Если мы — создания Божьих рук, Он смеялся, меня творя?..[60] Эмброуз перечитал строки со странной дрожью. Это было чувство, что его… понимают. Стихи отражали его собственные переживания. Он даже не подозревал, что Ферн чувствует то же. Сердце сжалось. — Эмброуз? — Что это, Ферн? — прошептал он, протягивая ей листок. Она посмотрела на него смущенно, неуверенно. — Это я написала. Давно. — Когда? — После выпускного. Помнишь тот вечер? Я пришла с Бейли, и он втайне от меня попросил вас всех со мной потанцевать. Один из самых неловких моментов в моей жизни, но он хотел как лучше. — Тень улыбки скользнула по губам Ферн. Эмброуз помнил. Ферн тогда была очень милой — почти красивой, и это смутило его. Он не пригласил ее на танец. А потом и вовсе ушел. — Я обидел тебя, да? Ферн пожала худенькими плечами и улыбнулась, но улыбка вышла неубедительной, а в глазах блеснули слезы. Даже спустя три года эти воспоминания причиняют ей боль. — Я обидел тебя, — повторил он с искренним раскаянием. Ферн дотронулась до его изуродованной шрамами щеки: — Ты просто не видел меня, вот и все. — Я был слеп. — Он накрутил на палец локон, упавший ей на бровь. — Вообще-то… ты вроде как сейчас слеп, — осторожно пошутила Ферн, пытаясь сгладить неловкость. — Может, поэтому я тебе и нравлюсь. В чем-то она была права. Он наполовину ослеп, но, вопреки этому, а может, и благодаря, многие вещи стал видеть гораздо отчетливее. 27 СДЕЛАТЬ ТАТУИРОВКУ Ирак — Покажи татуху, Джесс, — не унимался Бинс, почти повиснув на приятеле. Утром Джесси был у врача, набивающего татуировки, но, вернувшись, ничего не рассказал и не показал результата, к тому же был угрюмее, чем обычно. — Заткнись, Бинс. Тебе обязательно знать все на свете? Вечно ты лезешь не в свое дело. — Джесси оттолкнул его. — Все потому, что я тебя люблю. Я должен убедиться, что ты не сделал глупость, о которой будешь потом жалеть. Там единорог? Или бабочка? Ты ведь не набил имя Марли в бутонах роз? А если она больше не любит тебя, приятель? Вернешься, а она тусит с кем-то другим. Лучше не марать кожу понапрасну. Джесси выругался и толкнул Бинса так, что тот упал. Бинс с ответной руганью вскочил, и Грант, Эмброуз и Поли бросились разнимать друзей. Жара и постоянное напряжение действовали на нервы всем. Удивительно, что они еще вконец не переругались. — У меня сын! Малыш, которого я еще не видел! А Марли — его мать, так что не смей нести чушь, засранец! Иначе я из тебя всю душу вытрясу. Бинс замер. Злость его испарилась так же быстро, как вспыхнула. Эмброуз отпустил друга, поняв, что тот успокоился и больше не опасен. — Джесс, чувак, извини. Я просто дурачился. — Бинс обхватил голову руками и отвернулся, явно злясь теперь на себя. Когда он снова посмотрел на Джесси, взгляд был полон сочувствия. — Дерьмово, друг, торчать здесь, когда у тебя дома такое. Прости. Я слишком много треплю языком. Джесси пожал плечами, но так судорожно сглотнул, будто в горле застряла горькая пилюля. Если бы на нем не было защитных очков, ему бы не удалось скрыть навернувшихся слез. Он молча стал расстегивать бронежилет быстрыми, уверенными движениями пальцев. Ребята делали это по нескольку раз в день, возвращаясь с задания на базу. Это стало такой же обыденностью, как шнуровка ботинок. Джесси бросил жилет на землю, расстегнул липучки и молнию на рубашке и, оставив ее распахнутой, вытянул майку из брюк. Задрал ее, обнажив пресс и проработанные мышцы груди. Телесно Джесси был не менее красив, нем Эмброуз, и не уставал это подчеркивать. Прямо над сердцем была аккуратная черная надпись: Мой сын Джесси Дэвис Джордан 8 мая 2003 Несколько секунд он сжимал майку в кулаке, позволяя друзьям рассмотреть татуировку. Потом, не сказав ни слова, оделся. — Круто, Джесс, — глухо прошептал Бинс. Все закивали, но хранили молчание, ведь никакие слова не заставят Джесси или Бинса чувствовать себя лучше. Они продолжили идти в тишине. Поли подошел к Джесси и положил руку ему на плечо. Джесси не оттолкнул его. И тут в плывущем мареве пустыни Поли начал петь. Я на сердце своем напишу твое имя, Чтобы был ты со мной каждый миг. Мы с тобою, не видевшись, стали родными, Лишь послышался первый твой крик. Я на сердце своем напишу твое имя, Чтобы билось оно в унисон И, стрелой пролетев над морями седыми, До утра сторожило твой сон. Я на сердце своем напишу твое имя, Чтобы нас не могли разлучить. Пусть минуют года, и мы станем другими — Не порвется незримая нить.[61] Когда Поли закончил, слова повисли в воздухе. Если бы кто-то другой попробовал запеть, это бы не сработало. Но у Поли было доброе сердце, он знал, как утешить друга. То, что он запел, никого не удивило. — Это ты написал, Поли? — прошептал Грант. Его голос дрожал, и хотя все это заметили, никто не посмел шутить. — Не-а. Это старая песня, ее частенько напевала моя мать. Я даже не помню, что за группа ее исполняла. Кажется, у них были длинные волосы, как у хиппи, и они носили носки с сандалиями. Но песня мне всегда нравилась. Я только немного изменил первый куплет — специально для Джесси. Какое-то время они шли в тишине, пока Эмброуз не начал насвистывать запомнившуюся мелодию. Тут Джесси попросил: — Спой снова, Поли. * * * — Какое тату мне набить? Нет, серьезно. Сердце со словом «мама» внутри? Это не круто. Я не могу придумать ничего, что не смотрелось бы глупо на парне в инвалидной коляске, — пожаловался Бейли. Они втроем — Эмброуз, Бейли и Ферн — ехали в Сили, в тату-салон «Инк Тэнк». Бейли умолял Ферн свозить его к мастеру со своего восемнадцатилетия. Пару дней назад, на озере, он снова об этом заговорил. Эмброуз решил к нему присоединиться — и Ферн оказалась в меньшинстве. Теперь на сидела за рулем. — Броузи, ты мог бы набить копье, как у Геракла. Было бы круто, — предложил Бейли.