— Ага, — шепчет Хоппо. — И я тоже. Интересно, почему мы шепчемся. Нас ведь все равно никто не слышит. Только местные обитатели… Может, я ошибался. Может, его здесь нет. Может, Хлоя прислушалась ко мне и сняла комнату в хостеле. Может… Крик разносится по лесу, как вопль банши. Все деревья разом вздрагивают, и ночь наполняется шорохом черных крыльев. Я смотрю на Хоппо, и мы, не сговариваясь, срываемся на бег. Свет фонарика плещется позади нас. Мы прорываемся сквозь ветки и спутанные заросли. И наконец вырываемся на маленькую полянку. Прямо как раньше… Прямо как в моих снах… Я резко останавливаюсь, и Хоппо врезается в меня. Я оглядываюсь кругом, подсвечивая фонариком. Посреди полянки стоит измятая маленькая палатка. Перед ней — куча одежды и рюкзак. Но ее здесь нет. На секунду я испытываю облегчение, но все-таки по инерции завершаю круг, и свет моего фонарика выхватывает еще одну кучу одежды. Слишком… большую… Господи, это не одежда. — Нет! — Я подлетаю к ней и с размаху падаю в траву на колени. — Хлоя! Срываю с нее капюшон. Ее лицо — белое как мел, шея изрезана, но она все еще дышит. Слабо, прерывисто, но дышит. Она не мертва. Похоже, мы успели как раз вовремя. И, как бы мне ни хотелось найти его и схватить, это подождет. Сейчас самое главное — это Хлоя. Я оглядываюсь на Хоппо, который неуверенно топчется на границе полянки. — Нужно вызвать «скорую». Он кивает, достает телефон и хмурится, вглядываясь в него. — Сигнала почти нет. — Он подносит его к уху… А в следующую секунду его уже нет. Не только телефона, но и уха. Там, где оно было всего секунду назад, — огромная окровавленная дыра. Всплеск серебра, фонтан темной крови, а затем его рука обрывается и повисает на нитках мышц. Я слышу крик. Но это кричит не Хоппо. Сам Хоппо поднимает на меня непонимающий взгляд, а затем падает на землю с утробным стоном. Этот крик издаю я. Пастор выходит из тени и переступает через поверженного Хоппо. В одной руке у него топор — блестящий и мокрый от крови. На нем куртка приютского садовника, надетая прямо поверх пижамы. «Кажется, на нем был рабочий комбинезон. И еще он прихрамывал». Он приволакивает ногу и тащится ко мне, его дыхание рваное, лицо — изможденное и потрепанное. Он выглядит как зомби… Вот только глаза. Они более чем живые и подсвечены хорошо знакомым мне после встречи с Шоном Купером безумным огнем. Я с трудом поднимаюсь на ноги. Все мои нервы звенят: беги! Но как я могу бросить Хлою и Хоппо? Хуже того, Хоппо истекает кровью, как долго он протянет? В отдалении слышен вой сирен. Хотя, возможно, это лишь мое воображение. С другой стороны… я могу попытаться отвлечь его и поговорить. — Что, хотите убить нас, отче? А разве убийство — не смертный грех? — «Ибо вот, все души — Мои: как душа отца, так и душа сына — Мои: душа согрешающая, та умрет. Если кто праведен и творит суд и правду…»[35] Я стою, не двигаясь, чувствую, как немеют ноги, и смотрю, как с блестящего лезвия топора капает кровь Хоппо. — Поэтому вы решили убить Ханну? Потому что она была грешницей? — «Не пожелай красоты ее в сердце твоем, и да не увлечет она тебя ресницами своими; потому что из-за жены блудной обнищевают до куска хлеба, а замужняя жена уловляет дорогую душу. Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих?»[36] Он подступает еще ближе, собирая мертвой ногой мертвые листья. Его топор раскачивается. Это все равно что пытаться завести разговор с библейским Терминатором. И все же я не сдаюсь, хотя мой голос дрожит. — Она носила вашего ребенка. Она любила вас. Разве это ничего для вас не значит? — «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну»[37]. — Но вы же не отрезали свою руку. Вы не Ханну убили, а Элайзу! Он останавливается. Я вижу, как на его лице мелькает сиюминутная неуверенность. — Вы ошиблись, ваше преподобие. Вы убили не ту девушку. Невинную. Но вы ведь и так об этом знали, разве нет? Взгляните своим демонам в лицо: в глубине душе вы знали, что и Ханна была невинна. Единственный грешник — это вы, отче. Вы — лжец, лицемер и убийца. Он ревет, как зверь, и бросается на меня. Я в последний момент подныриваю и бросаюсь ему навстречу, толкаю его плечом в живот. Я слышу, как из его груди вырывается вздох, он отступает на несколько шагов, а затем замахивается, и деревянная ручка топора обрушивается на мою голову. Мы с пастором падаем на землю. Я пытаюсь подняться и одновременно схватиться за топор, но моя голова пульсирует от боли, зрение расплывается, я ничего не вижу. Перекатываюсь набок, но пастор тут же наваливается сверху. Его пальцы сцепляются в замок у меня на шее. Я пытаюсь ударить его и стряхнуть с себя, но мои руки почему-то онемели, удар получается слабый. Мы кубарем катаемся по земле. Контуженный борется с зомби. Его пальцы сжимаются все сильнее. Я отчаянно пытаюсь их разжать. Кажется, что грудь вот-вот взорвется, глаза — словно раскаленные шарики, которые вот-вот вылетят из черепной коробки. Зрение угасает так, словно кто-то медленно задвигает передо мной занавес… «Ну нет, так все это не закончится», — шепчет мой жаждущий кислорода мозг. Это не конец. Я сумею выкрутиться, прямо как Доктор Кто. Но тут его хватка неожиданно ослабевает. Я снова могу дышать и тут же стряхиваю его руки со своей шеи. Зрение проясняется. Пастор смотрит на меня, глаза у него огромные. Его губы приоткрываются: — Покайся… Последние слова выплескиваются из него одновременно с фонтаном крови. Его глаза по-прежнему смотрят прямо на меня, но жизнь в них угасает. Теперь это просто шарики с разноцветной жидкостью. Все, что в них было, исчезло без следа. Я выбираюсь из-под него. Из его спины торчит топор. Я поднимаю взгляд. Никки стоит над телом своего отца. Ее лицо, одежда и руки перепачканы кровью. Она смотрит на меня так, словно впервые заметила. — Прости. Я не знала. — Она опускается на корточки, слезы текут по ее лицу, смешиваясь с кровью. — Я должна была прийти раньше. Я должна была… 2016 год Вопросы. Как много вопросов! Но я могу справиться только с «как», «где» и «что», но что касается вопроса «почему», тут у меня нет ответов. И близко нет. Никки приехала вскоре после того, как получила мое сообщение. Когда она поняла, что дома меня нет, то наведалась в «Бык». Шэрил сказала ей, куда мы отправились, а медсестры в приюте дополнили историю. Никки осталась верна себе и пришла к нам на выручку. И как же я этому рад! Хлоя действительно решила навестить своего отца в тот день — в последний раз. И это была ее ошибка. И зря она упомянула, что хочет провести ночь в лесу. И зря покрасила волосы в белый. Думаю, в этом было все дело. Она стала слишком похожа на Ханну. И разбередила то, что не следовало… Что касается рассудка преподобного, то врачи так и не пришли к единому мнению. Говорили ли все эти его вспышки сознания, хождение по ночам и убийства о временном пробуждении из полукоматозного состояния, или все дело было в другом? Пусть он и инвалид, но нельзя отрицать то, что он — убийца. Однако теперь он мертв, и правду мы никогда не узнаем. Хотя я уверен, что кое-кому наверняка удастся заработать и прославиться благодаря этой истории, написав пару статеек для газет или, быть может, целую книгу. Майки в гробу перевернется. Основная теория, по большей части выстроенная мной же, заключается в следующем: пастор убил Элайзу, перепутав ее с Ханной. Шлюха, которая носила в себе его ублюдка и, согласно его извращенной логике, разрушила его репутацию. Зачем он разрубил ее тело на части? Что ж, думаю, единственное объяснение — это слова, которые я услышал от него в лесу: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну». Может, он надеялся, что по частям она сможет попасть в рай. Может, он просто понял свою ошибку. Или не было никакой причины. Кто знает, что на самом деле происходило у него в голове. Бог ему судья и все такое, но все же хотелось бы увидеть его за решеткой. Увидеть, как восторжествует справедливость. В полиции подумывают о том, чтобы возобновить дело Элайзы Рэнделл. Судебная экспертиза продвинулась вперед, можно сделать анализ ДНК и провернуть другие трюки, которые любят показывать в криминальных сериалах. И доказать, что именно пастор виновен в ее убийстве. Но я не жду их вердикта, затаив дыхание. Проведя ночь в лесу, где руки пастора сомкнулись на моей шее, я планирую еще долго дышать полной грудью. Хоппо почти поправился. Ему даже пришили на место ухо. Не сказать, чтобы вышло идеально, и теперь он отпускает волосы. С рукой все сложнее. Они сделали все, что могли, но нервы — хрупкая субстанция. Ему сказали, что со временем он сможет частично восстановить управление этой конечностью. Наверное. Пока рано судить. Толстяк Гав утешает его по-своему: говорит, что Хоппо теперь может парковаться где ему вздумается. А для дрочки у него остается вторая рука. В течение нескольких следующих недель журналисты осаждали весь город и меня в частности. Я не хотел с ними общаться, но Толстяк Гав согласился дать интервью. И несколько раз упомянул в нем свой бар. Когда я заглядывал туда в последний раз, там яблоку было негде упасть. Ну хоть что-то хорошее произошло. Моя жизнь постепенно вернулась на прежние рельсы. За исключением кое-каких деталей. Я позвонил в школу и сказал, что не вернусь после осенних каникул. А потом позвонил риелтору. В мой дом явился лощеный парень с модной стрижкой и в дешевом костюме. Огляделся. Я молчал и не сказал ни слова, пока он шатался по комнатам, заглядывал в шкафы, простукивал половицы, издавал возгласы «М-м-м…» и «Ух ты!» и рассказывал о том, что за последние несколько лет цены на недвижимость взлетели до небес. И хотя дом неплохо бы «проапгрейдить», он был готов назначить цену, от которой мои брови медленно уползли на лоб. Через несколько дней после этого перед моим домом появилась табличка «Продается». Я надеваю свой лучший черный костюм, приглаживаю волосы и аккуратно повязываю на шею темно-серый галстук. Уже собираюсь уходить, как вдруг слышу стук в дверь. Секунду я сомневаюсь, а затем быстро подхожу к двери и резко открываю ее. На пороге стоит Никки. Она оглядывает меня с головы до ног. — Неплохо. — Спасибо. — Я рассматриваю ее ярко-зеленое пальто. — Я так понимаю, ты не в гости пришла? — Нет. Я приехала встретиться с адвокатом. Несмотря на то, что Никки спасла трех человек, ее все равно могли арестовать за убийство отца. — Не хочешь остаться еще ненадолго? Она отрицательно качает головой: — Передай, пожалуйста, остальным, что мне очень жаль, но… — Уверен, они все поймут. — Спасибо. — Она протягивает мне ладонь. — Я просто хотела сказать… прощай, Эдди. Я смотрю на ее руку. А затем делаю то же самое, что сделал когда-то. Много-много лет назад. Шаг навстречу — и я обнимаю ее. Она на секунду напрягается, но затем обнимает меня в ответ. Я делаю глубокий вдох. Теперь она уже не пахнет ванилью и жвачкой. От нее пахнет мускусом и сигаретами. Я не цепляюсь за нее, нет. Я ее отпускаю. В конце концов мы отступаем друг от друга. Мое внимание привлекает что-то блестящее у нее на шее. — Ты все еще носишь его? — Я сдвигаю брови.