Я крепче затягиваюсь: — Та вечеринка. Когда случилась авария. Майки сказал, что кто-то подлил ему алкоголь в напиток. — Майки всегда много врал. — Но не об этом. Он никогда не садился пьяным за руль. И он очень любил свою машину. Он бы не стал ею так рисковать. — И что? — Я думаю, кто-то и правда подлил ему алкоголь. Кто-то, кому хотелось, чтобы он попал в аварию. Это был тот, кто действительно его ненавидел. Но этот человек не мог предположить, что в машине с ним окажется и Гав. — Тогда этот кто-то — паршивый друг. — Я не думаю, что этот человек был его другом. Ни тогда, ни сейчас. — И что ты хочешь сказать? — Ты виделся с Майки в тот день, когда он вернулся в Эндерберри. В самый первый день. Ты сказал Гаву, что вы с ним разговаривали. — И что же? — Все думают, что в ту ночь Майки напился и его понесло в парк, потому что он вспомнил о своем брате, но я в это не верю. Я считаю, он пошел туда специально. Чтобы встретиться с кем-то. — Что ж, так и вышло. Он встретился с парой воришек. Я встряхиваю головой: — Им так и не предъявили обвинение. Маловато доказательств. К тому же они отрицают, что были в парке в ту ночь. Он размышляет над моими словами. — Значит, вышло все именно так, как я и говорил. Майки напился и упал в реку. — Потому что «фонари не горели по всей аллее», — киваю я. — Именно об этом ты упомянул, когда я сказал, что Майки упал в реку и утонул. Так? — Так. Мое сердце пропускает удар. — Откуда ты знал о фонарях? Тебя же там не было? Лицо Хоппо темнеет. — Зачем мне убивать Майки? — Потому что он узнал, что это ты подстроил аварию? Он собирался рассказать обо всем Гаву и написать об этом в книге. Вот ты мне и скажи зачем. Он смотрит на меня чуть дольше, чем нужно, — от этого мне не по себе. А затем протягивает мне флягу и шлепает ею по моей груди. — Иногда, Эд… лучше не знать всех ответов. Две недели спустя Какой удивительно маленькой кажется прошлая жизнь, когда ты закрываешь за ней дверь! Раньше мне казалось, что к сорока двум годам я добьюсь намного большего и оставлю куда более значительный след на этой земле. Но нет, как и у всех остальных людей, бóльшую часть моей жизни — по крайней мере, ее материальной составляющей — удалось с легкостью запихнуть в один небольшой грузовик. Дверь грузовика захлопывается. Внутри — маркированные коробки. В них надежно упакованы все мои сокровища. Ну или почти все. Я улыбаюсь грузчикам — надеюсь, что жизнерадостно и дружелюбно. — Это последние? — Ага, — отзывается самый старший и потрепанный член команды. — Все разложено как надо. — Хорошо. Отлично. Я оглядываюсь на дом. Табличка «Продано» укоризненно смотрит на меня с газона — как будто хочет сказать мне, что я в чем-то облажался и слишком рано признал поражение. Я думал, что мама расстроится, когда узнает, что я продаю дом, но, похоже, она обрадовалась. Для нее это облегчение. И еще она настояла на том, что не возьмет с этой продажи ни копейки. — Тебе эти деньги нужнее, Эд. Устройся. Начни все с чистого листа. Иногда это бывает необходимо нам всем. Когда грузовик отъезжает, я поднимаю руку в прощальном жесте. Я арендовал небольшую однокомнатную квартиру, так что коробки временно переедут в хранилище. Я медленно возвращаюсь в дом. Странно. Теперь, когда все мои пожитки отсюда исчезли, жизнь кажется маленькой, а дом, наоборот, огромным. Какое-то время я бесцельно брожу по коридорам, а затем поднимаюсь наверх, в свою комнату. На полу под окном темное пятно — здесь раньше стоял комод. Я опускаюсь рядом с ним на колени, достаю небольшую отвертку и снимаю половицу. Внутри остались только две коробочки. Я осторожно вынимаю первую, большую и пластмассовую. Прямо под ней — мой старый рюкзак. Мама купила его, когда я потерял бананку на ярмарке. Я не упоминал об этом? Мне очень нравился этот рюкзак. На нем изображены черепашки-ниндзя, и он куда круче и удобнее, чем бананка. Намного удобнее для того, кто любит собирать разные вещи… Я взял его с собой, когда выехал в лес тем ранним холодным утром. Я был один. Не знаю почему. Было очень рано, и я редко выезжал в лес в одиночестве. Особенно зимой. Может, меня вело предчувствие. В конце концов, никогда не угадаешь, попадется ли что-то интересное. А в то утро я нашел кое-что очень интересное. Я буквально наступил ей на руку. Когда шок схлынул и я осмотрелся там, то нашел и ногу. Потом левую руку. Туловище. И в конце концов — самый главный элемент этой человеческой мозаики. Ее голову. Она покоилась в куче листьев и смотрела на деревья. Солнечный свет лился сквозь переплетение голых ветвей и окрашивал лесные лужи золотом. Я опустился на колени рядом с ней. А затем протянул руку, которая слегка подрагивала от нетерпения, коснулся ее волос и отбросил их с лица. Шрамы уже не казались такими страшными. Так же, как мистер Хэллоран смягчил их своей кистью, смерть сгладила их нежным прикосновением своих костлявых пальцев. Она снова стала прекрасной. Но грустной. И растерянной. Я погладил пальцами ее лицо, а затем, почти машинально, поднял ее голову. Она оказалась тяжелее, чем я думал. И теперь, когда я прикоснулся к ней, я понял, что не смогу просто взять и положить ее на место. Так же, как не мог бросить ее гнить в куче листьев. Смерть не только снова сделала ее прекрасной. Она сделала ее особенной. И я один мог это понять. Для меня одного это имело значение — ведь за эту особенность я мог держаться… Осторожно и благоговейно я вытащил ее из кучи листьев и положил к себе в рюкзак. Там было тепло и сухо, и ей не приходилось больше смотреть на открытое солнце. Я не хотел, чтобы она испугалась темноты или чтобы мелок попал ей в глаз, поэтому решил прикрыть ей веки. Прежде чем уйти из леса, я достал мелки и нарисовал указатели к разным частям ее тела, чтобы полиция смогла их отыскать. Я был уверен, что их скоро найдут. Со мной никто не заговаривал и не пытался меня остановить на обратном пути. Если бы мне кто-то попался, я бы, наверное, сознался. Но нет, я благополучно вернулся домой и спрятал рюкзак с очередным сокровищем под половицей. Конечно, потом я понял, какие у меня из-за этого могут возникнуть проблемы. Я знал, что должен был сразу рассказать обо всем полиции. Но что, если бы они спросили насчет головы? Я совершенно не умел лгать. А если бы они поняли, что это я ее взял? Меня отправили бы за решетку. Так и возникла эта идея. Я нарисовал меловых человечков. Для Хоппо, для Толстяка Гава и Майки. Я использовал мелки разных цветов, когда рисовал этих человечков, чтобы сбить всех со следа. Чтобы никто не узнал, кто на самом деле их рисует. Я нарисовал человечка и для себя, после чего притворился — причем так, что и сам поверил в собственное притворство, — будто увидел его, только когда проснулся. А затем отправился на площадку. Майки уже был там. И все остальные явились тоже. Словно я знал, что так и будет. Я заглядываю в рюкзак. На меня смотрят ее пустые глазницы. Желтоватый череп покрыт мягкими, похожими на сахарную вату волосами. Если присмотреться, можно увидеть несколько порезов на кости в том месте, где в ее лицо вонзилась железка с карусели. Она не оставалась здесь все время. Спустя несколько недель вонь, наполнившая мою комнату, стала просто невыносимой. В комнатах у мальчиков-подростков всегда пованивает, но не настолько же. Я вырыл яму в нашем саду и хранил ее там несколько месяцев. Но потом вернул на место. Мне хотелось, чтобы она была рядом со мной. В безопасности. Я прикасаюсь к ней в последний раз. Смотрю на часы. Кладу коробку обратно в рюкзак, застегиваю его и спускаюсь по лестнице. Кладу рюкзак в багажник и заваливаю куртками и пальто. Не думаю, что кто-то остановит меня и расспросит о содержимом багажника, но кто знает. Это будет очень неловко. Я уже собираюсь сесть в машину, как вдруг вспоминаю о том, что забыл оставить ключи. У агента были ключи, но я должен передать свои новым владельцам. Я пересекаю подъездную дорожку и бросаю ключи в почтовый… Стоп. Почтовую… Я пытаюсь вспомнить, но чем больше прилагаю усилий, тем быстрее все крошится и разлетается в прах. Почтовую. Черт. Почтовую… Перед моим мысленным взором возникает отец. Он смотрит на дверную ручку и никак не может вспомнить это простое, очевидное и в то же время неуловимое слово. Вижу его лицо, испуганное и растерянное. Думай, Эд, думай. А потом я вспоминаю. Почтовая… щель. Да, почтовая щель. Я встряхиваю головой. Как глупо. Я запаниковал, вот и все. Я просто устал, да еще весь этот стресс, связанный с переездом… Все в порядке. Я — не мой отец. Я бросаю ключи в щель для почты в двери и слышу звон, с которым они падают на пол. А затем возвращаюсь к машине и сажусь на водительское сиденье. Почтовая щель. Так просто. Я завожу мотор и отъезжаю.