Суть большинства остальных трюков сводилась к тому, что иллюзионист сажал ассистента или ассистентку в ящик, с которым потом производил какие-либо действия. Распиливал надвое, к примеру, или пронзал мечом. После чего помощник являлся перед публикой живой и невредимый, иногда даже успев переодеться. Мальчика все это не особенно впечатляло. Что за удовольствие смотреть на членовредительство, да еще и с переодеванием… Наверное, взрослые понимали в этом больше. Но «Метаморфоза» отличалась от прочих трюков тем, что и иллюзионист, и помощник делали примерно одно и то же. Оба они были иллюзионистами. И оба — помощниками. Мальчик давно мечтал поменяться с кем-нибудь местами. Стать кем-то другим — это было бы куда интереснее. Он скосил глаза на рисунок в раскрытой книге рядом с разложенными чертежами. Двое — мужчина и женщина — улыбались публике, принимая аплодисменты. Где бы найти ассистентку? Ну, конечно, как он мог забыть о Яне… А ведь она свободно поместилась бы в новом ящике. Мальчик уже видел лицо сестры, светящееся от удивления и гордости. Наконец-то и она сможет участвовать в его шоу… Мальчик еще раз перепроверил размеры, для большей уверенности. Когда-нибудь это станет его лучшим трюком. * * * — Так что там с юбилеем? Винсент сохранял беззаботный вид. Он до последнего надеялся проскочить. И не потому, что был удачлив. Просто именно в этот день он когда-то купил свой первый билет лотереи «Трисс». Шанс выиграть миллион в «Трисс» — один на 250 000, но один против пяти выиграть хоть что-нибудь. В «Лотто» вероятность выпадения шести нужных шаров в нужном порядке — один к 490 860, и один к пятидесяти — хоть какого-нибудь выигрыша. Итак, это был «Трисс». С другой стороны, в «Бинго» шанс примерно один на 166 000, если играть в «Супершанс» или «Цветную пятерку», а вероятность выигрыша вообще один на 7,7. Так что, наверное… — Винсент, ты меня слышишь? — Мария повернула к нему красное от злобы лицо. Она не застала его врасплох. Винсент ожидал чего-то такого. Мария всегда возвращалась от родителей, похожая на маленькую озлобленную пчелу, груженную всем тем ядом, который вливали ей в уши в том доме. И все-таки Винсенту взгрустнулось, когда стало понятно, что «Трисс» сегодня не сработает. Совсем наоборот. Скандал наклевывался нешуточный. Винсент встал, налил кофе в чашку «Боевой петушок» и сел напротив жены. В воздухе висел рассеянный солнечный свет — не иначе репетиция лета. — Все находят странным, что тебя не будет с нами на празднике, — продолжала Мария. — Я объяснила, что у тебя выступление, но мама обиделась не меньше папы. — Это грустно, — сказал Винсент и в следующую секунду понял, что дал неправильный ответ. Он чувствовал мысли публики — восьмиста человек. И умел управлять их настроением, словно стоял за дирижерским пультом. Но Мария была живым минным полем, причем заминированным ее собственными родителями. И Ульрикой. — Грустно? Ее голос сорвался на фальцет. Мария обхватила ладонью чашку «Блестящая киска», и Винсенту снова бросилась в глаза неуместность этой надписи. Можно было подобрать и более удачные слова для описания состояния Марии на тот момент. Собственно, любые другие слова подошли бы больше. — Ну, я, конечно, не знаю… Тут Винсент поймал себя на том, что отстукивает ритм ногой. Это уже совсем никуда не годилось. Заметив его нервозность, супруга распалялась еще больше. Иногда Винсент задавался вопросом, что она вообще в нем нашла. Что заставило Марию в него влюбиться? Он ведь совсем ей не подходит. Или, если посмотреть на все с другой стороны, — она ему… Как ни смотри, вопрос сводится к тому, кто кого выбрал. Или же кто из них инициировал это злодеяние, настолько подрывающее родовые устои, что члены ее семьи до сих пор зализывают раны. Насколько это помнил Винсент, первый шаг сделала она. Хотя Мария и утверждала обратное. Очень может быть, что правда находилась где-то посредине. Мария всегда конкурировала с Ульрикой, что было совсем не просто из-за отвратительной привычки Ульрики доводить все до совершенства. Марии, как младшей сестре, тяжело давалось выдерживать этот ритм. При этом именно безупречность Ульрики и заставила Винсента переметнуться к младшей. Уж очень нелегко оказалось жить по стандартам старшей. А у Марии не было стандартов. Не в этом смысле, по крайней мере. Она никуда не отлучалась из настоящего. Здесь и сейчас — и всегда открыта всему. Непосредственность — так, по крайней мере, Винсент это тогда видел. Это потом выявилось несоответствие образа, который Мария манифестировала вовне, его фактическому содержанию. Слишком поздно. К тому времени их общая тайна успела выйти наружу, и оба они стояли, как на поле битвы, посреди немыслимых разрушений, которые сами же и учинили. Похоже, он просто не оправдал ее ожиданий. Но именно Мария первой переступила границу запретного. Это Винсент мог утверждать совершенно определенно вопреки всем ее отрицаниям. То, что потом вылилось в их брак, развивалось постепенно, изо дня в день, из месяца в месяц. Взгляды. Жесты. Случайные прикосновения. Все произошло в летнем доме родителей Ульрики и Марии. Прочие члены семейства отбыли на пляж. Винсент остался под предлогом работы. Под каким предлогом осталась она, он уже не помнил. Но именно там, на кухне старого деревенского дома, они впервые занялись друг другом всерьез. Мария подошла к нему первой. Положила руки на плечи, поцеловала. Потом запустила руку ему в штаны… Винсент взял ее на руки и отнес в гостиную, где обычно жил с Ульрикой, когда они приезжали навестить стариков. Примерно так это и произошло впервые. Оба они понимали, что встали на дорогу, на которой было возможно только одно направление — вперед. И ни разу не отклонились от него, к ужасу всей остальной семьи. Неделю спустя Винсент подал на развод с Ульрикой. Их первый год вылился в сплошное сумасшествие, в основном по инициативе Марии. Она как будто задалась целью взять его тело, как крепость, в которой до сих пор хозяйничала ее сестра. И Винсент ничего не имел против этого. Ему нравилось спать с Марией. Жить с Ульрикой означало непрерывное самоутверждение, а с Марией он был самим собой. Что бы там ни было, все быстро улеглось. В последние годы супружеская близость между ними случалась не чаще одного раза в месяц. Винсент уже не помнил, когда Мария в последний раз к нему прикасалась. А если и допускала к себе, то не иначе как с новомодными фокусами вроде погашенной лампы. А ведь когда-то хотела видеть его глаза во время секса… или же Винсент себе это нафантазировал? — Где ты, скажи на милость? Мог бы, по крайней мере, сделать вид, что тебе интересно, что я говорю. Винсент и сам не понимал, почему ему так трудно сосредоточиться на ее словах. Возможно, потому, что ему наперед была известна любая мысль Марии. Чаще всего она лишь озвучивала вслух реплику, которую он, угадывая, произносил про себя. — Я говорю, что тебе следовало бы позвонить маме и папе и извиниться, — повторила она громче. — Семидесятилетие — не просто день рождения. Когда ты наконец начнешь правильно расставлять жизненные приоритеты? Понимаю, что у тебя привилегия появляться и исчезать, когда тебе вздумается, но мы-то, простые смертные, лишены такой роскоши… — Я не появляюсь и исчезаю, когда мне вздумается, — устало возразил Винсент. — Просто я часто бываю занят по вечерам, потому что у меня такая работа. — А эта твоя новая… ну, которая из полиции, это тоже работа? Винсент знал, что его ответ не будет иметь никакого значения. То, что могло показаться диалогом со стороны, было монологом Марии в ее собственном понимании. Но Винсент устал изображать из себя внимательного слушателя. Только не на этот раз. — Что ты себе вообразила, в конце концов? — спросил он. — Что у меня девочки, наркотики и праздник каждый вечер? И все только потому, что я нахожусь в центре внимания публики во время работы?.. А знаешь, ведь ты права. Примерно так моя жизнь и выглядит. Ты даже представить себе не можешь, сколько камер я выбросил из окон в отелях, перед тем как раздеть очередную модель. Особенно в Варе и Кальмаре; но тебе известны и менее громкие места, где клюет не хуже. Бинго Ример поделился со мной списком контактов, и теперь моя главная проблема — уворачиваться от домогательств двадцатидвухлетних особ, которые так и падают к моим ногам, словно перезрелые яблоки. Мария уставилась на него с недоумением: — Боже, какой ты пошлый… — Но ты знала о моей работе, когда решила со мной связаться, — продолжал он. — Меня изматывают эти вечные разъезды, и да, я публичная персона. Однако упрекать меня в недостаточном внимании к семье… Знаешь, когда я дома, то уделяю семье больше внимания, чем кто бы то ни было из вас. Кто отвозит и забирает Астона четыре школьных дня в неделю из пяти? Кто каждый день сопровождает Ребекку и Беньямина из школы — на два часа раньше всех остальных детей? И это опять я, Мария. Когда ты в последний раз возилась с радиоуправляемыми машинами Астона? Рисовала с Беньямином персонажей компьютерных игр? Когда ты в последний раз по-настоящему разговаривала с Ребеккой? Сидеть и листать «Фейсбук», попивая чай, не значит быть с семьей. И то, что ты живешь с детьми под одной крышей, вовсе не гарантирует, что ты всегда с ними. И кто, в конце концов, оплачивает эти чашки с интересными надписями? Винсент осекся. Он понимал, что зашел слишком далеко, но все сказанное было правдой. Мария поднялась с «Блестящей киской» в руке. — Я хочу, чтобы мы с тобой сходили к психотерапевту, — сказала она. — И потом, ты даже не представляешь себе, как много я делаю с Астоном. Почему он не хочет готовить с тобой уроки чтения, как думаешь? На какое-то время она его ошарашила. — К психотерапевту, — повторил он. — С какой проблемой, скажи на милость? Винсент ступил на тонкий лед. Но он не мог придумать ничего более бессмысленного, чем трата денег на самодовольного типа, понимающего в человеческой психике куда меньше, чем он сам. Это все равно как если б нейрохирург отправился на консультацию к гинекологу перед предстоящей операцией. Чистое безумие… Нет, совершенно не таким представлялся ему выход из сложившейся ситуации. — Сам подумай, а я опаздываю на йогу, — крикнула Мария уже из прихожей. Винсент подождал, пока она ушла, и достал мобильник, который вот уже минуты три как вибрировал у него в кармане. Три пропущенных звонка — все от Мины. И одно сообщение. «Можешь подъехать в отделение? К нам едет Даниэль, и я хочу, чтобы ты присутствовал на допросе». * * * Его провели в маленькую комнату в здании полиции. Именно так выглядели помещения для допросов в детективных фильмах. Стол, два стула — по одному с противоположных сторон; еще несколько стульев вдоль стен. Больше ничего нет. Стол из светло-коричневого дерева напоминал офисную мебель девяностых годов, и это было единственное отличие от фильмов. И еще отсутствовали петли для наручников. Даниэль никогда не был в здании полиции в Сирии, но сомневался, что там можно найти мебель из «ИКЕА». Дверь открылась, и в комнату вошла симпатичная блондинка, которая заходила к нему в кафе. Мина. Мужчину, который был с ней, Даниэль тоже узнал. — Прости, что заставили ждать, — начала она. — Моего напарника не было на месте, когда ты позвонил. Мужчина кивнул и занял один из стульев вдоль стены. Как там его звали? Вилли или что-то в этом роде… Даниэль точно где-то видел его раньше; на сей раз это чувство было даже сильнее. Вот только никак не мог вспомнить где. — Я выступал по телевизору, — ответил мужчина на незаданный вопрос Даниэля. — Меня зовут Винсент. Ну конечно, менталист. Сейчас он будет читать Даниэля как открытую книгу. Вот так допрос… — Винсент Вальдер помогает нам вести расследование, — объяснила Мина. — Он не полицейский, но… тоже кое-что умеет. Даниэль спросил себя, знает ли она, что улыбается, когда говорит о Винсенте. — Сегодня Винсент будет просто сидеть и слушать, — продолжала она. — Не знаю, помнишь ли ты, но меня зовут Мина Дабири. Она протянула руку, сухую и пахнущую дезинфицирующим средством. — Да, у меня есть ваша визитка, — пробормотал он. — Ты хотел поговорить с нами? — Мина села напротив Даниэля и включила ноутбук. — Не хочешь снять куртку? Даниэль заранее отрепетировал каждую свою реплику, обращая особое внимание на то, как это должно звучать. Тем не менее подготовленным он себя не чувствовал. В любом случае показывать нервозность означало признавать свою вину. Хитрость состояла в том, чтобы все время держаться золотой середины. Делать паузы, но не слишком часто. Иногда замолкать на полуслове, словно не зная, что сказать. Только чтобы это не выглядело так, будто он чего-то боится. Именно поэтому Даниэль так тщательно отрабатывал каждую реплику. И вот теперь этот Винсент видит его насквозь… Даниэль никак не мог решиться открыть рот. Нужно было срочно что-то придумать. — Извините, что сбежал тогда из кафе, — начал он. — Я просто испугался. А куртка тоненькая, на улице тепло… Я бы остался в ней.