделись с ней. Если не считать тех моментов, когда она проезжала на своей машине, подметая улицу. Сегодня она скрутила свою всклокоченную гриву в пучок. На ней было бесформенное синее платье и старые потрепанные сандалии. Наверное, это плохо — говорить так, но я радовался, что моя мама не выглядит так, как она. На Хоппо были красная рубашка, голубые школьные джинсы и черные ботинки. Свои густые темные волосы он зачесал на одну сторону. Он был сам на себя не похож. И не только из-за прически и приличной одежды. Он был напряжен и выглядел встревоженным. А еще он держал на поводке Мерфи. — Здравствуй, Дэвид. Здравствуй, Гвен, — поприветствовала их мама. Я не знал, что мать Хоппо зовут Гвен. Моя мама всегда помнила имена. Папа — не очень. Он частенько шутил — еще до того, как болезнь Альцгеймера стала набирать обороты, до того, как он чокнулся, — что все забывают имена, и в этом нет ничего такого. — Здравствуйте, мистер Адамс, миссис Адамс, — отозвался Хоппо. — Здравствуйте, — произнесла его мать таким слабым голосом, как будто извинялась за что-то. — Как ваши дела? — спросила мама. Она всегда выражалась вежливо, когда на самом деле не очень хотела знать ответ. Мать Хоппо этого не почувствовала. — Не очень, — сказала она. — То есть… все это ужасно. И Мерфи было очень плохо всю ночь.