Заглядываю в коробку у себя на коленях – и у меня перехватывает дыхание. Пистолета там нет, но есть нечто куда более жуткое. Это ожерелье – длинная серебряная цепочка, кулон с единственной жемчужиной и три небольших бриллианта сверху. Глава 27 Хлооояяя! Я слышу голос за дверью спальни, за визгом сирены он едва различим. Он зовет меня по имени, но я не в состоянии оторвать глаз от шкатулки у себя на коленях. От шкатулки, которую я нашла в самом углу шкафчика. От шкатулки, внутри которой аккуратно уложено ожерелье Обри Гравино. Все звуки вдруг куда-то испаряются, мне снова двенадцать, я сижу в спальне родителей и смотрю на танцующую балерину. И почти что слышу позвякивание, ритмическую колыбельную, вводящую меня в транс, пока я разглядываю содранные с мертвых тел украшения. ХЛОЯ! Я стреляю глазами вверх – дверь спальни начинает открываться. Я инстинктивно захлопываю коробку, сую ее обратно в угол шкафа и забрасываю сверху одеждой. Озираюсь вокруг в поисках чего-то, хоть чего-нибудь, что сгодится в качестве оружия, и вижу, как в спальню ступает мужская нога, а следом за ней – и сам мужчина. Я совершенно уверена, что сейчас увижу мертвые глаза Берта Родса и тянущиеся к горлу руки, так что лицо Патрика узнаю с трудом. Он входит в спальню и с изумлением смотрит на меня, скрючившуюся на полу. – Господи, Хлоя, – говорит он. – Что ты здесь делаешь? – Патрик? – Я вскакиваю с пола и уже устремляюсь к нему, но тут вспоминаю про цепочку и застываю на месте. Спрашивается, как она могла оказаться у нас в шкафу, если только ее кто-то там не спрятал… и я точно знаю, что это была не я. И что теперь? – А ты сам что здесь делаешь? – Я тебе звонил! – Он пытается перекричать сирену. – Как эта хрень вообще выключается? Я несколько раз моргаю, потом, отпихнув его, несусь вниз по лестнице и вбиваю на панели комбинацию, отключающую сирену. Оглушительный вой сменяется оглушительной тишиной, и я чувствую позади себя Патрика – он смотрит на меня с лестницы. И спрашивает: – Хлоя, что ты делала в шкафу? – Пистолет искала, – шепчу я, боясь оборачиваться. – Я не знала, что ты сегодня вернешься. Ты сказал – завтра. – Я тебе звонил, – повторяет он. – Телефон был выключен. Я оставил сообщение. Я слышу, как Патрик спускается по лестнице и идет ко мне. Знаю, что должна обернуться, встретиться с ним взглядом. Но прямо сейчас я не могу на него смотреть. Не могу заставить себя вглядеться в выражение его лица, поскольку слишком боюсь того, что могу там увидеть. – Я не захотел там ночевать, – говорит Патрик. – Хотел домой, к тебе. Я чувствую, как его руки обвивают мою талию, и прикусываю губу, а он утыкается носом мне в плечо, медленно втягивает воздух и целует меня сбоку в шею. Пахнет от него… как-то по-другому. Смесью пота и духов с нотками меда и ванили. – Прости, что напугал. Я по тебе соскучился. Я сглатываю; мое тело, к которому он прижимается, напряжено. Медикаментозный покой прошлого вечера успел улетучиться, сердце бьется с такой силой, будто готово выскочить из груди. Патрик это тоже, видимо, чувствует и обнимает меня еще крепче. – Я тоже соскучилась, – шепчу я, поскольку не знаю, что еще сказать. – Давай-ка обратно в постель, – говорит он, пробегая пальцами мне по груди и животу. – Прости, что разбудил. – Ничего страшного, – отвечаю я, пытаясь высвободиться. Но не успеваю – Патрик разворачивает меня к себе лицом, еще сильней сдавливает в объятиях, вжимается губами в ухо. Я чувствую на щеке его горячее дыхание. – Эй, тебе уже нечего бояться, – шепчет он, гладя мне волосы. – Вот и попалась! Я стискиваю зубы, вспомнив, как слышала те же самые слова из уст собственного отца. Я бегу по гравийной дорожке и вверх по ступенькам, бросаюсь в протянутые навстречу руки. Он крепко меня обнимает, все его тело – словно вместилище тепла, безопасности, защиты. И он шепчет мне в ухо: Вот и попалась! Вот и попалась! Патрик для меня именно этим всегда и был. Тепло. Безопасность. Защита – не только от окружающего мира, но и от себя самой. Но сейчас, когда он сжимает меня в своих руках, когда от его дыхания у меня по шее бегут мурашки, а в глубинах шкафа таится ожерелье мертвой девочки, я задумываюсь – а что в этом человеке кроется такого, чего я до сих пор не видела? Вспоминаю все предыдущие отношения, когда я постоянно задавалась вопросами: а что он скрывает? Чего мне не говорит? Я думаю о словах брата, его предупреждениях. Нельзя узнать человека за какой-то год. Выпустив меня из объятий, Патрик кладет руки мне на плечи и улыбается. Выглядит он усталым, кожа на лице не такая упругая, как обычно, волосы взлохмачены. «Чем он сегодня занимался, – думаю я, – что у него такой вид?» Похоже, Патрик замечает, что я его разглядываю, и проводит ладонью по лицу, словно этот жест ему требовался, чтобы опустить веки. – Длинный сегодня день выдался, – вздыхает он. – И за рулем все время… Я пошел в душ, и давай уже спать. Я киваю. Патрик поворачивается и идет вверх по лестнице. Я не трогаюсь с места, пока сверху не раздается шипение душа – тогда наконец выдыхаю, разжимаю кулаки, отправляюсь за ним следом, а в постели закутываюсь в одеяло так плотно, как только могу. Когда Патрик выходит из душа, я делаю вид, что уже уснула, стараясь не дернуться, когда его кожа касается моей, когда его пальцы легонько массируют мне шею, когда несколько минут спустя он выскальзывает из постели, на цыпочках пересекает комнату и закрывает дверцу шкафа. Глава 28 Я просыпаюсь под доносящиеся снизу потрескивание жарящегося бекона и хрипловатый вокал Этты Джеймс. Как я заснула, не помню. Помню только, что изо всех сил старалась не засыпать, пока рука Патрика поверх талии давила на меня, словно мешок с песком. Но не заснуть мне вряд ли удалось бы, тем более после коктейля из транквилизаторов, принятого еще до его возвращения. Я сажусь на постели, стараясь не обращать внимания на мягкую пульсацию внутри черепа. Глаза опухли, я вижу окружающее сквозь две щели в форме полумесяца. Обвожу взглядом комнату – его нет. Он внизу и, как обычно, готовит мне завтрак. Выскользнув из-под одеяла, я крадусь вниз по лестнице, чтобы убедиться – Патрик внизу и подпевает музыке. Так и есть – вероятно, орудует на кухне в моем фартуке, переворачивает шоколадные оладушки с нацарапанными зубочисткой рисунками. Усатая кошачья морда, улыбающаяся физиономия, пухлое сердечко. Снова скользнув наверх, я возвращаюсь в спальню и приоткрываю дверку шкафа. Найденное мной ночью ожерелье принадлежало Обри Гравино. У меня нет в этом никаких сомнений. Я не просто видела его на фото для листовки «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», я и парную ему сережку тоже видела. Держала в руках, разглядывала троицу бриллиантов и жемчужное навершие. Я начинаю копаться в грязной одежде. Туман в мозгах успел рассеяться – действие вина и «Ксанакса» закончилось. Я думаю про тех, кого перечислила Аарону. Про людей, которым известно, что отец забирал украшения и прятал у себя в шкафу. Моя семья. Полиция. Родители жертв. И еще Патрик. Я рассказала об этом Патрику. Я ему все рассказала. Мне и в голову не пришло упомянуть Патрика… да и с чего бы? С чего бы мне подозревать собственного жениха? Ответить на этот вопрос я по-прежнему не могу, но теперь придется. Я приподнимаю свой университетский свитер – помню, как швырнула его поверх шкатулки – и запускаю под него руку… но там ничего нет. Шкатулка исчезла. Я продолжаю раскапывать завалы, отодвигаю по сторонам все больше одежды. Шарю руками по полу, надеясь нащупать шкатулку где-нибудь под джинсами, или поясом, или непарной туфлей. Но ничего не могу нащупать. Ничего не вижу. Шкатулки нет. Я сажусь на пол, чувствуя, как внутри меня все опускается. Я точно видела шкатулку. Помню, как нашарила ее, взяла в руки, открыла крышку, увидела внутри цепочку… и еще я помню, как ночью Патрик встал, чтобы закрыть дверцу шкафа. Может, он тогда и шкатулку прихватил? Чтобы перепрятать. Или сделал это, проснувшись утром, пока я еще спала… Медленно выдыхаю, пытаясь сформулировать план. Я должна найти ожерелье. Понять, как оно оказалось в моем доме. От одной мысли о том, что мне нужно будет сдать его в полицию – сдать в полицию Патрика, – у меня живот крутит. Все это кажется до смехотворного глупым. Но я не могу просто закрыть глаза. Не могу сделать вид, что ничего не видела. Что не чувствовала вчера, как от Патрика пахнет духами, не заметила, как пропотел у него воротник. На поверхность вдруг всплывает новое воспоминание. Мой брат вчера вечером устало смотрит на пузырек с таблетками… У него этого дерьма полный чемодан. Потом я вспоминаю про Лэйси на столе патологоанатома, про тыкающего пальцем в одеревенелые конечности дознавателя. В волосах обнаружены следы большой дозы диазепама. У Патрика имеется доступ к снотворному. И возможности тоже. Иной раз он на несколько дней пропадает. Я вспоминаю обо всех тех случаях, когда он срывался в деловые поездки, про которые я не знала или не помнила, – и вместо того, чтобы как следует расспросить его, сама себя винила за плохую память. Вчера я отправилась к детективу Томасу с подозрениями насчет Берта Родса, а ведь оснований для них было куда меньше. Просто теория, построенная на кое-каких совпадениях, кое-каких подозрениях и, если быть с собой честной, определенной дозе истерики. Но сейчас… это ведь не подозрения. Не истерика. Это скорее доказательство. Четкое, надежное доказательство того, что мой жених имеет какое-то отношение к чему не следовало. К чему-то ужасному. Поднявшись с пола, я закрываю шкаф и усаживаюсь на краешек кровати. Внизу слышу громыхание сковородки в кухонной раковине, шипение пара – это на горячую поверхность хлынула вода из крана. Мне нужно понять, что происходит. Если и не ради себя, то ради тех девочек. Ради Обри. Ради Лэйси. Ради Лины. Если я не разыщу ожерелья, надо найти хоть что-нибудь. Что-то, способное дать мне ответы. Я снова спускаюсь по лестнице, уже готовая к встрече с Патриком. Обогнув угол, вижу его посреди кухни; он ставит две тарелки с оладьями и беконом на небольшой столик, где мы обычно завтракаем. На кухонной стойке исходят паром две чашки кофе, рядом – запотевший графин с апельсиновым соком. Какую-то неделю назад я думала, что это карма. Идеальный жених в виде воздаяния за отца, хуже которого не может быть. Теперь я ни в чем не уверена. – Доброе утро, – говорю, остановившись у входа в кухню. Патрик поднимает голову и широко улыбается. На вид вполне натурально. – Доброе утро, – отвечает он, прихватывая чашку. Подходит поближе, вручает ее мне, целует мои волосы. – Веселенькая у нас ночка выдалась, верно? – Ага, ты уж меня прости, – говорю я, почесав то место, которого только что коснулись его губы. – Понимаешь, я вроде как в шоке была. Проснулась от сирены и даже не подумала, что это ты там внизу. – Понимаю, тебе пришлось нелегко, – соглашается Патрик, облокачиваясь о стойку. – Я тебя до смерти, наверное, напугал. – Да, – подтверждаю я, – было немного. – По крайней мере, теперь мы знаем, что сигнализация работает. Я пытаюсь выдавить улыбку. – Угу. Со мной и раньше случалось, что я не могла найти слов, которые можно сказать Патрику – но большей частью оттого, что любые слова казались недостаточно хороши. Казалось, ничто не способно передать всю глубину моих чувств, то, как крепко я успела его полюбить за столь короткий промежуток времени. Однако нынешняя причина отличается так сильно, что просто в голове не помещается. Невозможно поверить, будто все происходит на самом деле. На долю секунды мой взгляд притягивает сумочка на стойке, в которой, как я знаю, находится «Ксанакс». Я думаю о таблетке, которую проглотила, заполировав двумя бокалами вина, о том, как рухнула потом на диван, словно проваливаясь в облака, о похожем на воспоминание сне непосредственно перед сиреной. Думаю про университет, когда подобное случилось в последний раз – я тогда тоже самым безответственным образом смешала алкоголь с таблетками. Думаю о том, как на меня тогда смотрели полицейские, точно так же, как вчера детектив Томас – как Купер, – подвергая безмолвному сомнению мой рассудок, мои воспоминания. Меня. На какое-то мгновение я задумываюсь: а что, если я и цепочку вообразила? Если ее на самом деле не было? А я просто, будучи не в себе, перепутала настоящее с прошлым, как случалось уже не раз? – Ты все еще сердишься, – говорит Патрик, подходит к столику и садится, показывая мне на стул напротив. Я подчиняюсь – оставив телефон на стойке, сажусь за стол и смотрю на завтрак перед собой. Выглядит аппетитно, но есть мне не хочется. – Но я тебя не виню. Слишком уж я… часто отсутствую. Оставляю тебя одну посреди всего этого. – Посреди чего? – уточняю я, сверля взглядом выглядывающие из подрумяненного теста шоколадные кругляшки. Взяв вилку, подцепляю такой кругляшок на один зубец и отправляю в рот.