Она опускает взгляд. — Да. Он всегда со мной. — Она поправляет маленький серебряный крестик. — Это странно, да? Так цепляться за то, с чем связано много плохого. — Не обязательно. Некоторые вещи так просто не отпустить. Она улыбается мне: — Удачи тебе, Эдди. — И тебе. Я смотрю ей вслед, пока она спускается по дорожке и исчезает за углом. Держаться за что-то. Отпускать что-то. Иногда это одно и то же. Я снимаю с вешалки пальто, проверяю, на месте ли фляжка — она в кармане, — и выхожу за дверь. Октябрьский воздух, прохладный и свежий, нежно кусает меня за щеки. Я с чувством странного удовлетворения сажусь в машину и завожу мотор. Когда я доезжаю до крематория, становится немного теплее. Я ненавижу похороны. Да и кто их вообще любит, кроме могильщиков? Но некоторые похороны даже хуже, чем все остальные. Например, когда хоронят ушедших раньше срока. Или младенцев. Кукольный гробик, исчезающий в темной яме. Никому бы не пожелал такое увидеть. Прочие похороны просто исполнены безысходности. Например, смерть Гвен до сих пор остается шоком для всех. Но, как в случае с папой, когда тебя покидает сознание, тело неизбежно следует за ним. Соболезнующих не очень много. Гвен многие знали, но друзей у нее не было. Здесь моя мама, Гав и Шэрил, и еще несколько человек, в домах которых она убиралась. Ли, старший брат Хоппо, не смог — или не захотел — вырваться. Хоппо сидит в первом ряду, утопает в слишком большом пальто, его рука перевязана. Он похудел и выглядит старше. Его выписали из больницы всего несколько дней назад. И назначили ему психолога. Гав сидит в кресле слева от него, а Шэрил справа. Мы с мамой устроились рядом с ними. Когда я усаживаюсь, мама берет меня за руку. Как в детстве. Я крепко сжимаю ее руку в ответ. Сами похороны и служба проходят довольно быстро. С одной стороны, это милосердие, с другой — попытка показать, как семьдесят лет жизни на этой планете можно с легкостью уместить в десять минут и приправить парочкой бессмысленных рассуждений о Боге. Если на моих похоронах кто-то помянет имя Господа, от души надеюсь, что он сгорит в аду. Кремация — это еще проще. Занавески раздвигаются, потом сходятся, и все. Не нужно топтаться в церковном дворике, нет ямы, проглатывающей гроб. Я хорошо помню, как проходили похороны Шона Купера. Вместо этого мы выходим в сад памяти, разглядываем цветы и чувствуем себя неловко. Гав и Шэрил хотят устроить небольшие поминки в «Быке», но я не думаю, что кто-то придет. Я побеседовал с Гавом, а затем оставил маму с Шэрил и улизнул за угол — быстренько выкурить сигаретку и приложиться к фляге. А еще — побыть немного вдали от людей. Но, похоже, не только мне пришла в голову эта заманчивая идея. Возле ряда небольших надгробий, на которых указано, где развеян или захоронен прах, стоит Хоппо. Надгробия близ крематория всегда казались мне игрушечной версией настоящих кладбищ. — Привет. — Хоппо поднимает голову, когда я подхожу ближе. — Если я спрошу «Как ты?», это будет очень глупый вопрос? — Я в порядке. Наверное. Я знал, что это случится, но к такому все равно невозможно подготовиться. Это правда. К смерти невозможно подготовиться. Она слишком окончательна. Мы привыкли полностью контролировать свою жизнь. Менять ее. Но смерть не терпит ни рассуждений, ни жалоб, ни уговоров. Смерть — это смерть, у нее на руках все козыри. Даже если один раз и удается ее обыграть, во второй раз она этого уже не позволит. — Знаешь, что хуже всего? — говорит Хоппо. — Я даже… облегчение чувствую от того, что ее больше нет. Что мне больше не нужно с ней возиться. — Я чувствовал то же самое, когда не стало отца. Это не делает тебя плохим человеком. Признай, ты рад, что ее больше нет. Как и ее болезни. Я протягиваю ему флягу. Поколебавшись, он все же принимает ее и отпивает. — Ну а вообще, как ты? — спрашиваю я. — Как рука? — Почти не чувствую. Но врачи говорят, что нужно подождать. Ну конечно. Мы всегда ждем. Тянем время. А потом оно просто заканчивается. Он возвращает мне флягу. Хотя мне и хочется выпить, я жестом предлагаю ему еще. Он пьет, я закуриваю. — А ты? — спрашивает он. — Готов к переезду в Манчестер? Я планирую какое-то время поработать на замене. Манчестер — отличное место. Поможет взглянуть на ситуацию издалека. Рассмотреть все подробности. — Как раз собираюсь, — говорю я. — Хотя мне кажется, что дети сожрут меня заживо. — А Хлоя? — Она не едет. — Я думал, вы… Я качаю головой: — Считаю, что нам с ней лучше остаться друзьями. — Ты серьезно? — Да. Как бы мне ни нравилась мысль о том, чтобы начать встречаться с Хлоей, я ей в этом смысле неинтересен. И никогда не буду. Я ей не подхожу, как и она мне. К тому же теперь я знаю, что она — младшая сестра Никки, а это уже как-то неправильно. Им нужно налаживать отношения. А я не хочу стать причиной, по которой они могут испортиться. — Так или иначе, — говорю я, — может, я скоро обзаведусь подружкой-северянкой. — С тобой случались и более странные вещи. — Правда? Пауза. На этот раз, когда Хоппо протягивает мне флягу, я беру ее и делаю глоток. — Думаю, теперь все это и правда позади, — говорит он, и я понимаю, что он имеет в виду не только меловых человечков. — Да, наверное. Пусть даже в нашем сюжете и остались небольшие дыры и незавершенные линии. — Ты так не думаешь, похоже. Я пожимаю плечами: — Просто осталось кое-что, чего я так и не понял. — Например? — Ты никогда не задумывался о том, кто на самом деле отравил Мерфи? Это никак не укладывается у меня в голове. Я уверен, что это Майки отвязал его, да. Может, потому, что хотел тебя задеть. И рисунок тоже оставил он. Но я все равно не верю в то, что он его убил. А ты? Он молчит очень долго, прежде чем ответить. На секунду мне кажется, что ответа и не последует. А затем он говорит: — Он и не убивал. Никто не убивал. По крайней мере нарочно. — Не понимаю. — Я неотрывно смотрю на него. Он смотрит на флягу. Я протягиваю ее ему. Он осушает ее одним махом. — Мама уже тогда стала немного рассеянной. Часто клала вещи не туда, куда надо, путала все. Один раз я заметил, как она насыпает хлопья в кофейную кружку и заливает ее кипятком. Знакомо. — Однажды, примерно через год после смерти Мерфи, я пришел домой и увидел, как она готовит Дружку еду. Она положила в миску корм, а потом добавила туда что-то из коробки в шкафу. Я думал, это тоже сухой корм. А потом узнал, что это была отрава для улиток. Она просто перепутала коробки. — Вот черт. — Да. Я вовремя ее остановил, кажется, мы даже пошутили об этом. Но тогда я задумался: что, если она и раньше это делала? С Мерфи? Я пытаюсь осознать его слова. Это не назовешь убийством. Даже непреднамеренным. Просто ужасная, ужасная ошибка. «Никогда ничего не предполагай, Эдди. Задавай вопросы. Всегда старайся взглянуть за рамки предложенного». У меня невольно вырывается смешок. — Мы ошиблись. Опять! — Прости, что не сказал тебе раньше. — Зачем говорить о таком? — Что ж, думаю, теперь одним неразрешенным вопросом меньше? — Одним. — А есть и другие?