Мать Хоппо сидит в кресле с высокой спинкой рядом с диваном и тупо пялится в телевизор, по которому показывают дневное ток-шоу. Гвен Хопкинс всегда была сухопарой женщиной, но болезнь и возраст совсем ее иссушили. Она утопает в длинном цветастом платье и зеленом кардигане. Ее руки, торчащие из рукавов кардигана, похожи на куски вяленого мяса. — Мам? — мягко обращается к ней Хоппо. — К нам пришел Эд. Ты помнишь Эдди Адамса? — Здравствуйте, миссис Хопкинс, — говорю я чуть громче обычного, как люди часто делают, когда общаются с больными или стариками. Она медленно поворачивается к нам, и ее взгляд с трудом фокусируется на нас. Или, быть может, все дело в том, что она изо всех сил пытается сообразить, что происходит. А затем она улыбается, показывая кремово-белые вставные зубы. — Ах, Эдди! Я тебя помню. У тебя был брат. Его звали Шон? — Вообще-то, мам, это у Майки был брат Шон, — говорит Хоппо. Она мрачнеет, но потом снова улыбается: — Ах да, Майки. Как у него дела? — Отлично, мам, — быстро отвечает Хоппо. — Просто превосходно. — Очень хорошо. Ты не мог бы принести мне чай, Дэвид, милый? — Конечно, мам. — Он бросает на меня взгляд. — Пойду поставлю чайник. Я стою в дверях и смущенно улыбаюсь Гвен. В комнате висит какой-то запашок. Кажется, в комоде давненько не убирались. — Какой он хороший мальчик, — говорит Гвен. — Это точно. Она снова внезапно мрачнеет: — А вы кто? — Эд. Эдди. Друг Дэвида. — Ах да. А где же сам Дэвид? — Он на кухне. — Ты уверен? Я думала, он пошел гулять с собакой. — С собакой? — С Мерфи. — Э-э… нет, вряд ли он пошел гулять с Мерфи. Она слегка взмахивает узловатой, покрытой венами рукой. — Ну конечно, ведь Мерфи уже умер. Я имела в виду Дружка. Дружком звали пса, который появился у Хоппо после Мерфи. Теперь его тоже уже нет. — А, ну да. Я киваю, и она кивает мне в ответ. А потом мы опять киваем друг другу. Мы отлично смотрелись бы на приборной доске какой-нибудь тачки. Она вдруг наклоняется ко мне над подлокотником своего кресла. — Я помню тебя, Эдди Адамс. Твоя мать убивала детей. Дыхание застревает у меня в горле. Гвен все еще кивает и улыбается, но теперь все это выглядит иначе. В уголках ее рта проступает какая-то горечь, а в затуманенных голубых глазах — ясность. — Не бойся. Я им не скажу. — Она наклоняется еще ниже, постукивает себя по носу и подмигивает. — Я умею хранить секреты. — А вот и чай! — Хоппо возвращается в комнату с чашкой в руках. — Как вы тут, все в порядке? Я смотрю на Гвен — ясность испарилась, и теперь ее взгляд кажется еще более затуманенным и растерянным, чем прежде. — Все хорошо, — говорю я. — Мы просто болтали. — Понятно. Мам, вот твой чай. — Он ставит чашку на столик. — Помнишь? Горячо. Сначала надо подуть. — Спасибо, Горди. — Горди? — Я оглядываюсь на Хоппо. — Так звали отца, — шепотом отвечает он. — Ох… Мой отец не путал окружающих. Но иногда он называл меня «сын», как будто я мог не заметить, что он попросту снова забыл, как меня зовут. Гвен снова оседает в кресле, устремляет взгляд в телевизор и теряется в каком-то непонятном собственном мирке. Или любом другом мирке. «До чего же тонкая завеса разделяет реальности», — думаю я. Может, люди и не теряют сознание. Может, оно просто выскальзывает из одной реальности и попадает в другую. Хоппо вяло улыбается: — Ну что, пойдем на кухню? — Да, конечно. Даже если бы он предложил поплескаться с акулами, я бы с радостью согласился, — все что угодно, лишь бы убраться из этой душной вонючей гостиной. На кухне ситуация не лучше. В раковине громоздятся грязные тарелки. Стойка завалена конвертами, старыми журналами и скидочными купонами на соки и кока-колу. Стол чистый, но на нем валяются детали какого-то старого радио или, быть может, двигателя. Я никогда не был рукастым, а вот у Хоппо всегда здорово получалось ремонтировать, собирать и разбирать вещи. Я присаживаюсь на один из старых деревянных стульев. Он скрипит и слегка подается под моим весом. — Чай? Кофе? — спрашивает Хоппо. — Эм-м, кофе, пожалуй, спасибо. Хоппо подходит к чайнику, вроде бы новому, и прихватывает с сушилки пару кружек. Насыпает в них кофе из банки и оглядывается на меня. — Ну? Так что случилось? В который раз я пересказываю события последних трех дней. Хоппо слушает молча. Выражение его лица не меняется до самого конца моего рассказа. — Гав сказал, что ты тоже получил письмо? — спрашиваю я. Он кивает и разливает в кружки кипяток. — Да, пару недель назад. Он достает из холодильника молоко, нюхает, а затем наливает в кружки. — Я просто подумал, что это чья-то дурацкая шутка. Хоппо ставит кружки на стол и садится напротив меня. — В полиции думают, что произошел несчастный случай? Раньше я немного сомневался насчет этого, но сейчас — нет. — Да, пока они думают именно так. — По-твоему, это изменится? — Они нашли письмо. — Не факт, что оно что-то значит. — Разве? — О чем ты? Считаешь, кто-то будет выдергивать нас одного за другим, как странички из книги? Раньше я не думал об этом в таком ключе, но теперь это кажется вполне вероятным. Что уже заставляет задуматься еще кое о чем. Никки тоже получила письмо? — Шучу, — говорит он. — Ты сам сказал, что Майки надрался. Было темно. Фонарей по пути нет. Он наверняка просто упал. Пьяницы все время падают в реки.