«…встреченная в фойе мистером Василием Кондусисом и препровожденная в ложу, ошеломительно украшенную ландышами, она была одета в…» «Пьесу ждет долгая жизнь». IV Полгода спустя, за завтраком, Перегрин отложил письмо и посмотрел на Джереми, сидящего напротив. – Ну все, – сказал он. – Что? – Кондусис принял решение продавать. Американскому коллекционеру. – Боже мой! – Как всегда, Гринслейд сообщил. Переговоры продвинулись настолько, что он почти уверен: договоренность не за горами. Лиловатый румянец, как у всех рыжих и конопатых, пополз по щекам и лбу Джереми. – Не может быть, – сказал он. – Невероятно. Этот человек – чудовище. – Похоже, Британский музей и «Виктория и Альберт» сделали, что могли. И специально созданный Британский синдикат. Джереми разразился воплем страстного художника, противостоящего бездушному миру. – Но почему?! У него денег куры не клюют. Их у него столько, что они вообще перестали что-нибудь значить. Зачем ему эти сокровища? Слушай, а может, он просто отдаст их? А что? Пусть подарит Стратфорду или музею Виктории и Альберта. Пусть отдаст стране. Прекрасно. Его сделают чертовым пэром. – Пусть сделает то, пусть сделает это… Он сам решит, что ему делать. – Ты должен отправиться к нему, Перри. Он ведь получает прибыль от тебя и от «Дельфина». Полгода аншлагов, и билеты распроданы на несколько недель вперед. Расходы маленькие, престиж огромный. Что еще? – И компания смертельных врагов, если говорить о добрых отношениях. – Это ты о чем? – Прекрасно знаешь. Дестини подкатывает к Гарри Гроуву. Гертруда и Марко взбешены… – Перегрин помолчал. – И так далее. – Ты про то, что я возжаждал Дестини и остался ни с чем? Не заморачивайся. Уверяю тебя, я не соперник колоссам. – Извини, Джер. – Ерунда, забудь. Просто отправляйся к Кондусису. – Не могу. – Бога ради! Почему? – Джер, я уже говорил. У меня от него мурашки. Я ничего ему не должен – и не хочу быть должен. Меньше всего мне улыбается ломать перед ним шапку и о чем-то просить. О чем угодно. – Ну почему же? – Потому что он может дать. – Если он не старый гомик – а ты утверждаешь, что не веришь в это, – так какого черта? Тебе так же, как и мне, небезразличны перчатка и письма. Ты так говорил. Они должны быть здесь, среди соотечественников Шекспира, в его городе. Ну? – Я пытался – помнишь? – когда он явился в «Дельфин». Я устроил песни и пляски и получил по сусалам. Больше не хочу. Джереми рассердился. – Ну тогда я сам! – Ты к нему не пробьешься. – Буду сидеть у него на крыльце. – С транспарантом? – Если понадобится, принесу кувалду. Это все так удивительно совпадало с полушутливыми предсказаниями Эмили, что Перегрин не удержался: – Ради бога, остынь. Так говорить – безумие, ты и сам знаешь. Они оба разгорячились и принялись кричать друг на друга. Утихли, только когда пришла их новая помощница по хозяйству – очень опытная и усердная дама. Перегрин и Джереми ходили по заново обставленной и замечательно декорированной студии, дымя трубками и не глядя друг на друга. Перегрина начала грызть совесть. Он был влюблен в Эмили Данн и встретил понимание, поэтому сочувствовал порабощенному Джереми и считал катастрофой, что тот попал в зависимость от Дестини. Друзья, как и большинство людей их возраста, серьезно относились к делам сердечным и были не столь опытны на деле, как на словах. Наконец Джереми притормозил. – Ну… – Ну… – Слушай. Я немного погорячился. – Ерунда, Джер. – Да. Я не собирался на самом деле устраивать сидячую забастовку. – Хорошо. – В общем-то, – продолжил Джереми странным голосом, – вряд ли это необходимо. – Честно говоря, я тебя не понимаю. – Забудь. – Ладно, – кивнул озадаченный Перегрин. – Могу еще сказать, что вещи заберут из сейфа ровно через неделю и заменят увеличенной фотографией. Гринслейд пришлет двух человек. – И куда их отправят? – Говорит, первое время будут храниться в его конторе. Вероятно, их продадут приватно, но если даже выставят на «Сотбис», результат будет тот же. Покупатель во что бы то ни стало намерен их приобрести. Джереми разразился хохотом. – По-моему, ты свихнулся, – пожал плечами Перегрин. V Вечер накануне дня, когда шекспировские реликвии должны были увезти из театра «Дельфин», выдался теплым и очень тихим; в воздухе копилось предчувствие грозы. Во время третьего акта по необъяснимому совпадению в самый нужный момент страшный грохот раскатился по небесам и по театру. – Там явно перестарались с железным листом и литаврами, – хмыкнул Моррис Перегрину, который зашел в офис выпить. После еще нескольких грозных раскатов хлынул ливень. Перегрин вышел в верхнее фойе и постоял у дверей в зал. Странно слышать, как написанные тобой диалоги произносят чужие голоса. Джоббинс бодрствовал на посту – на площадке под сокровищами. Перегрин взглянул на часы. Половина одиннадцатого. – Доброй ночи, Джоббинс, – сказал он и спустился по лестнице. Машины, уже ожидающие на Уорфингерс-лейн, блестели под струями ливня. Слышно было, как падают капли в черные волны ночного прилива. Служитель готовился открывать двери. Перегрин проскользнул в зал. Склонившись над сонетом, на сцене сидел человек из Стратфорда, у окна дома в Уорикшире. Под скрип пера по пергаменту занавес пошел вниз. На бис выходили семь раз – и могли бы еще. Две женщины на последнем ряду утирали слезы. Потом, высморкавшись, убрали носовые платки и зааплодировали. Дождь прекратился, пока Перегрин бежал по боковому переулку к служебному входу. Пропустили короткую реплику, и следовало поговорить с помощником режиссера. После разговора Перегрин просто стоял и рассеянно слушал знакомые голоса и шаги в гримерках и в зрительном зале. В партере и ложах переговаривались служители, укрывая кресла. Помощник режиссера руководил работами за сценой; после окончания он и работники разошлись. Потек своим путем ручеек гостей закулисья; они всегда выглядели чужеродными пришельцами. Из гримерки Дестини доносился нахальный смех Гарри Гроува и восклицания гостей. Появилась Гертруда Брейси, чуть позже – Маркус Найт, оба в ярости. Перегрин посоветовал им выйти через парадную дверь, чтобы не идти по лужам под переполненными водосточными желобами в переулке у служебного выхода.