Мы кряхтели, скрипели, но стояли. Если у кого-то в течение этих минут подушка падала, старшак давал новую команду: – Упор лежа! И тогда мы отжимались. И так руки уже дрожали от этих подушек, а на отжимании еще хуже становилось. Такие вот тренировочки у нас были по ночами. Каждый старшеклассник выдумывал наказания – кто во что горазд. Хоть тут им была возможность для творчества. Глава 8 Робин Гуд Но все эти скачки по кроватям и срывание отбоев были цветочками. А первое серьезное дело у нас было такое – мы своровали у нашей Сирень Ивановны, это уборщица, ключи от бытовки и стали таскать оттуда сладости. До четвертого класса все подарки, которые нам дарили, воспитатели уносили и складывали в бытовку. Даже если кому-то бабушка или тетя лично гостинец принесла, все равно забирали и потом, на втором ужине, делили на всех – давали с кефирчиком что-нибудь сладкое перед сном. Ну, или когда было чаепитие, чей-нибудь день рождения, доставали конфеты. Только в четвертом классе у нас завелся другой порядок – если нам подарили, то это наши конфеты и наши угощения. Сами ими распоряжались и сами делились. А раньше – нет. И вот когда мы решили залезть в бытовку, это было не потому, что мы никогда не видели сладостей и хотели именно конфет. Просто нам было обидно, что все подарки от нас уносят. Мы ничем сами не распоряжаемся. Гостинцы наши туда кладут, конфеты и подарки тоже. Что это такое?! Я точно не помню, кому и как пришла в голову мысль «вернуть свое», но мы разработали план. Во время уроков я отпросился у Валентины Ивановны: «А можно быстренько сбегаю в туалет, пожалуйста?» Меня отпустили. И мы вместе с Егором пошли «на дело». Кабинка Сирень Ивановны была в мужском туалете – там хранился ее инвентарь, тряпки, еще что-то. Я снизу, под дверкой, пролез в ее кабинку и достал ключи – взял связку от всего нашего четвертого этажа, огромную такую. И мы с Егором стали подбирать подходящий ключ под вторую бытовку, где хранились подарки, сладости, деньги. В учебное время коридоры спального этажа пустые, воспитателей там не было, уборщица после того, как делала свою работу на нашем этаже, уходила мыть лестничные пролеты, выносить мусор или болтать к своей подруге на третий этаж. Так что мы с Егором спокойно все успевали, куча возможностей. И вот стоим, пробуем все ключи подряд. Оп, нашли! После того как ключ удалось подобрать, мы сняли его со связки и оставили себе. А все остальные ключи вернули на место, откуда стащили. Так у нашей компашки появился собственный ключ от бытовки с подарками. А рядом с той находилась другая бытовка, где сушились куртки, обувь. И туда ночью отправляли в качестве наказания тех, кто не спал, а болтал с соседом. Когда меня в очередной раз отправили ночью стоять в бытовку, я и воспользовался ключом. Конечно, стремно было, но все равно пробрался тихо по коридору, открыл дверь и стал все рассматривать, где что лежит. Набил битком карманы конфетами и вернулся стоять в первую бытовку, которая для наказанных. А там уже попрятал конфеты в такие места, куда точно не сунет нос никто из взрослых. Потом пришла воспитательница, погнала меня в кровать и сама тоже спать пошла. А наутро я быстро все пересказал друзьям, куда конфеты спрятал, и мы вместе пошли за ними и всю мою добычу съели. Много раз по ночам мы ходили за конфетами. Кого наказывали, тот и ходил – набирал полные карманы, а потом со всеми делился. Коробка с конфетами там стояла огромная, туда новые подарки высыпали постоянно. А брали мы не так много, поэтому очень долго никто ничего не замечал. Тем более мы с первого класса были как одна семья, стояли друг за друга горой и воспитателям своих не сдавали. А если кого-то из наших били, то мы все тут же приходили на помощь, и нам было пофиг, насколько наш враг сильнее и старше нас. Мы были одной семьей. Но вот как-то воспитатели все-таки обнаружили наши проделки, и больше всех досталось не нам с Егором, а Саше. За то, что она все знала и прикрывала нас. Раньше воспитатели считали Сашу настоящим ангелом. Но после этого все изменилось, она уже не была для них ангелом. Я тогда за Сашу очень переживал. Как так? Таскали конфеты мы, а досталось ей. Несправедливо! Но что я мог сделать? Постепенно наша группа начала меняться – она то увеличивалась, то сокращалась. Новые дети то приходили, то уходили. Началось предательство, эгоизм и тому подобное. И все из-за этих домашних! Когда в нашу группу начали поступать новенькие, мы, словно в тюрьме, прижимали их к стенке и рассказывали им, кто они такие и какое у них место среди нас. Если новенькие забывались, то мы им напоминали. К тому времени уже знали от старшаков баторскую поговорку: «До головы не доходит, до почек дойдет». Все, как в тюрьме. Хорошо хоть костяк нашей семейки все-таки остался – ушли только двое: Максим и Егор. А теперь уже кто где, большинство не собрать. Во втором классе у нас начались серьезные перемены в компашке. Самое ужасное – в баторе появилась противная девочка Яна. Она пришла к нам из семьи, ее родителей лишили родительских прав. Мы ее с первого дня возненавидели всей душой. Мало того, что она была первой новенькой, так она была еще и девочкой. Это разрушило наш семейный очаг, если так можно сказать, весь наш уклад. У нас всегда была только Саша. И тут еще какая-то! Стало две самки на всю стаю. Нет, простите, мы привыкли к одной. Мы Яну невзлюбили, и все. Из-за нее Саша сама стала разгильдяйкой. Испортилась. Понятно, что нам это не нравилось. Раньше только мы, пацаны, косячили, нас ставили в холл или в бытовку, где мы и стояли до потери пульса, развлекаясь воровством конфет. А тут я в одну из ночей прохожу мимо бытовки, и хоп – там Саша стоит. Говорит мне, такая: «Привет, Гоша!» Я чуть не упал. Никогда раньше Сашу не наказывали. Жили девочки, естественно, в одной комнате. А там они спелись: «Оооо, теперь нас будет двое». И это плохо повлияло на дальнейшее развитие ситуации. Яна оказалась тихушницей. Все делала втихомолочку, сама воспитателям улыбается, а когда их нет рядом – что-нибудь разобьет, испортит, сломает, и потом: «Это не я». Даже воспитатели со временем поняли, что она собой представляет. К моменту ее отъезда уже говорили: «Эта Яна такая чертовка!» Потом еще приходили дети, еще. Все семейные, которые попадали в батор, нам не нравились. Они нас бесили, потому что не умели жить в коллективе. И они были совсем другие. У нас в банде тех, кто с рождения или очень давно в баторе, все друг с другом общаются. Мы как единое целое. А посмотреть на банды домашних – у них одна большая стая, внутри этой стаи другая стая, поменьше, в этой стае еще одна и так далее. Там вообще ничего не поймешь, так напутано! Я сейчас четко вижу эту разницу и понимаю, что так сложно устроено все общество людей. Но у нас-то в баторе модель была совсем другая, гораздо проще: мы все в одном коллективе, все как один. Если кто-то опрофанился, его наказывали все. Были свои методы – мы не отчитывали, не разговаривали, зря время на это не тратили. Просто игнорировали человека – делали вид, что его нет, он больше не существует. До тех пор, пока сам не поймет, за что его наказали. Он мог подойти, сказать: «Пацаны, реально, простите, что-то я лажанул». Тогда принимали обратно. Обычно не дольше суток на все это уходило, вместе с выяснением причин. Долго мы бы не выдержали – месяц, например, без одного из нас было бы слишком. Мы не хотели терять своих, но и чужих нам не надо было. Яну мы, конечно, не приняли за то, что она чужая. Мы ее пытались как-то вытолкнуть из компашки, подставить. Постоянно подглядывали за ней, трусы ее выкидывали в мусор. Делали все, чтобы ей было как-то стыдно, чтобы она опозорилась. Чтобы приходилось идти к питалкам и объяснять всю эту мутню. – У меня трусы пропаааали. – Как это?! – Я не знаю, – она плакала, – дайте мне, пожалуйста, другие. – Какие еще другие? Тут тебе не магазин! Куда вы ее трусы дели? – Не знаем, – мы изображали возмущение, – мы-то тут при чем? – Ну куда-то же трусы подевались? – Сама потеряла, – мы стояли на своем, – может, сушить повесила, и они упали куда-нибудь. И еще мы моделировали ситуацию, будто Яна что-то своровала. Не так часто, как потеря трусов, но все же случалось. Сами тащили какую-нибудь вещь и подкидывали ей. Она плакала, сопли по лицу размазывала: «Это не я, я не ворюга», а мы ей: «Ворюга-ворюга». Тут уже шло такое психологическое давление. Травили мы ее с большой радостью. И даже сейчас, понимая, что по большому счету виновата она была только в том, что нарушила нашу идиллию, причем не по собственной воле, у меня нет к ней жалости. А тогда-то была просто злость. Она нам, кстати, первых вшей принесла. То ли из приюта, то ли из больницы, то ли из дома. В итоге, конечно, и у Саши эти вши появились, и мы такие ходили, от нее тоже шарахались. – Саш, прости, конечно, но нет. Мы с тобой играть не будем. – Почему? – У тебя вши! – Я же не виноваааата. – Все равно, – мы начинали веселиться, – вшивая овца! – Отстаньте от меня! – она, бедная, начинала плакать. – Вшивая овца! Вшивая овца! Волосы у Саши были кудрявые, очень красивые, и мы тогда за это ее дразнили «овцой». Ее воспитатели чем-то там мазали, как-то постоянно вычесывали. В общем, мы от этой Яны много гадости увидели, включая вшей. И вообще, приходя к нам, надо быть нормальным человеком. Как те домашние, которые сразу понимали, что надо смириться и жить по нашим правилам. Они принимали баторские порядки и говорили: «Будь по-вашему». Вот их никто и никогда не подставлял! С такими, покладистыми, мы жили более-менее нормально. А Яна в итоге вернулась в свою кровную семью. Кажется, мамка ее как-то там восстановилась в правах и забрала дочь. И прекрасно! Долго мы бы ее не выдержали. В итоге у нас во втором классе такая картина была – в одной комнате три мальчика, в другой комнате три мальчика и в третьей комнате две девочки. И в классе мы точно в таком же составе учились. То есть и днем, и ночью вместе. Но в учебном крыле на втором этаже, конечно, были не только люди из нашей группы, но и другие, поэтому было весело. Там были Филипп, Настя, Алиса и остальные. Глава 9 Школьная любовь Алиса была моей первой любовью в младшей школе. По ней все мальчики у нас сходили с ума. Со мной тогда, во втором классе, когда произошла эта история, хотел подружиться мальчик из другого класса. Русые волосы, голубые большие глаза, маленький нос – он был красивый, почти как девочка. И с виду не скажешь, что инвалид. Но если присмотреться, можно было заметить, что за ухом у него слуховой аппарат. Короче, он был слабослышащим, и звали его Егор. По слухам, Егора нашли сотрудники нашего социального отдела около помойки. Конечно, это был никакой не редкий случай – двухмесячных младенцев и детей постарше часто обнаруживали либо в мусорном баке, либо в какой-нибудь выгребной яме. Понятно, что о родителях ребенка в такой ситуации вообще ничего не ясно – ни свидетельства о рождении нет, ни других документов. Так что, несмотря на внешность Егора, все знали, что он отброс. И проходили как будто сквозь него, словно его и в помине не было. Егор и сам прекрасно понимал, что он гадкий утенок, которого подсунули в чужую стаю. Все дети вокруг и слышали, и разговаривали, а он не мог. И все-таки упорно пытался с кем-нибудь подружиться, быть как все. Наверное, ему тоже хотелось смеяться и шалить вместе с нами, но о том, чтобы принять его в свою компашку, у нас не было даже мысли. Егора отвергали, били, чмырили, посмеивались над ним, изображая его бессвязное мычание. И вот я помню, как он захотел подкатить к этой девочке из третьего класса, по которой все вздыхали. К Алисе. Она была в то время самой красивой девочкой из младшего корпуса. Темные волосы, заплетенные в две косички, глубокие карие глаза, розовые нежные губы. Когда она улыбалась, у нее на обеих щеках выступали ямочки. У нее было маленькое и хрупкое, как у балерины, тельце. Несмотря на ангельскую внешность, характер был у нее ужасный. С девяти лет она уже умело управляла своими воздыхателями, которые были в нее влюблены и ходили за ней по пятам. Мной, если честно, тоже так управляла. И все у нее было в шоколаде – контрольные и домашние задания она списывала у умных, шалила с авторитетными, то есть с крутыми, такие, как я, нужны были для мелких поручений: что-то стащить для нее, принести, добыть. На одной из перемен – не знаю, откуда он набрался такой смелости, – Егор подошел к Алисе, робко взял ее за руку и попытался что-то сказать. – Мммм, ммдддауай дддуууу… Скорее всего, он пытался выговорить «давай дружить», но не успел. Алиса быстро выдернула свою руку из его ладони и крикнула: – Ты че, дебил? Отвали от меня, урод! Один из ее воздыхателей, старшаков, тут же подскочил. Взял Егора сзади за шкирку и откинул его назад, на пол. – Пацаны, – вокруг уже собирался народ, – посмотрите на этого идиота! Он думает, Алиска с ним будет встречаться. Все, кто стоял рядом, заржали. Алиса отошла чуть подальше, к компашке своих подруг. И стояла с ними в стороне и тоже посмеивалась. – Смотрите, этот сухарь хочет что-то сказать, – продолжал издеваться пацан, который отбросил Егора, – бе… ме… – Ммм, мммеммм, – на глаза Егора навернулись слезы. – Хватит мемекать, ты же не овца! – пацан разозлился и ударил Егора по ноге. – Будешь нормально говорить, или тебе опять всыпать?! Егор лежал на полу и не мог сказать ни слова. Он не мог даже вдохнуть из-за плача. – Ооооой, наша нюня пустила слезу! – просюсюкал обидчик и снова пнул Егора ботинком. Теперь его нога попала в ребро. – Будешь реветь, получишь втройне! Егор скрутился от боли как котенок. Он постарался успокоиться, но от боли задыхался, и слезы лились сильнее. Естественно, на него накатывало еще больше ударов. Пацан уверенно работал ногой. На его роже была довольная ухмылка, и он то и дело, как герой, поглядывал на Алису. Наконец раздался звонок на урок. Герой не поленился – сел перед Егором на корточки и с удовольствием, со всей дури, врезал ему кулаком в нос. У Егора из носа ручьем потекла кровь. Он теперь лежал неподвижно, не решаясь пошевелиться. Только тихонько всхлипывал и мычал что-то себе под нос. Со звонком он не поднялся и в класс не пошел – почти весь урок так и пролежал в луже крови. Только под конец урока на учебный этаж зачем-то поднялась медсестра. Она его и нашла там, уже без сознания. Прибежала в класс к учительнице, чтобы та вышла посмотреть, что произошло, и только потом вызвала по мобильному телефону врача. Следом за училкой мы все тоже высыпали в коридор, чтобы посмотреть, что там происходит. Стояли такие испуганные – все же видели, как Егора били, но взрослым никто ничего не сказал. Я тоже стоял в толпе детей неподвижно, разглядывал Егора – тот не шевелился, – и у меня по спине побежали мурашки от страха. Медсестры, учителя, психологи, завуч – все суетились. Кто-то из детей заплакал, я вслед за ним тоже. Стоял, ревел и чувствовал себя виноватым – как будто сам херачил Егора ботинком по ребрам. Тот пацан, который его бил, отошел в сторону, чтобы не видеть, что он натворил. А потом вообще ушел в класс и так там просидел, пока врач с медсестрой суетились вокруг Егора. Потом приехала «Скорая помощь», Егора положили на носилки и понесли к машине. Через пару дней Егора выписали из больницы. А через месяц его усыновили. Думаю, это лучшее, что могло с ним случиться, – среди нас он бы не выжил. Семья, которая его забрала, накопила деньги, Егору сделали какую-то сложную операцию на уши, и он начал слышать. Я его видел потом один раз через пару лет. Он нормально слышал, как все. И даже научился говорить – с логопедами без конца занимался, еще с кем-то. Родители ему наняли всяких специалистов. Конечно, говорил он не так хорошо, как мы, но все равно было понятно. И уж точно намного лучше, чем тогда. В общем, я рад, что в баторе он не остался. Глава 10 Падший ангел В детстве я редко болел. Но все равно несколько раз в больницах побывал. Если у кого-то из нас поднималась высокая температура, начинался кашель, нас сразу клали в больницу. Потому что если это какой-нибудь вирус, то весь батор может заразиться. И что тогда с нами со всеми делать? В изоляторе, который был в детском доме, держали только с какой-нибудь легкой простудой или в самом начале болезни, пока в больницу не положат. Но в самый первый раз я попал в больницу – это было в Украине, – когда мы отдыхали в лагере в Крыму. После первого или второго класса – я точно не помню – мы поехали в лагерь в Форос. С нами, как обычно, отправили наших воспитателей – они распределялись по сменам. Каждая работала только одну смену. Наша, например, была в тот год в третью. В лагере жизнь менялась. Появлялось много новых лиц. Мы переставали вариться в одном котле, в котором все знали друг друга как облупленных, и заводили новые знакомства. Это было круто! Заранее нам, конечно, особенно не объясняли, куда мы едем и зачем. Просто все знали – если лето, значит, лагерь. Какой именно, никто понятия не имел. О том, куда едем, объявляли накануне. И тогда мы начинали в предвкушении собирать сумки. Воспитатели зачитывали по списку, что мы должны положить. – Так, шесть пар носков! Мы топали в свои спальни, приносили носки из шкафчиков. Воспитатели дожидались, когда все придут, потом опять: – Четыре футболки! Мы шли, приносили и складывали в свои сумки. И так далее, пока все не соберем. После этого нас всех еще раз проверяли по списку и, если все нормально, сумки закрывали. Ставили их в бытовки до утра. К тому времени у нас уже были собственные ящики с одеждой. Мы могли выбрать, что надеть из тех вещей, которые лежали у каждого. В день отъезда с утра мы вставали, завтракали, одевались в дорожную одежду и садились ждать времени отъезда. Когда оно приходило, садились в свой детдомовский автобус и ехали на вокзал. В Крым, кстати, мы отправлялись на поезде. И на вокзал всегда приезжали с большим запасом – воспитатели перестраховывались. В тот раз было так же.