Юлия поднялась. Она еще не знала, что скажет. Столько раз уже от нее требовали этой клятвы. Клятвы возмездия. Искупления. Исправления через наказание. Но нельзя давать обещаний, не будучи уверенной, что сможешь их сдержать. Юлия поставила в мойку кофейную чашку и только собиралась открыть рот, чтобы ответить, как ее опередил Кристер. — К сожалению, мы не можем ничего обещать, — сказал он. — Кроме разве того, что сделаем все возможное. Роберт был замечательным мальчиком, теперь он самое светлое ваше воспоминание. Не позволяйте же никому забрать его у вас. Юлия с удивлением посмотрела на коллегу. И это тот самый Кристер, который всегда считал жизнь юдолью скорби, а смерть — освобождением? Неудивительно, что на выходе она принюхалась к его дыханию. Когда полицейские ушли, Йессика и Томас все еще сидели за столом на кухне и держались за руки. И это было последнее, что видела Юлия, закрывая за собой дверь. Квибилле, 1982 год Яне отыскала маму на самом краю лужайки, возле леса. Мама сидела в тени и вычищала участок от сорняков. Яне могла бы спросить, какой смысл бороться с одуванчиками на самой границе леса, но она знала, что этот разговор ни к чему не приведет. — Как продвигается работа? — Яне присела на корточки рядом с мамой. Мама продолжала корчевать одуванчики по идеально прямой линии. — Ты уверена, что это нужно? — Нет, но должно же у меня быть хоть какое-то дело, — ответила мама. — Кстати, ты не видела брата? — Укатил на велике с тремя девицами, — отмахнулась Яне и сорвала лист одуванчика. — Оттягиваются теперь где-нибудь. — Яне! — с ужасом воскликнула мама. — Какие девицы? Им же всего по семь лет. И зовут их Малла, Йесси и Лотта. Ты должна радоваться, что у брата есть хоть какие-то друзья. — Скорее я этому удивляюсь. Яне посмотрела на лист и осторожно его надкусила. — Ты ведь знаешь, что они съедобны, — сказала она, — одуванчики, я имею в виду. Так, может, не стоит с ними бороться? — С какой стати мне есть одуванчики? — Мама утерла пот со лба, оставив грязную полоску над бровями. Яне пожала плечами. — В них масса всего полезного — калий, магний, железо… — Тебе-то откуда знать? — почти возмутилась мама. — Вряд ли ты состоишь в обществе юных друзей леса. — Странно, что ты этого не знаешь, — продолжала Яне. — Кстати, по-французски одуванчик называется piss-en-lits, что означает «помочиться в постель», это же сильнейшее мочегонное средство. — Мочегонное средство, — торжественно повторила мама. — Иногда я спрашиваю себя, чья ты все-таки дочь? Ты слишком умна для этих мест. Вот оно… Сейчас самое время. Мама вонзила железный совок под корень и осторожно копнула. Яна затаила дыхание — сейчас или никогда. — Кстати, насчет того, что слишком умна для этих мест… ты в курсе, что я уезжаю через восемь дней? — Я в курсе. Мама вытащила из земли очередной одуванчик. — Собирешься навестить Ивлу в Даларне? Мы уже говорили об этом. С ее мамой как будто всё в порядке, насчет этого я даже не беспокоюсь. Тебя не будет две недели. — Я не об этом, — перебила ее Яне. Скажи ей сейчас, скажи… — Как только вернусь, соберу вещи. Яне затаила дыхание. Мама, застыв на месте, подняла глаза на дочь. Теперь ничего другого не оставалось, как только до конца объясниться. — Я уезжаю, — сказала Яне. — Не могу больше жить здесь, на этом хуторе. Мне нужно чем-то заниматься… Жить в городе… Учиться, наконец. Я… я не выдержу здесь… Свихнусь. Мама молча смотрела на дочь. Яне заморгала, чтобы смахнуть слезу. Она не должна плакать, просто не имеет на это права. Потому что тогда у нее не хватит духа порвать со всем этим, и мама победит. Яне подняла глаза к голубому небу и снова заморгала. Небо пустое — ни облачка, ни самолетика. Но ей не нужна пустота, совсем наоборот. И того, что ей нужно, на этом хуторе нет и никогда не будет. — Не волнуйся за меня, — продолжала Яне. — Мне шестнадцать, я справлюсь. Я уже нашла себе жилье. — Я волнуюсь не за тебя, а за себя, — ответила мама. — Ты всегда была самой сильной из нас. Самой умной. Ты даже знаешь, что одуванчик — сильное мочегонное, и много других вещей, а я… я… у меня едва хватает ума раздобыть еды на обед. Без тебя я… да и твой брат с его фокусами… я… я не смогу. Мама снова опустила глаза в траву. — Если ты исчезнешь, я наложу на себя руки. Яне как будто ударили в грудь, так что из легких разом выбили весь воздух. Она ожидала чего угодно — что мама рассердится, запретит, заплачет или очередного приступа депрессии — только не этого. И в Яне вскипела ярость. — Ну и черт с тобой, — сказала она. — Ты мне мать или не мать, в конце концов? Это шантаж. Я не могу посвятить жизнь тебе одной, да и брат не такой уж неженка. У меня своя жизнь, тебе понятно? Если не справляешься одна, у тебя еще есть возможность найти кого-нибудь себе в пару. Но это буду не я. Яне вскочила. Мама продолжала смотреть в траву, на ровный, очищенный от одуванчиков ряд. Она казалась такой маленькой. Такой бесхребетной. Но Яне все сделала правильно. Она должна уехать отсюда, иначе быстро покатится по наклонной. Как мама. * * * Педер беспокоился, поджидая ее у туалета, и уже начинал сомневаться, что Анетта выйдет оттуда живой. — Дорогая, с тобой всё в порядке? Он приложил ухо к белой деревянной двери. Наконец изнутри донесся стон, а потом появилась и сама Анетта — белая как мел. — Назад. — Она выставила ладонь, призывая Педера держаться на расстоянии. — У меня изжога или того хуже… В общем, ко мне опасно приближаться. Близнецов это тоже касается. — Нет проблем, дорогая, — ответил Педер. — Мы окутаем тебя заботой и вниманием. А близнецам полезно развивать жевательные мышцы. Анетта закатила глаза, прихватила из ванной пузырек антисептика и протерла дверную ручку со всех сторон. Педер затаил дыхание. Ему и в самом деле очень хотелось, чтобы Анетта никогда больше не открывала эту дверь. — Я серьезно, — сказала она. — Отныне этот туалет — моя территория. Если, конечно, у тебя не возникнет желания беспрерывно блевать и испражняться. Педер попятился, изобразив на лице ужас. — Органические жидкости? Разве в этой семье есть такая проблема? Близнецы как будто высушены изнутри. Он привлек жену к себе и пригладил ее взъерошенные волосы. Анетта слишком устала, чтобы протестовать. — Предлагаю тебе забаррикадироваться в спальне. Я принесу тебе планшет. И не выходи, пока не выздоровеешь или не просмотришь все сериалы по «Нетфликсу», в зависимости от того, что произойдет раньше. Я и близнецы будем в гостиной. Соорудим вигвам. Если будут скучать по маме, скажу, что ты нас бросила. Анетта слабо улыбнулась. — Можешь рассчитывать на секс в качестве благодарности, — она с тоской посмотрела на постель, — но не раньше, чем через два года. — Проверю по ежедневнику, когда буду свободен, — пообещал Педер, прихватывая из гостиной пару дополнительных подушек. — А теперь мне надо позвонить в отделение, отпроситься на несколько дней. Он взял мобильник. Анетта осторожно присела на краешек кровати. Она и в самом деле выглядела неважно. Наверное, стоило попросить у Мины несколько литров медицинского спирта для протирки. Болеть — последнее, что сейчас нужно Педеру. — Я, конечно, буду кормить их грудью, сколько смогу, но все-таки… как у нас там с едой? Педер прикусил язык. Он не должен был это говорить, Анетта могла бы и не простить — но как не ударить в пустые ворота? — Мы можем есть гамбургеры… Такие, знаешь, жирные… — Педер смаковал каждое слово. — Так и блестят от жира. Или черный суп… ну, ты знаешь, кровь, соль и немного клецок. Анетта с удивлением посмотрела на мужа. А потом вдруг вскочила и бросилась в ванную.