А как стали разделять, мы поняли, что есть мальчики и девочки. Но вот чем одни от других отличаются – загадка. В чем реальная разница между мужчиной и женщиной, нам никто не рассказывал. Мы видели только то, что видели – одежда разная, у нас шортики, у них платьица. Наверное, если б мне тогда сказали: «Гриша, ты девочка», я бы ответил: «А, здорово, но почему я тогда не в платьице хожу?» И еще, когда мы в лагере ходили купаться, мальчикам разрешали купаться голыми, а девочкам нет. Им говорили: «Нет, вы в трусиках купаетесь». Вот и вся разница. Кстати, мне тогда первый раз в жизни понравилась девочка. У Натальи Анатольевны была дочка Настя, и мы с ней дружили офигенно. Даже целовались. Она приводила свою дочку к нам в группу, и мы с ней играли, вместе по лужам бегали. Были, типа, друзья, но на самом деле у меня была какая-то такая первая неосознанная любовь. Я ее задирал, дразнил немножко. – Толстая, толстая! Она бежала к маме жаловаться: – Мама, он меня называет толстой! – Гриша! – Наталья Анатольевна укоризненно смотрела на меня. – Ну, она же толстая, – не сдавался я. – Она не толстая, а полненькая, – объясняла Наталья Анатольевна. Так мы и жили. В своем закрытом от всех мирке и с вопросами, на которые не знали ответов. Глава 6 Грустный праздник Но жизнь в дошколке подходила к концу. Летом, перед лагерем, собралась комиссия, чтобы определить, кто из нас будет учиться в нормальной школе в нашем детдоме, а кто поедет в другой детский дом, коррекционный. Конечно, нам этого не говорили. Просто собрали всех рядом с групповой и вызывали по 2–3 человека для тестирования. Слога какие-то мы читали. Рисунки рисовали специальные. В прописях что-то там заполняли. И по результатам, после того как мы вернулись из летнего лагеря, нас 1 сентября разделили на две группы. За первой группой приехал чужой автобус, из другого детского дома. Их одели в новую школьную форму, выдали им ранцы и загрузили в автобус. Так они отправились в новую жизнь. Не помню, чтобы их предупреждали об этом. А остальные, тоже в новой школьной форме и с ранцами, пошли в младший школьный корпус. Я только потом, в третьем классе, узнал от своей учительницы, что меня тоже хотели отправить в коррекционный детский дом. Испугался задним числом страшно. Уже видел пару раз своих прежних приятелей, которых в коррекционку отвезли: они там стали совсем другими, превратились из обычных детей в вялых старичков с тупыми лицами. Но меня спасла наш психиатр, Анна Анатольевна. Она сказала: «Я в нем что-то вижу, есть потенциал, пусть идет в обычную школу». И потом меня воспитатели к ней, чуть что, отправляли, со словами: «Лучше бы тебя в коррекционку отвезли». И вот 1 сентября мы построились парами и пошли. Все наши игрушки, вещи, одежда – все осталось в дошкольном корпусе. Штанишки, шортики, рубашечки, любимые игрушки достались следующим поколениям сирот. С собой нам разрешили взять только новый портфель, который нам подарили на 1 сентября. В нем были пенал, тетрадки, ручки – то, что нужно для школы. Нас всех одели в новую школьную форму – праздник же, парадный костюм, – и в этой новой, пока чужой мне одежде, с новым рюкзаком я шел в строю через дорогу в новую жизнь. Было так страшно! Аж коленки тряслись. Я понимал – там будет что-то совсем другое. Все воспитатели, к которым мы привыкли, которых любили и не очень, но уже хорошо знали, остались в прошлом. А я к ним прикипел, мамками всех называл, и тут – раз, и все изменилось, все вокруг новенькие. Просто ужас! А главное, непонятно зачем? Зачем надо было постоянно разлучать меня с людьми, к которым я привык? Наших дневных воспитателей мне было тяжело терять. Очень больно. Наталья Анатольевна, Нина Александровна, Лариса Юрьевна и Татьяна Григорьевна – самые дорогие для меня люди. И даже с ними у нас не было никаких прощаний, ничего такого. Нас просто одели во все новое и повели в неизвестную жизнь. Пока шли, мы еще ничего не понимали. Но когда пришли в огромное незнакомое здание – там и младший школьный корпус, и старший, а между ними еще учебный, – начали плакать. На торжественной линейке мы стояли и громко, хором, рыдали. Были в слезах и соплях. А нам там про праздник, блин, про День знаний. Мы видели гигантскую толпу детей, они все были старше нас – на голову, на две, а то и на три выше. Кругом стояли чужие взрослые, которых мы не встречали ни разу в жизни. Другая атмосфера, другие звуки, другой запах. Я плакал и думал, что очень хочу вернуться назад, в свой старый корпус. Там мне было хорошо. И вот я реву, а солнце светит, погода прекрасная, выступающие произносят торжественные речи, кто-то там говорит: «Вот наши первоклассники, наше будущее, наша надежда». Много ненужных, лишних слов. Лучше бы успокоили как-то. После линейки, не заходя в свои новые комнаты, мы пошли в класс. Там нас встретила наша первая учительница – Валентина Ивановна Додонова. Святой человек. Я ее потом очень полюбил. Она была уже старенькая, волосы седые такие волнистые, лицо морщинистое. И еще она хромала – ходила по классу, раскачиваясь как моряк. У нее то ли мизинец, то ли большой палец на ноге удалили. И зубы у нее уже не все свои были, местами серебряные стояли, а где-то золотые. Но она была преподаватель со стажем, учитель года. Хоть и строгая, зато добрая. И вот мы заходим в класс – там парты, стульчики, все незнакомое. Видим, на краешке парт лежат чупа-чупсы. Хоть тут у нас проснулся интерес, мы чуть-чуть успокоились и всхлипывать перестали. Только на леденцы и смотрели. Нас Валентина Ивановна очень ласково пригласила, сказала: «Где хотите, там и садитесь». Конечно, мы тут же уселись за те парты, на которых лежали чупа-чупсы. Сидим радостные, сосем леденцы. Пришли наконец в себя и стали осматриваться. Нас в классе оказалось семь человек. Пять человек моих друзей, приятелей и еще двое добавились – Саша и Егор. Они из второй группы пришли. А из «стареньких» – я, Тимик, Никита, Максим и Дима. Как же я был рад Некиту с Тимиком! Мы снова были вместе. Да и с Димой уже хорошо общались, с Максимом тоже. Максим в первом классе очень быстро начал читать и потом постоянно читал, читал, читал. Про космос, про динозавров, про историю, про все, что на глаза попадется. А мы сидим, рубимся в какие-нибудь игрушки электронные – покемоны, еще что-то. Максим все с книгами, да с книгами, играть его не дозовешься. Мы: «Эу, Максим, иди с нами играть!» – а он: «Не, пацаны, попозже». Его еще в младшей школе забрали в семью. И еще у нас, как обычно, оказалась одна девочка на всю группу, то есть на весь класс – Саша. Мы с ней раньше виделись в дошкольном отделении, в столовой, но 1 сентября познакомились. Когда класс представлялся. – Дети, давайте познакомимся, – сказала учительница, – я Валентина Ивановна, – и посмотрела на меня, – а тебя как зовут? – Я Гриша. – А тебя? – она посмотрела на Сашу. – Саааша. Так и узнали друг друга. А после этого нас повели в спальный корпус, где нас встретила новая воспитательница Софья Николаевна. И мы сразу поняли, что это зверь. Стоим мы перед ней, сосем эти огромные чупа-чупсы, которые у Валентины Ивановны в классе получили – они то ли черничные были, то ли со вкусом кока-колы – только-только все успокоились, слезы утерли. А питалка что-то нам говорит-говорит, распинается: «Это ваши новые спальни, это групповая, это ваши столы, здесь мы будем проводить большую часть времени». А потом вдруг резко бросилась к Тимику и как заорет: «Прекрати сосать!!! Дай сюда!» – выхватила чупа-чупс и выкинула его прямо в мусорное ведро. Вот за что?! Некит тогда как настоящий друг отдал Тимику свой чупа-чупс. Но мы все сразу сжались в комок, опять чуть не плачем. А нам показывают спальни, новую одежду и комбинезоны для прогулок. Красные такие. Мы по всем комнатам прошлись. В одной комнате было четыре кровати – там разместили пацанов. В другой комнате спала в итоге только одна Саша, хотя там две кровати было. И в третьей спальне тоже две кровати стояли, там спали два человека. Я потом во всех этих трех комнатах побывал – то тут спал, то там. Но первая моя комната была самая ближняя к групповой, где две кровати, и это оказалась самая стремная комната. Когда был отбой и питалки уходили в групповую, они слышали все, что творится в нашей спальне. Даже если разговаривал шепотом, чуть что на меня орали: «Гынжу, рот закрой!» Но зато был свой интерес – можно было как следует питалку злить. Типа, она заходит, мы спим. А как только вышла – давай опять по кроватям скакать и болтать. Вот она и бегает полночи туда-сюда. А еще у нас в стене была дырка, которая вела в комнату Саши. И мы всегда с ней переговаривались. Сначала, правда, не поняли, что это дырка – она была набита какими-то старыми журналами. А когда мы эти журналы, комиксы, повытаскивали, то увидели, что там дыра в девчачью комнату. И сразу подумали: «Класс, можно болтать». Так до конца третьего класса через эту дырку по ночам и общались. С Сашей мы очень сдружились, я реально воспринимал ее как сестру. Классная она девчонка. Кстати, каким бы зверем ни была наша новая питалка, зато это она заметила где-то в середине первого класса ошибку в моем имени. Пришла ко мне и говорит: – Тебя зовут Гоша. – Что? – Имя у тебя другое. Никакой ты не Гриша. А Гоша. Георгий. Запомнил? – Ага, – Гоша так Гоша. – Ну-ка повтори! Как тебя зовут? – Меня зовут Гоша. – Молодец! Я быстро перестроился. Что Гоша, что Гриша, какая разница? А вот дети еще долго путались, по старой памяти меня Гришей называли. И Софья Николаевна их без конца поправляла. – Не Гриша, а Гоша. – Ой! – Ну-ка все вместе, – она заставляла учить мое имя как стих, – Го-ша! Го-ша! Так постепенно все и запомнили. Я стал Гоша Гынжу. Но вернусь к 1 сентября. После экскурсии нас повезли на какое-то мероприятие, где собрали чуть ли не всех сирот Москвы. Мы даже не переодевались – так и поехали в новой форме, которую напялили с самого утра. Я, правда, не помню, где мероприятие проходило. Но там были накрыты для нас огромные столы, а при входе всех встречали клоуны на ходулях. Там мы веселились, играли, наедались разными вкусностями на всю оставшуюся жизнь. В детском доме-то свой режим питания, никаких сюрпризов. Четверг рыбный, вторник – обязательно свекла, среда – пюре из картофеля, и так далее. Каждый день недели повторял меню, которые мы знали наизусть. До оскомины на зубах. Неделя за неделей одно и то же. Только если какой-то праздник, выпускной, например, тогда могла быть жареная картошка. А на этом мероприятии нам и салатики вкусные давали, и тортики, и конфеты. Чего только не было. Так что мы наелись как следует. Потом приехали обратно в детский дом, переоделись, еще немного побродили по своей новой группе, осмотрелись – и легли спать. А на следующий день начались обычные будни. Глава 7 Баторские будни Утром второго сентября мы все дружно встали и сначала вышли на зарядку. И третьего сентября, и четвертого, и пятого, и всегда было так. Начались одинаковые дни – я даже сам в них путаюсь и не помню, что было в первом классе, а что в третьем или втором. Потому что похоже одно на другое как день сурка. Проснулись. Сделали зарядку. Прибрали постели. Почистили зубы. Дальше назначался один дежурный, который убирает спальню. Пока три дежурных убирают три комнаты, все остальные сидят в групповой. Дальше мы собираемся и идем на завтрак в столовую. После завтрака – на учебу, после учебы – второй завтрак, и если на дворе тепло, поздняя весна или ранняя осень – мы выходили на улицу на прогулку. А после – опять учиться. Дальше обед, тихий час, полдник. Потом игровая деятельность. Затем ужин. Уборка, опять игровая деятельность и второй ужин. Умыться, подмыться, и спать. У нас всегда висело на стене расписание, где все было расчерчено по минутам – подъем, уборка, учеба, прогулка и так далее, до самого вечера. И так каждый день. Без изменений. Учеба – еда – игра. Учеба – еда – игра. Ничего не менялось. Бесило однообразие, а еще то, что не можешь сам ничего захотеть. Ну, вдруг захотелось есть, когда уроки делаешь. Или выйти погулять. Или хотя бы просто что-то сладкое. Нет. График не нарушается никогда. На школьном этаже – все младшие классы учились в своем корпусе, никуда не ходили – тоже шла однообразная жизнь. В одних и тех же стенах. Перешел на другой этаж, и вот уже сидишь в своем классе. А рядом те же дети, которые живут с тобой в группе, спят с тобой в одной спальне. Один котёл, в котором все варятся. Не было такого, как у домашних – вышли из дома, пошли в школу, после школы в музыкалку или на секцию, потом погуляли во дворе. У них там везде люди разные. Пространства разные. Интересно! А у нас – один детдом и те, кто в нем живет. Надоело или не надоело, а деться друг от друга некуда. В школе мне, кстати, никакие предметы не нравились. Разве что уроки труда – вырезать аппликации, оригами, картинки разные рисовать, вот и все. А на всем остальном я сидел как дятел. Конечно, старался поначалу и даже что-то понимал, но давалось мне это тяжело. Если бы не награда, вообще забил бы сразу. У нас тогда вместо оценок были наклейки, и вот это мне нравилось – я старался их получить как можно больше, они у меня красовались в тетрадях. Было, чем гордиться. Но когда во втором-третьем классах пошли оценки, да еще и задачи начались по математике, на этом все. Я перестал воспринимать информацию. В учебниках меня интересовали только картинки, а не то, что написано. Любопытства я за собой никакого не помню, чтобы было интересно что-то учить, узнавать. Такого точно не было. Как в младшем возрасте не был «почемучкой», так и в школе любознательным не стал. Хотя родился я совершенно здоровым, никакой умственной отсталости или чего-то такого в помине не было. Потом слышал, что так депривация влияет и интернатные условия – тормозится умственное развитие, память ухудшается, тыры-пыры. Ну вот, наверное, оно и было. Диагноз-то у меня никакой не стоял, хотя и собирались отправить в коррекционный детский дом для детей с особенностями умственного развития. Кстати, и у многих других ребят, с которыми мы были в дошколке и которые потом попали в коррекционку, тоже диагноза не было. Поначалу. Я хорошо помню, например, Родика. Такой веселый был мальчишка в соседней группе, постоянно какие-то игры придумывал, косячил как все. Лицо живое, глаза горящие. И вот его как раз отправили перед первым классом в коррекционку – наверное, тоже тесты плохо написал, – и я потом видел его в летнем лагере через несколько лет. Как я испугался! Это был совсем другой человек. Не знаю, как так может быть, но у него было лицо абсолютного дебила. Разве что слюни изо рта не текли. Наверняка уже и умственная отсталость, и все, что хочешь – все диагнозы. Тупой, безразличный, он больше ничего не придумывал, а слонялся туда-сюда без цели. Я тогда просто офигел и подумал, что сам был от этого на волоске. Несколько дней ходил пришибленный. Хорошо, что родился таким везучим! Тоже мог бы в коррекцию загреметь. И диагнозы бы уже стояли. В общем, учеба меня сразу не заинтересовала. Скучно так, что просто жесть. Но в младших классах я делал то, что велят. – Первый урок у нас чистописание, – говорила Валентина Ивановна, – открывайте тетрадки на третьей страничке. Мы открывали, шуршали страницами. Она ждала. – Видите чертежи? – наконец все в классе находили то, что надо. – Теперь обводите их по схеме. И с третьей по шестую страницу работаем. Что тут может быть интересного?! Мы сидели и, кто как может, что-то там обводили. Смертная скука. Но были в классе исключения. Самородки. Когда я слышу, что все дети в детских домах не хотят и не умеют учиться, то есть такие, как я, меня это реально бесит. Конечно, нет! Все разные. И к учебе мы относились по-разному. Да, многим из нас не до школки было – кто мать из тюрьмы ждет, кого постоянно задирают, и он думает, как бы в очередной раз не огрести, кому с утра до вечера новая семья мерещится, и он сидит в баторе как на чемоданах. Да мало ли что. Но вот у нас в классе подобралась сильная компания, и были ребята, которые учились с настоящим интересом. Максим, Никита и Саша. Тимик, конечно, особо не напрягался, как и я. Дима тоже. Надо учиться, и мы сидим за партой. Все. Но вот таких любопытных у нас в классе, которые бы дополнительные вопросы учителю задавали, чего-то там больше или лучше хотели понять, я все равно не помню. Не было принято. Валентина Ивановна сама нам все объясняла, не было ни у кого лишних вопросов. С другими ребятами – не из нашего класса – мы пересекались в основном на прогулках. Правда, были еще на нашем этаже две другие группы, с ними мы хочешь не хочешь, встречались часто. Одна группа – это пятый класс, и вторая, кажется, шестой. С пятиклашками мы общались, иногда нам какие-то общие игры устраивали. Они были до нас как раз у нашей питалки, то есть она эту группу из начальной школы выпустила и потом нас взяла. И, конечно, старшие нас то и дело воспитывали. В основном, когда в туалете кто-нибудь умудрялся отличиться. Пятиклашки тут же прибегали к нам в группу и начинали вопить: – Кто это сделал?! – Че такое опять? – Задолбали ссать мимо унитаза! Мы находили крайнего, чаще всего сам провинившийся сознавался. – Быстро взял тряпку, пошел вытирать! – командовали старшие пацаны. Как раз с того времени и пошла мода вызывать старшаков, если нужно было кого-то из нас угомонить. Питалка всегда к своим бывшим воспитанникам за помощью обращалась: чтобы пришли и провели воспитательные беседы. Те с радостью приходили, на самом деле с нами разговаривали и еще придумывали какие-нибудь наказания. В основном они поначалу были связаны с физической нагрузкой. Например, надо было взять подушку, присесть с ней на полусогнутых ногах и держать ее на вытянутых руках. Или еще было наказание: лестницу мыть с первого по четвертый этаж. Или еще что-то делать за шестиклашек в плане уборки. Вестибюль у нас огромный, холл большой – драй, сколько влезет, до блеска. Так что тех, кто без конца косячит, воспитатели постоянно передавали старшим, а сами занимались нормальными детьми. Теми, кто вел себя тише воды ниже травы и поэтому не драил постоянно холл и вестибюль. Я, конечно, к таким не относился – часто не слушался, убегал, кричал: «Надоеееели! Отвалите, не буду ничего учить!» – вот меня и наказывали. В основном доставалось мне по двум причинам: во-первых, не хотел уроки делать, во-вторых, разговаривал после отбоя. В общем, мне постоянно попадало. Но со второго или третьего класса мы стали умнее. Поняли, что если уж косячить, то лучше вместе. Мы часто не могли уснуть ночью, постоянно всей группой срывали отбои. Выглядывали из дверей спален, перебегали из комнаты в комнату, шептались, что-то там еще устраивали. В итоге питалки не выдерживали: – Я сейчас позову старшаков! – Не надо, – мы сразу затихали, – мы больше не будем! Но тишины хватало ненадолго. Все равно продолжали шептаться. Тогда питалка все-таки выполняла угрозы, шла в старший корпус. В этот момент мы лежали и думали: «Хоть бы ее послали, хоть бы ее послали». Но все равно каждая питалка находила какого-нибудь добровольца. Вот приходит такой старшак и сразу орет на нас: – Встали!!! Вышли из комнаты! Кто разговаривал?! Мы лежим и думаем: «А зачем выходить? Вдруг не спалит. Подумает, что мы спим». И тогда питалка – у нас тогда, кстати, ночная была такая противная белая моль – рассказывала ему, кто шептался, кто выходил из спальни и нарушал порядок. Это обычно были я, Тимик, иногда еще пара пацанов. – Ну что, – старшак вытаскивал нас из кроватей, – любим бегать, не спится? Давайте, подушечки взяли – и к стеночке. «О боже!» – думали мы. Упражнение было такое – опираешься спиной о стену в полуприсяде и держишь на вытянутых руках подушку. И так стоишь, качаешь ножки с ручками. По времени я точно не знаю, сколько он заставлял нас так стоять, но ноги отваливались. Некоторые просто падали. Но чаще у нас подушки выпадали из рук. И он ставил нас и предупреждал: – Считаю до двадцати!