Чуткий слух Леонарда уловил перемену в голосе жены, и полушутливо, полусерьезно он спросил: – Тебя, кажется, она напугала? – Есть в ней кое-что пугающее. Кое-что, на мгновение заставившее меня похолодеть, хотя день жаркий. Помнишь, в ночь нашего приезда служанка рассказывала нам о привидении северных комнат? – Конечно, помню. – Ленни, ее описание и портрет, который я держу в руках, полностью совпадают. Вьющиеся волосы. Ямочка на каждой щеке. Белые ровные зубы. И та коварная, злая, роковая красота, которую девушка пыталась описать, и действительно описала, когда сказала, что она была ужасно красива! Леонард улыбнулся и ответил спокойно: – Какое у тебя пылкое воображение, моя милая! – Воображение! – пробормотала Розамонда. – Как можно говорить о воображении, когда я вижу это лицо, когда я чувствую… – Она вздрогнула и, поспешно вернувшись к столу, положила картину на него лицом вниз. В этот момент ее внимание привлек сложенные листы бумаги. – Возможно, тут есть какая-то информация о портрете. Время близилось к обеду. Жара еще удушливее висела в воздухе, и всеобщая неподвижность и напряженность была еще ощутимее, когда Розамонда начала разворачивать листы. Она аккуратно разгладила их на столе, затем снова взяла в руки и посмотрела на первую строчку. В ней было всего три слова. И это было не описание картины. Это было письмо. И слова эти заставили Розамонду вздрогнуть и побледнеть. Не пытаясь читать дальше, она поспешно перевернула лист, в поисках окончания послания. Последняя строка была внизу третьей страницы. Но еще на второй странице она обнаружила две подписи. Розамонда взглянула на первую из них, снова вздрогнула и вернулась к началу письма. Строчку за строчкой, слово за словом, она вчитывалась в написанное. Лицо ее становилось все мрачнее, по нему разливалась тусклая белизна. Когда она дошла до конца третьей страницы, рука, в которой она держала письмо, опустилась. Розамонда медленно повернула голову к Леонарду. В таком положении она и замерла – ни одна слезинка не увлажнили ее глаз, ни одна черта не изменилась в ее лице, ни одно слово не сорвалось с ее губ, ни одно движение не пошевелило ее тело – в таком положении она стояла, со скомканным роковым письмом в холодных пальцах, глядя неподвижно, безмолвно, бездыханно на своего слепого мужа. Он сидел, как и за несколько минут до этого, скрестив ноги, сцепив руки перед собой, с ожиданием повернув голову в ту сторону, откуда он в последний раз слышал голос жены. Но через несколько мгновений он заметил напряженную тишину, повисшую в комнате. Он переменил позу, прислушался, беспокойно поворачивая голову из стороны в сторону, а затем позвал: – Розамонда! При звуке его голоса губы Розамонды зашевелились, пальцы крепче сжали бумагу, но она не сделала ни шага вперед, не сказала ни слова. – Розамонда! Снова губы ее зашевелились, на пустую белизну лица набежала тень. Она сделала шаг вперед, взглянула на письмо и опять остановилась. Не услышав ответа, Леонард, удивленный и встревоженный, поднялся с места. Размахивая в воздухе беспомощными, блуждающими руками, он прошел вперед несколько шагов. На его пути стоял стул, но он не коснулся его рукой, а резко врезался коленом. С губ Розамонды сорвался крик, словно боль от удара перешла от мужа к ней самой. Через мгновение она была рядом с ним. – Ты не сильно ушибся, Ленни? – Нет, нет, – ответил он, дотрагиваясь до колена, но Розамонда уже приложила к месту ушиба свою руку, и, стоя на коленях, прижалась головой к его ногам в странной нерешительной робости. Он положил руку ей на плечо. От этого прикосновения в глазах ее появились слезы и медленно потекли по щекам. – Я подумал, ты меня бросила. Наступила такая тишина, что мне показалось, что ты вышла из комнаты. – Давай выйдем из нее вместе. Силы, казалось, оставили Розамонду. Голова ее упала на грудь, письмо выпало из пальцев. – Ты устала, дорогая? Твой голос звучит устало. – Я хочу уйти из этой комнаты, – ответила жена все тем же слабым голосом. – Колено не болит? Ты можешь идти? – Конечно, с ногой все в порядке. Если ты устала, Розамонда, – а я знаю, что ты устала, хотя и не хочешь в этом признаться, – то, чем скорее мы уйдем отсюда, тем лучше. Розамонда, казалось, не слышала его последних слов. Ее пальцы лихорадочно терли шею и грудь; два ярко-красных пятна выступили на бледных щеках; ее глаза были устремлены на письмо, лежавшее на полу; и она заколебалась, прежде чем поднять его. Несколько секунд она ждала, стоя на коленях, пристально глядя на письмо, отвернув голову от мужа, затем встала и подошла к камину. Среди пыли, пепла и прочего мусора она заметила несколько клочков бумаги. На вытянутых руках она держала письмо, готовая разорвать его, но отпрянула назад. При взгляде на мужа у нее вырвалось слабое невнятное восклицание, полувздох, полувсхлип: – О нет, нет! Никогда, никогда, Ленни. Будь что будет! – Ты со мной говоришь, Розамонда? – С тобой, милый. Я говорила… Она сделала паузу и, дрожащими пальцами, снова сложила листы, точно в тот вид, в котором их нашла. – Где ты? – спросил Леонард. – Твой голос снова звучит в другом конце комнаты. Где ты? Розамонда, раскрасневшаяся, дрожащая и заплаканная, бросилась к мужу, взяла его за руку и, без малейшего колебания и без малейшего признака нерешительности на лице, вложила письмо ему в руку. – Возьми это, Ленни, – сказала она, смертельно побледнев, но не теряя твердости. – Возьми и попроси меня прочитать тебе это письмо, как только мы выйдем из Миртовой комнаты. – Что это за письмо? – Я нашла его в этой комнате, – ответила Розамонда с глубоким вздохом облегчения. – В нем что-то важное? Вместо ответа, Розамонда вдруг прижалась у груди мужа и со всей пылкостью своей импульсивной натуры, задыхаясь от страсти, покрыла его лицо поцелуями. – Тише, тише, – говорил Леонард улыбаясь. – Ты меня задушишь. Молодая женщина отступила на шаг и, положив руки на плечи мужа, в молчании смотрела на него несколько минут. – О, мой ангел, – прошептала она с нежностью, я отдала бы все на свете, чтоб только узнать, насколько ты любишь меня. – Конечно, ты это узнаешь, – ответил Леонард смеясь. – Да, скоро узнаю, – ответила она так тихо, что почти нельзя было расслышать этих слов. Приняв изменение в ее голосе за верный признак усталости, Леонард протянул руку и попросил вывести его из комнаты. Розамонда безмолвно повиновалась, и они направились к двери. Глава VI Открытие тайны Пока они шли к жилой части дома, Розамонда не упоминала письмо, которое она вложила в руки мужа. Все ее внимание, казалось, было теперь устремлено на то, чтобы заботливо осматривать каждый клочок пола, по которому шел Леонард, убедиться, что тот ровный и безопасный. Всегда осторожная и заботливая во время прогулок с мужем, теперь она почти абсурдно стремилась оградить его от малейшей возможности несчастного случая. Когда они вышли на лестницу из Миртовой комнаты, она настояла, чтобы Леонард шел ближе к стене. Когда они спустились до середины, она остановилась, чтобы спросить, не болит ли у него колено, которым он ударился о стул. На последней ступеньке она снова заставила его остановиться и подождать, пока она уберет остатки старого коврика, опасаясь, что он споткнется. Идя через северный холл, она попросила его взять ее за руку и опереться на нее, потому что была уверена, что его колено еще не совсем оправилось. Даже на короткой лестнице, соединявшей вход в холл с коридорами, ведущими в западную часть дома, она дважды останавливалась, указывая более прочные ступени, поскольку, по ее мнению, лестница была опасно изношена в нескольких местах. Он добродушно посмеялся над ее чрезмерным стремлением избавить его от опасности споткнуться и спросил, какова вероятность, что со столь многочисленными остановками они успеют вернуться на западную сторону дома к обеду. Но его шутка не заставила ее рассмеяться. Она лишь ответила, что не бывает слишком много заботы. И дальше они шли молча, пока не добрались до комнаты экономки. Оставив мужа у двери, Розамонда отдала ключи миссис Пентрит. – Боже мой! – воскликнула экономка, – Вы выглядите совершенно измученной дневной жарой и спертым воздухом старых комнат. Могу ли я принести стакан воды или дать бутылочку с нюхательной солью? – Выслушав отказ Розамонды, она спросила, вешая связку ключей: – Позвольте узнать, госпожа, нашли ли вы что-нибудь в северных комнатах? – Несколько старых бумаг и больше ничего. – Позвольте мне еще спросить. Что отвечать, если приедет кто-то из знатных соседей сегодня? – Мы заняты, – коротко ответила Розамонда. – Кто бы там ни был, мы оба заняты. – С этими словами она вышла из комнаты. С тем же вниманием и заботой, которые Розамонда проявила по дороге в комнату экономки, она повела мужа по западной лестнице. Дверь в библиотеку оказалась открытой, и они прошли через нее в гостиную, которая была просторнее и прохладнее остальных комнат. Проводив Леонарда к креслу, Розамонда вернулась в библиотеку и взяла со стола поднос с графином воды и стаканом. – Я могу не только испугаться, но и упасть в обморок, – пробормотала она себе под нос, направляясь в гостиную. Поставив воду на столик в углу, она бесшумно заперла дверь, ведущую в библиотеку, затем дверь, ведущую в коридор. Леонард, услышав ее шаги, позвал ее присесть рядом. Она нежно погладила его по щеке и уже собиралась что-то ответить, как вдруг случайно увидела свое отражение в висящем на стене зеркале. Вид бледных щек и испуганных глаз заставил ее замолчать. Она поспешила к окну, чтобы поймать хоть глоток воздуха, который мог доноситься с моря. Знойный туман все еще скрывал горизонт. Но уже можно было рассмотреть бесцветную поверхность воды, медленно вздымающуюся время от времени одной огромной монотонной волной, которая плавно и бесконечно накатывала, пока не терялась в неясности тумана, затихая ближе к берегу. С пляжа не доносилось ни звука, кроме быстрых ударов и тихих всплесков. Нигде на берегу не было видно ни одной человеческой фигуры, ни один парус не вырисовывался тенью в морской жаре, ни одно дуновение воздуха не шевелило листья вьюнков, обвивавших стену дома, и не освежало поникшие цветы на окнах. Лишь летние насекомые жужжали на террасе перед домом. Розамонда с минуту посмотрела на этот утомительный, однообразный вид и отошла от окна. Леонард снова заговорил с ней: – Скажи же мне, что за важность заключается в этой бумаге? – спросил он, вынимая письмо и с улыбкой разворачивая его. – Тут, вероятно, кроме чернил, есть еще какая-то ценность или банкнота баснословной суммы? Сердце Розамонды заныло, когда Леонард раскрыл письмо и провел пальцем по строкам, с притворным выражением беспокойства и шуткой, что претендует на часть сокровищ, найденных в Портдженне его женой. – Я прочту это письмо вслух прямо сейчас, Ленни, – сказала она, падая в кресло и убирая волосы с лица. – Но отложи его на минуту, и поговорим о чем-нибудь, не касающемся Миртовой комнаты. Не правда ли, я должна тебе казаться очень капризной, что внезапно устала от темы, только о которой и стремилась говорить на протяжении многих недель? Скажи мне, любимый, становлюсь ли я хуже со своими прихотями, капризами и недостатками, или я стала лучше с тех пор, как мы поженились? Леонард небрежно положил письмо на стол, стоявший у его кресла, и погрозил ей пальцем, нахмурившись в комическом упреке: – Черт возьми, Розамонда, неужто ты пытаешься заманить меня в ловушку и заставляешь говорить тебе комплименты? Веселый тон его, казалось, напугал Розамонду, и она отпрянула, откинувшись на спинку кресла. – Я помню, что часто обижала тебя, – продолжала она быстро и сбивчиво. – Нет, нет, не обижала, но немного досаждала тем, что слишком фамильярно разговаривала со слугами. Если бы ты не знал меня так хорошо, то мог подумать, будто это от того, что я сама когда-то была служанкой. Предположим, я и правда была служанкой – служанкой, помогавшей ухаживать за тобой во время болезней, служанкой, которая вела тебя в слепоте более заботливо, чем кто-либо другой, – тогда стал бы ты задумываться о разнице между нами? Стал бы ты… Она замолчала. Улыбка исчезла с лица Леонарда, и он слегка отвернулся от жены.