– Я ее видел раньше. Напоминает циклон. – Увидишь – не забудешь. – Я ее видел, – повторил Перегрин. – Причем недавно. Вспомнить бы где. – В тетрадке для автографов? – ехидно спросил Уинтер Моррис. – Где-то в неожиданном месте… Ладно, неважно. Веселуха начнется с первой репетиции. Он, конечно, захочет, чтобы я переписал его роль, добавив лакомые кусочки. Строго говоря, драматург не должен ставить собственную пьесу. Он слишком трепетно к ней относится. Но так случалось прежде, и видит бог, я буду делать это еще. Хоть с Марко, хоть без него. Он – вылитый Шекспир с портрета Графтона. У него ангельский голос и колоссальный престиж. Он блестящий актер и готов к этой роли. Будем долго разбираться, кто кого, но если он меня – видит небо, мне конец. – Это верно, – сказал Моррис. – Сто лет живи, малыш. Сто лет живи. Они разошлись по своим столам. Зазвонил телефон Перегрина, и нанятая администрацией девушка, спрятанная в отдельной нише, произнесла: – Вас, мистер Джей. «Виктория и Альберт». Перегрин удержался от шутки «Для Ее Величества и принца-консорта я всегда свободен». Его одолевали предчувствия. – Хорошо. Давайте. Его соединили с экспертом. – Мистер Джей, вам сейчас удобно разговаривать? – Вполне. – Я подумал, что нужно позвонить. Разумеется, мы пришлем полный официальный отчет для передачи вашему заказчику, но я почувствовал… в самом деле… – Перегрин с волнением отметил, что голос эксперта дрожит. – В самом деле, это нечто замечательное. Я… в общем, рассматриваемое письмо было тщательно исследовано. Три специалиста сравнили его с известными автографами и нашли достаточное количество совпадений, чтобы прийти к четкому мнению об авторстве письма. Экспертов полностью удовлетворяет возраст лайки и материалов для письма, а также отсутствие следов вмешательства, не считая пятен от соленой воды. По сути, уважаемый мистер Джей, как бы невероятно это ни звучало, перчатка и документ, видимо, являются тем, чем должны. Перегрин промолвил: – Я всегда чувствовал, что это случится… А теперь поверить не могу. – Возникает вопрос: что с ними делать? – Вы их придержите у себя на время? – Да, с удовольствием, – сказал эксперт, и до Перегрина донесся из трубки легкий смех. – Однако! Думаю, мое руководство после консультации обратится к… э-э… владельцу. Разумеется, при вашем посредничестве, а также посредничестве мистера Гринслейда. – Да. И… никакой огласки? – Боже милостивый! – Эксперт даже взвизгнул. – Надеюсь, что нет. Только представить! – Эксперт помолчал. – А вам известно, не подумывает ли он о продаже? – Знаю не больше вашего. – Ясно. Ладно, вы получите от нас все отчеты на следующей неделе. Если честно… я звоню вам потому, что я, как, видимо, и вы сами, фанатик. – Я написал пьесу об этой перчатке, – не удержался Перегрин. – Мы дадим ее на открытии театра. – Серьезно? Пьесу… – Голос эксперта затих. – Я не шучу! – закричал в трубку Перегрин. – Это своего рода подношение. Пьеса! Да, пьеса. – О, простите! Конечно. Конечно. – Ну, спасибо, что сообщили. – Что вы, что вы. – До свидания. – Что? А, да. Конечно. До свидания. Перегрин положил трубку и увидел, что Уинтер Моррис не сводит с него взгляда. – Наверное, тебе надо это знать, Уинти… – промолвил Перегрин. – Но учти, никакой огласки. Дело касается важной персоны, так что все серьезно. – Хорошо. Как скажешь: ни словечка. – Совершенно секретно? – Совершенно секретно. Слово чести. И Перегрин все рассказал. Дослушав, Моррис провел белыми пальцами по черным кудрям и простонал: – Только послушай, послушай! Какой материал! Какая тема! Пьеса о ней. Слушай: она называется «Перчатка». И перчатка у нас. Величайшая шекспировская реликвия всех времен. Перчатка «Дельфина». Предложения из Америки. Письма в газеты: «Оставьте перчатку “Дельфина” в Англии Шекспира». «Новое сказочное предложение по перчатке “Дельфина”!». Ах, Перри, херувимчик Перри. Какая лакомая реклама, – а мы будем хранить секрет! – Лучше не продолжай. – Как же мне не продолжать? Важную персону нужно направлять. Он должен быть на виду. Слушай: он финансовый гений, он поймет. Он с ходу узнает выгоду. Слушай: если правильно раскрутить и подать эту историю в психологически точный момент… понимаешь, с оглаской; с правильной классической оглаской… слушай… – Притормози, – попросил Перегрин. – Ох! – Вот что я думаю, Уинти. Он заберет все железной рукой и снова запрет в свое бюро Луи какого-то-там. И больше никто из нас не увидит лайковую перчатку Хемнета Шекспира. Однако Перегрин ошибался. II – Все равно, – читал Маркус Найт прекрасно поставленным голосом, – спрячьте ее куда-нибудь. Я больше не взгляну на нее. Спрячьте. Он опустил свой экземпляр пьесы Перегрина; остальные шесть актеров труппы поступили так же. Раздались легкие шлепки стопок бумаги по столу. – Спасибо, – сказал Перегрин. – Блестящая читка. Он оглядел сидящих у стола. Дестини Мид громадными черными глазами смотрела на Перегрина с неколебимым обожанием запутавшейся сексуальной средневековой святой. Впрочем, Перегрин знал, что это не значит ровным счетом ничего. Поймав его взгляд, Дестини приложила пальцы к губам и медленным движением протянула в его сторону. – Милый Перри, – пробормотала она знаменитым голосом с хрипотцой, – ну что тут скажешь? Это просто чересчур. Чересчур. – Дестини беспомощным трогательным жестом призвала на подмогу присутствующих. Они ответили уместным невнятным шумом. – Мой дорогой Перегрин, – произнес Маркус Найт (ни у кого такого голоса нет, подумал Перегрин). – Мне понравилось. Я вижу море возможностей. Увидел сразу, как прочитал пьесу. Разумеется, поэтому я и согласился на роль. И своего мнения не изменю, обещаю. Жду не дождусь, когда начну творить роль. – Принц крови не выразился бы более милостиво. – Я очень рад, Марко, – сказал Перегрин. Тревор Вер, назначенный на роль одиннадцатилетнего мальчика, развязно подмигнул через стол в сторону мисс Эмили Данн, которая его игнорировала. Она не искала взгляда Перегрина и словно не замечала коллег. Перегрин подумал, что она по-настоящему тронута. У. Хартли Гроув элегантно откинулся на спинку кресла и постукивал пальцами по своему экземпляру пьесы. Перегрин рассеянно отметил, что костяшки пальцев у него, как у боксера времен Регентства. Брови подняты, на устах легкая улыбка. Гроув был миловидным блондином; широко посаженные голубые глаза никогда не теряли выражения неопределенной дерзости. – По-моему, изумительно, – сказал он. – И мне нравится мой господин У. Г. Гертруда Брейси, приглаживая волосы и расправив плечи, сказала: – Я ведь не ошибаюсь, Перри? Энн Хэтэуэй нельзя играть с осуждением. То есть точно не как сучку? Перегрин подумал: «Тут будут неприятности; я чую неприятности». Вслух он осторожно ответил: – С ней, конечно, обошлись несправедливо. – Вот интересно, что Джоан Харт сделала с перчатками? – спросил Чарльз Рэндом. Перегрин вздрогнул. – Так ведь на самом деле не было никаких перчаток, – сказала Дестини Мид. – Правда, милый? Или были? Это исторически достоверно? – Нет, нет, дорогая, – поспешил с ответом Рэндом. – Я говорил изнутри пьесы. Просто выдал желаемое за действительное. Извини. Маркус Найт бросил на Рэндома красноречивый взгляд: мол, негоже актерам второго плана высказывать замечания за круглым столом. Рэндом, очень бледный молодой человек, покраснел. Он играл доктора Холла в первом акте. – Ясно, – кивнула Дестини. – Значит, на деле не было никаких перчаток? В Стратфорде или где-то еще? Перегрин посмотрел на нее и залюбовался. Дестини была мила и незамысловата, как овца. Черты ее лица вырезал, должно быть, ангел. Глаза – бездна красоты. Губы, изогнутые в улыбке, могли бы свести мужчину с ума. И хотя Дестини обладала значительной долей здравого смысла, профессиональной выучки и инстинктивной техники, ее мозг мог удерживать только одну мысль в каждый момент, да и то по-детски простую. На любой сцене – пусть даже в самом невыгодном месте, без ярких софитов и без единой реплики – она приковывала к себе взгляды. И даже сейчас, прекрасно зная о ее глупости, Маркус Найт, У. Хартли Гроув и, к неудовольствию Перегрина, Джереми Джонс – все глядели на нее с привычным торжественным пониманием, а Гертруда Брейси взирала в бессильной ярости. Настал момент для Перегрина выступить с традиционной вдохновляющей речью, которой труппа придает особое значение. Впрочем, теперь от него требовалось больше, чем обычная накачка типа «Нам всем понравится, так давайте впряжемся». Сейчас он чувствовал огромное значение собственных слов и, положив сложенные ладони на пьесу, заговорил: