– Давай займемся чем-нибудь вместе, – предлагаю я, усаживаясь попрямей. У меня пальцы чешутся снова схватить ноутбук и углубиться в подробности насчет Берта Родса, но сейчас нужно побыть с Патриком. Нельзя его раз за разом так отталкивать. – Знаю, ты предлагал провести целый день вместе в постели, но мне сейчас не совсем это нужно. Хотелось бы именно заняться чем-нибудь вдвоем. Выбраться из дома… Он вздыхает, гладит меня по волосам. В его взгляде одновременно любовь и грусть, и я уже знаю – то, что он сейчас скажет, меня не обрадует. – Хлоя, прости. Мне сегодня нужно ехать в Лафайетт. Помнишь ту больницу, с которой я все никак не мог договориться о встрече? Они позвонили мне, пока ты… делала свои дела. У них есть для меня часок сегодня ближе к вечеру; если получится, я смогу даже врача-другого на ужин вытащить… Короче, я должен ехать. – А, ну ладно. – Я киваю. И наконец обращаю внимание на то, как он одет. Не просто одет, а на выход. Для работы. – Конечно же… конечно, поезжай. Раз нужно, то давай. – Но тебе-то точно следует куда-нибудь выбраться. – Патрик тычет пальцем мне в грудь. – Чем-нибудь заняться. Воздухом подышать. Жаль, что я не смогу быть с тобой, но завтра к утру уже должен вернуться. – Все в порядке, – говорю я. – У меня еще столько всего недорешенного со свадьбой… Нужно отвечать на имейлы. Я просто посижу здесь и со всем этим разделаюсь, а вечерком, если получится, опрокину бокал-другой с Шэннон. – Вот и умница. – Патрик притягивает меня к себе и целует в лоб. Замирает на мгновение, и я кожей чувствую, что его глаза сверлят сейчас все еще закрытый ноутбук рядом со мной. Продолжая прижимать меня к груди одной рукой, другой, свободной, он подхватывает компьютер. Я пытаюсь его перехватить, но Патрик успевает поймать мое запястье, крепко сжимает, а сам молча кладет компьютер на колени и открывает его. – Патрик, – говорю я, но он не обращает внимания, только крепче сжимает мне руку. – Патрик, ну что ты в самом деле… Я проглатываю комок в горле, когда экран освещает его лицо, жду, пока он просмотрит страницу, которая, как я знаю, все еще там открыта – компания «Охранные системы», изображение Берта Родса. Какое-то время Патрик молчит, и я уже уверена, что он узнал имя. Понял, чем я занималась. В конце концов, про Лину я ему рассказывала. Я уже открываю рот, чтобы все объяснить, но Патрик меня опережает. – То есть вот ты отчего так нервничаешь? – Слушай, давай я все объясню, – говорю я, безуспешно пытаясь высвободить руку. – Когда нашли тело Обри, я стала беспокоиться… – Ты хочешь установить дома охранную систему? – спрашивает Патрик. – Боишься, что тот, кто охотится за этими девочками, и до тебя дотянется? Я молчу, пытаясь решить – позволить ли ему думать в этом направлении или сказать правду. Снова открываю рот и опять не успеваю ничего произнести. – Хлоя, отчего ж ты мне-то ничего не сказала? Похоже, здорово перепугалась… – Патрик отпускает мое запястье; в ладонь устремляется кровь, по пальцам словно бегут ледяные иголки. Я и не представляла, насколько сильно он сжал мне руку. Потом Патрик снова привлекает меня к себе, гладит пальцами по шее и вдоль позвоночника. – У тебя, наверное, такие воспоминания сейчас пробудились… Ну, то есть я знал, что ты думаешь обо всем этом, об отце, но не подозревал, что дошло до такого. – Прости, – бормочу я, уткнувшись губами ему в плечо. – Просто все это казалось… такой глупостью! Все эти страхи… Не сказать, что чистая правда. Однако и не совсем ложь. – Все будет хорошо, Хлоя. Тебе нечего бояться. В памяти вспыхивает утро двадцатилетней давности. Я, мама и Купер. Все трое на корточках в коридоре, у нас с Купером рюкзаки на спинах. Я плачу. Мама меня утешает. Ей есть чего бояться, Купер. Все очень серьезно. – Этот мерзавец, кем бы он ни был, если не забыла, предпочитает старшеклассниц. Сглотнув, я киваю, и в сознании сами собой возникают слова, которые он, я уверена, собирается сказать. Словно я опять в коридоре, а мама утирает мне слезы. «Не садись в машину к незнакомцам. Не гуляй в одиночку по темным переулкам». Чуть отстранившись, Патрик улыбается мне, я тоже заставляю себя улыбнуться. – Но если с охранной системой тебе будет легче, думаю, нужно так и сделать, – добавляет он. – Позвони тому парню из фирмы, пусть приезжает. По крайней мере успокоишься. – Хорошо, – я снова киваю, – попробую этим заняться. Вот только дорогие они, эти системы… Патрик качает головой: – Твое спокойствие куда дороже. Ему цены нет. Я улыбаюсь, на этот раз без всякой фальши, и в последний раз заключаю его в объятия. Он не виноват, что сердится на меня, что проявляет любопытство. В последние дни я сделалась скрытной, и он это чувствует. Только понятия не имеет, что я не собиралась покупать охранную систему, что меня интересовал человек на экране, а не оборудование, которое он устанавливает, но это неважно. Эмоции в голосе Патрика совершенно искренние. Он говорит ровно то, что думает. – Спасибо, – говорю я ему, – ты у меня такой чудесный… – Как и ты, – отвечает Патрик, целует меня в лоб и встает. – Мне уже пора. Займись чем-нибудь полезным, а я пришлю тебе эсэмэску, когда доеду. Глава 23 Стоит машине Патрика отъехать, как я бегу обратно к компьютеру, хватаю телефон и пишу Аарону эсэмэску. Берт Родс живет здесь. В Батон-Руже. Я не знаю, что делать с этой информацией. Но это определенно важно. Это не может быть простым совпадением. Вот только этого мало, чтобы идти в полицию. Насколько я могу судить, они пока не поняли, что означают пропавшие украшения, а я поднимать эту тему до сих пор не желаю. Минуту спустя телефон вибрирует – пришел ответ от Аарона. Сейчас разберусь. Дайте мне десять минут. Отложив телефон, я бросаю взгляд на компьютер, на экране которого все еще светится лицо Берта Родса – свидетельство пережитой им травмы. Когда человек пострадал физически, это можно прочитать по синякам и шрамам, но эмоциональные, душевные раны залегают куда глубже. Каждая бессонная ночь отражается в глазах, каждая пролитая слезинка оставляет след на щеке, каждый приступ гнева отпечатывается в складках морщин. От жажды крови трескаются губы. Какую-то минуту я колеблюсь, впитывая собственными глазами лицо сломанного человека. Во мне пробуждается сочувствие, и я начинаю сомневаться – неужели тот, кто столь трагически потерял собственную дочь, способен преобразиться и точно так же отнять чужую жизнь? Способен подвергнуть другую ни в чем не повинную семью подобному горю? Но я сразу же вспоминаю своих собственных пациентов, предстающие передо мной каждый день искалеченные души. Вспоминаю себя саму. Вспоминаю статистику, от которой у меня еще в университете кровь в жилах застывала – сорок процентов из тех, кто был в детстве жертвой насилия, сами становятся насильниками. Случается не с каждым – но случается. Цикл воспроизводства. Дело во власти, в контроле – вернее, в его отсутствии. В том, чтобы заполучить его обратно и присвоить. Мне ли этого не понимать. Телефон начинает вибрировать, на экране появляется имя Аарона. Я отвечаю после первого же звонка. – Что вам удалось выяснить? – спрашиваю, все еще не в силах оторвать глаз от ноутбука. – Нанесение телесных повреждений, пьянство в общественном месте, вождение в нетрезвом виде, – говорит он. – Последние пятнадцать лет регулярно попадает в тюрьму, насколько можно судить; его жена давным-давно подала на развод после разбирательств насчет домашнего насилия. Суд запретил ему к ней приближаться. – Что он ей сделал? Аарон молчит, и я не в состоянии определить – он сверяется сейчас со своими записями или просто не хочет отвечать. – Аарон? – Он начал ее душить. Слова будто оседают у меня на коже, и в комнате мгновенно делается на десять градусов холодней. Начал ее душить. – Это может оказаться совпадением, – говорит Аарон. – Или не оказаться. – Между злобным алкоголиком и серийным убийцей – дистанция огромного размера. – Возможно, имеет место эскалация, – говорю я. – Пятнадцать лет арестов за насилие – надежный индикатор того, что он способен и на большее. Он напал на жену точно таким же образом, которым напали на его дочь, Аарон. Точно таким же, каким были убиты Обри и Лэйси… – Хорошо, – журналист кивает, – хорошо. Надо будет не упускать его из виду. Но если вас это и в самом деле беспокоит, я думаю, вам следует обратиться в полицию. Расскажите им нашу теорию. Про подражателя. – Нет, – я качаю головой, – еще рано. Нам нужно больше доказательств. – Зачем? – спрашивает Аарон, в его голосе слышно возбуждение. – Хлоя, в прошлый раз вы сказали то же самое. Это и есть больше. Отчего вы так боитесь полиции? Вопрос меня ошарашивает. Я вспоминаю о том, как лгала Томасу и Дойлу, скрывая информацию от следствия. Мне никогда не приходило в голову, что я боюсь полиции, но потом я вспоминаю про университет, про тот последний раз, когда я ввязалась во что-то подобное, и как погано все в результате вышло. Как сильно я ошиблась. – Я не боюсь полиции, – говорю. Аарон молчит, и мне кажется, что я должна продолжить, объяснить подробней. Сказать, что я боюсь себя. Вместо этого я вздыхаю. – Я не хочу разговаривать с ними по той же самой причине, по которой не хотела разговаривать с вами, – произношу я резче, чем хотела. – Я совершенно не собиралась в это ввязываться. Во все это. – Но вы уже ввязались, – обрывает меня Аарон. В его голосе звучит обида, и в этот самый миг куда отчетливей, чем когда на пристани он слушал мои воспоминания о Лине, я чувствую, что наши отношения сделались чем-то большим, нежели отношения журналиста и героя его репортажа. В них появилась личная нотка. – Хотели вы того или нет, но ввязались. Я бросаю взгляд в сторону окна – в самый подходящий момент, чтобы заметить сквозь жалюзи очертания подъезжающей к дому машины. Гостей я не жду, поэтому смотрю на часы – Патрик уехал с полчаса назад. Я озираюсь по сторонам – быть может, он что-то забыл и ему пришлось вернуться? – Послушайте, Аарон, я хочу извиниться, – говорю я, ущипнув себя за переносицу. – Это прозвучало не лучшим образом. Знаю, что вы хотите помочь. Вы правы, я оказалась во всем этом независимо от собственного желания. Мой отец о том позаботился. Он молчит, но я чувствую, что напряжение на том конце понемногу рассасывается. – Я только хотела сказать, что еще не готова, чтобы полиция начала копаться в моей жизни, – объясняю я. – Если я все это на них вывалю, расскажу, кто я такая, мне будет уже не отвертеться. Они снова разберут меня по косточкам и станут разглядывать под микроскопом. Это мой дом, Аарон. Моя жизнь. Здесь я чувствую себя нормальной… по крайней мере, насколько оно вообще возможно. И мне так больше нравится. – Хорошо, – говорит он в конце концов. – Хорошо, я вас понял. Простите, что настаивал. – Все в порядке. Если у нас появятся еще доказательства, я все им расскажу. Обещаю. Я слышу, как снаружи хлопает дверца, и, обернувшись, вижу направляющийся к моему крыльцу силуэт. – Только нам надо заканчивать. Наверное, Патрик вернулся. Я вам потом перезвоню. Дав отбой, я бросаю телефон на диван и иду к дверям. На крыльце слышатся шаги, но, прежде чем Патрик успевает войти, я сама распахиваю дверь и упираю руку в бедро. – Похоже, так просто от тебя не отделаться! Потом я вижу, кто передо мной стоит, и моя улыбка исчезает, а игривое выражение лица сменяется ужасом. Это не Патрик. Уронив обе руки, я меряю его взглядом, сверху вниз и обратно, коренастую фигуру и грязную одежду, морщинистую кожу и темные, мертвые глаза. Даже темней, чем на фотографии, все еще открытой у меня на ноутбуке. Пульс стремительно учащается, на какое-то жуткое мгновение я даже вынуждена ухватиться за дверной косяк, чтобы не упасть в обморок.