Я пытаюсь подобрать ответ, постукивая кончиками пальцев по резному стеклу. – Это его идея, – говорю наконец. – Понял? Чтобы я была в безопасности даже в его отсутствие. – Ну, как знаешь, – говорит Купер, со вздохом поднимаясь с табурета. Подойдя к винному шкафчику, достает оттуда штопор и раскупоривает собственную бутылку. Хоть я и ожидаю хлопка, он все равно заставляет меня подпрыгнуть. – Так или иначе, я тут думал предложить тебе выпить по глоточку, но вижу, что ты и без меня начала… – Купер, зачем ты пришел? Чтобы опять со мной поругаться? – Нет, я пришел, потому что ты моя сестра, – отвечает он. – Потому что я за тебя переживаю. Хотел убедиться, что с тобой все в порядке. – У меня все прекрасно, – говорю я, поднимая руки, чтобы пожать плечами. – Даже и рассказать тебе нечего. – Как ты со всем этим справляешься? – С чем «этим», Купер? – Не прикидывайся, – говорит он. – Сама знаешь. Я вздыхаю, глаза пробегают по пустой гостиной; диван вдруг кажется таким мягким, таким манящим… Я чуть опускаю плечи – слишком они напряжены. Слишком я напряжена. – Воспоминания одолевают, – отвечаю я, делая еще глоток. – Само собой. – Ага. Меня тоже. – Иногда становится нелегко понять, где реальность, а где нет. Слова выскальзывают прежде, чем я успеваю их проглотить; я все еще чувствую на языке их вкус, вкус того признания, которое так хотелось бы отмотать назад. Забыть о его существовании. Я опускаю взгляд на бокал, оказывается, уже наполовину пустой, потом снова смотрю на Купера. – Я хочу сказать, все такое знакомое… Столько сходства… Ты не замечаешь никаких совпадений? Купер смотрит на меня, чуть приоткрыв рот. – Какого именно рода сходства, Хлоя? – А, забудь, – говорю я. – Неважно. – Хлоя, – Купер наклоняется ко мне, – а это что такое? Я прослеживаю его взгляд до пузырька «Ксанакса», так и оставшегося на стойке, крохотного оранжевого пузырька, содержащего в себе гору таблеток. Снова перевожу глаза на бокал – вина там уже на палец. – Ты это пьешь? – Что? – говорю я. – Нет, это не мои. – Тебе их Патрик дал? – Нет, Патрик их мне не давал. С чего ты взял? – На наклейке его имя. – Потому что это его таблетки. – Тогда что они делают на стойке, раз он уехал? Между нами повисает молчание. Я гляжу в окно, на готовое садиться солнце. Уже пробуждаются ночные звуки – вопли цикад, песни сверчков и прочих представителей животного мира, что оживают во мраке. В Луизиане по ночам шумно, но я предпочитаю этот шум тишине. Поскольку в тишине слышно все. Приглушенное дыхание вдалеке, шуршание ног, глубоко зарывающихся в сухие листья. Звук, с которым по земле волочится лопата. – Меня это беспокоит, – вздыхает Купер, запустив пальцы себе в волосы. – С его стороны неразумно таскать домой все эти средства, учитывая твое прошлое. – Что значит все эти средства? – Хлоя, он занимается фармацевтическими продажами. У него этого дерьма полный чемодан. – Что с того? У меня самой есть доступ к лекарствам. Я могу их выписывать. – Ну, не себе же. Глаза колет от подступающих слез. Ужасно, что все обвинения достаются Патрику, но других объяснений мне в голову не приходит. Другого способа выйти из ситуации, не говоря при этом Куперу, что я выписываю таблетки себе самой на имя Патрика. Поэтому я молчу, позволяя Куперу поверить во все. Позволяя его недоверию к моему жениху укорениться еще глубже, закипеть еще сильней. – Я сюда не ссориться пришел, – говорит он, поднимаясь с табурета, подходит ко мне и заключает меня в объятия; руки у него большие, теплые, знакомые. – Я люблю тебя, Хлоя. И понимаю, отчего ты это делаешь. Просто хочу, чтобы ты прекратила. Обратилась за помощью. Я чувствую, как из глаза убегает слезинка, катится по щеке, оставляя соленый след. Падая Куперу на штанину, она оставляет маленькое темное пятнышко. Я прикусываю губу, чтобы за ней не последовали остальные. – Мне не нужна помощь, – говорю я и тру глаза ладонями. – Я сама себе способна помочь. – Прости, если я тебя расстроил. Просто… эти вот твои отношения. Нездоровые они какие-то. – Ничего страшного. – Я поднимаю голову с его плеча и вытираю щеку тыльной стороной ладони. – Думаю, тебе лучше будет уйти. Купер склоняет голову набок. Второй раз за неделю я угрожаю брату тем, что из них двоих выберу Патрика. Вспоминаю вечеринку, нашу беседу на заднем крыльце. Поставленный мной ультиматум. Я хочу видеть тебя на свадьбе. Но она состоится, придешь ты туда или нет. Теперь, по обиде в его взгляде, я понимаю, что тогда он мне не поверил. – Я вижу, что ты стараешься, – говорю ему я. – И я тебя понимаю, Купер. Правда понимаю. Ты хочешь меня защитить, тебе не все равно. Но что бы я тебе ни говорила, Патрик для тебя недостаточно хорош. Вот только он – мой жених. Через месяц я за него выхожу. Если он для тебя недостаточно хорош, получается, что и я недостаточно хороша. Купер отступает на шаг назад, его ладонь сжимается в кулак. – Я пытаюсь тебе помочь, – говорит он. – Приглядеть за тобой. Это моя обязанность. Я твой брат. – Это не твоя обязанность, – отвечаю я. – Уже не твоя. И тебе нужно уйти. Купер смотрит на меня еще какое-то время, его глаза перебегают от меня к таблеткам на стойке. Он протягивает руку, и я решаю, что он хочет взять пузырек, забрать его у меня, но брат лишь вручает мне брелок с запасным ключом. В памяти вспыхивает тот момент, когда я этот ключ ему отдала – несколько лет назад, когда только что въехала в дом. Мне хотелось, чтобы у него был ключ. «Всегда рада тебя здесь видеть», – сказала я. Мы восседали на матрасе у меня в спальне, скрестив ноги; лбы потные – мы только что закончили собирать кровать, – на полу коробки от китайской еды навынос. Лапша была жирной, на досках остались пятна. «Потом, должен же кто-то поливать растения, когда я в отъезде». Теперь я смотрю, как этот ключ болтается у него на указательном пальце. Я не могу заставить себя его взять – поскольку это будет окончательно. Отдать заново уже не получится. Так что Купер аккуратно кладет ключ на стойку, поворачивается и выходит из дома. Я смотрю на ключ, сражаясь с желанием схватить его, выбежать за дверь и снова впихнуть Куперу в руки. Вместо этого бросаю его вместе с «Ксанаксом» в сумочку, иду к двери и включаю сигнализацию. Потом хватаю принесенную Купером бутылку, еще практически полную, наливаю себе новый бокал и, прихватив уже остывшего лосося, отправляюсь в гостиную. Там я располагаюсь на диване и включаю телевизор. Начинаю думать о том, что случилось сегодня, и сразу же понимаю, насколько устала. Лэйси, встреча с Аароном. Недоразумение с Патриком, визит Берта Родса и мое посещение детектива Томаса, которому я рассказала все. Спор с братом, тревога в его глазах, когда он увидел таблетки. Когда увидел, как я в одиночестве пью вино на кухне. Чувство одиночества вдруг даже пересиливает усталость. Я беру телефон, давлю на экран, чтобы он зажегся. Собираюсь уже позвонить Патрику, но потом воображаю себе картину – ужин в люксовом итальянском ресторане, он заказывает очередную бутылку вина, взрыв хохота в ответ на предложение взять сразу две. Патрик наверняка душа компании – шутит, хлопает всех по плечу… От этой мысли мне делается еще более одиноко, и я вызываю список контактов. На самом его верху меня встречает другое имя: Аарон Дженсен. Можно позвонить Аарону, думаю я. Рассказать ему обо всем случившемся со времени нашего последнего разговора. Скорее всего, он все равно ничем не занят – один, в незнакомом городе… Точнее, занят тем же, чем и я; полулежит на диване в легком подпитии, между вытянутых ног – остатки еды. Палец зависает над его именем, но я не успеваю нажать – экран гаснет. Минуту я сижу в задумчивости. В голове легкий туман, мозг словно завернули в толстое шерстяное одеяло. Наконец я откладываю телефон в сторону и просто закрываю глаза. Воображая себе его реакцию на мой рассказ о том, как обнаружила Берта Родса у себя на пороге. Как он будет орать на меня по телефону, когда я скажу, что предложила ему войти. Я чуть усмехаюсь, понимая, что он станет беспокоиться. Переживать за меня. Но потом я расскажу, как избавилась от Берта, как позвонила детективу Томасу и отправилась в полицию. Я слово в слово перескажу наш разговор в кабинете у Томаса и снова улыбнусь, зная, что он мной гордится… Открываю глаза, кладу в рот еще кусочек лосося; бормотание телевизора куда-то отдаляется, я концентрируюсь на звуке, с которым жую. На звяканье вилки о стеклянный контейнер. На собственном тяжелом дыхании. Изображение на экране расплывается, я чувствую, что с каждым глотком вина веки становятся все тяжелее. Понемногу начинают неметь конечности. Я это заслужила, думаю я, утопая в диване. Заслужила отдых. Сон. Я устала. Очень, очень устала. День выдался долгий. Я отключаю телефон – не беспокоить! – кладу его на живот, а ужин перемещаю на журнальный столик. Отпиваю еще вина, чувствую, как капелька стекает по подбородку. Потом закрываю глаза, на какую-то секундочку, – и проваливаюсь в сон. Когда я просыпаюсь, снаружи темно. Не понимая, где нахожусь, хлопаю глазами, потом соображаю, что лежу на диване, а между рукой и животом зажат наполовину полный бокал вина. Каким-то чудом он не опрокинулся. Я сажусь и принимаюсь стучать по телефону, чтобы узнать время, пока не вспоминаю, что выключила его. Щурюсь на телевизор – согласно титрам выпуска новостей, сейчас самое начало одиннадцатого. Черная гостиная частично освещена призрачно-голубоватым сиянием. Я беру пульт, выключаю телевизор и встаю с дивана. Гляжу на бокал у себя в руке, приканчиваю содержимое, ставлю его на журнальный столик, ковыляю наверх и валюсь в кровать. Сразу же утопаю в мягком матрасе, и меня опять охватывает сон – или же воспоминание. Похоже на то и на другое сразу, все странным образом одновременно знакомое и незнакомое. Мне двенадцать лет, я сижу с книжкой на скамейке у окна, в спальне темным-темно, крошечный фонарик лишь слегка подсвечивает мое лицо. Глаза бегают по странице, я поглощена словами, но тут меня отвлекает звук снаружи. Выглянув в окно, я вижу вдалеке фигуру, молча шагающую через наш темный двор. Она движется со стороны деревьев на самом краю нашего участка; за ними на многие мили во все стороны простирается болото. Я щурюсь на фигуру и почти сразу понимаю, что это человек. Взрослый, и что-то за собой волочит. Звук плывет через двор, проникает в мое приоткрытое окно, и вскоре я его узнаю – это царапанье металла по земле. Лопата. Человек подходит ближе; я загибаю страницу, откладываю книгу в сторону и прижимаюсь лицом к стеклу. Все еще слишком темно, чтобы различить черты. Человек уже совсем рядом, прямо под моим окном. От движения автоматически включается фонарь; я щурюсь от внезапного света, прикрываю глаза рукой, чтобы не ослепнуть. Потом убираю руку и в ошеломлении смотрю на того, кто под окном, – теперь он освещен достаточно. Но это не мужчина, как я сперва решила. Не мой отец, как должно было быть в воспоминании. Под окном – женщина. Она поднимает лицо вверх и смотрит на меня, будто с самого начала знала, что я здесь. Наши взгляды встречаются, и сперва я ее не узнаю. Что-то в ней кажется знакомым, но я не понимаю, что именно и почему. Разглядываю черты лица – глаза, рот, нос, – и вот тут-то все становится на место. Я чувствую, как от моего лица отливает кровь. Женщина под моим окном – это я. Меня захлестывает паника. Это я – двенадцатилетняя – смотрю в глаза себе на двадцать лет старше. Они совершенно черные, как глаза Берта Родса. Моргнув несколько раз, я перевожу взгляд на лопату у нее в руках; она покрыта чем-то красным, и я нутром чувствую, что это кровь. Губы женщины медленно расплываются в улыбке, и я во весь голос ору от ужаса. Подскакиваю на постели, вся в поту; мой вопль все разносится и разносится по дому. Потом я понимаю, что уже не ору. Рот раскрыт, поскольку я задыхаюсь, но из него не вырывается ни звука. То, что я слышу, идет откуда-то еще; звук громкий и режущий, подобно сирене. Это сигнализация. Моя сигнализация. Она сработала. Я вдруг вспоминаю Берта Родса. Вспоминаю его у себя дома, как он крепит датчики на стекла, как тычет в меня дрелью. Вспоминаю его предупреждение. Я не о том думал, каково это – умереть самому. Не про умереть, а про убить. Я соскакиваю с кровати; внизу слышны торопливые шаги. Наверное, он пытается сейчас ее отключить, заглушить сирену, а потом поднимется наверх и задушит меня точно так же, как задушил тех девочек. Я кидаюсь к шкафу, распахиваю дверцу и принимаюсь шарить по полу в поисках коробки, в которой Патрик хранит пистолет. Мне еще никогда не приходилось стрелять. Понятия не имею, как это делается. Но пистолет здесь, он заряжен, и если он будет у меня в руках, когда Берт войдет в спальню, у меня появится шанс. Грязная одежда летит во все стороны, и тут я слышу шаги на лестнице. «Ну же, – шепчу я. – Ну где же он?» Мне попадается пара обувных коробок; я их открываю и тут же отбрасываю, обнаружив внутри лишь ботинки. Шаги все громче, все ближе. Сигнализация продолжает орать. Соседи уже наверняка проснулись, думаю я. Ему не уйти. Не станет же он меня убивать вот так, под сирену. Я все-таки продолжаю шарить в шкафу, пока руки не наталкиваются на очередную коробку в самом углу. Я выхватываю ее оттуда, вглядываюсь. Больше похоже на шкатулку для украшений – вот только зачем Патрику шкатулка? Впрочем, она вытянутая, плоская, пистолет туда как раз поместится, так что я быстро откидываю крышку, чувствуя, что кто-то уже у самой двери спальни.