Чарльз Рэндом, тихий и отстраненный, как обычно, ушел через служебный вход, а затем появилась Эмили. – Привет, – сказала она, – застигнут тьмой? – Тебя жду. Давай поужинаем в новом бистро в конце Уорфингерс-лейн? Назвали с претензией – «Младший Дельфин». У них лицензия до двенадцати, и меня приглашали заглянуть. Пойдем, Эмили? – Спасибо, – сказала она. – С удовольствием. – Замечательно! – воскликнул Перегрин. – И дождь, думаю, кончился. Подожди секундочку, я посмотрю. Он подбежал к служебному выходу. Вода еще капала с водосточных желобов, но над головой сияли звезды. С шумом вывалилась толпа – Дестини со своими щеголеватыми друзьями. Увидев Перегрина, она остановила всех и представила драматурга. Те заговорили наперебой: – Захватывающе! – Очень понравилось! – Божественно! Потом они ушли, указывая друг другу на лужи. – Ладно, поеду и привезу, если ты действительно хочешь, – донесся голос Гарри Гроува. – До встречи, ангел. – Давай быстрее, – ответила ему Дестини. Вскоре взревел мотор спортивной машины Гарри. Перегрин сказал сторожу у служебного входа, что тот может запирать двери, и вернулся к Эмили. Идя по темной сцене, он почувствовал легкое движение – видимо, кто-то вышел в фойе и тихонько закрыл за собой дверь. За кулисами, несомненно, не осталось никого. Эмили ждала у декораций. Пожарный занавес был опущен, и сцену освещал только мягкий свет от рабочей лампы за кулисами; было темно, тепло и тихо. – Мне всегда казалось, что после того, как мы уходим, здесь начинается нечто странное, – проговорила Эмили. – Как будто сцена живет своей жизнью. И ждет нас. – Другая реальность? – Да. Более впечатляющая. Можно даже представить ее дыхание. Легкое движение воздуха в решетке наверху немедленно подтвердило фантазии Эмили. – Идем. Ночь тихая и звездная, приятно прогуляться. – Перегрин взял девушку под руку и повел в боковую дверь. И тут раздался глухой стук. Они замерли и одновременно произнесли: – Что это было? – В фойе? – спросила Эмили. – Да. Может, Уинти? Или еще кто? – Разве не все ушли? – Я думал, все. – И что это было? Что за звук? – Как будто хлопнуло, поднявшись, сиденье кресла. – Да. Действительно, похоже. – Погоди. – Куда ты? – встревожилась Эмили. – Да здесь я. Только взгляну. – Ладно. Перегрин открыл боковую дверь. Маленькая винтовая лестница терялась в темноте, но в кармане лежал фонарик. Вниз лесенка вела к ложам партера, а вверх – к ложам балкона. Перегрин спустился и вышел в темный партер. Там он опустил сиденье и убрал руку; пружина подняла сиденье. Тот самый звук. Перегрин спросил: – Эй, кто тут? Голос утонул в мягкой тишине. Он провел лучом по стенам и укрытым креслам. Прошел по новому центральному проходу и вышел в фойе. Здесь царила тьма, двери на улицу были закрыты. Перегрин повернулся к лестнице и крикнул: – Джоббинс! – А? – раздался голос сторожа. – Это вы, начальник? Случилось что? – Сиденье хлопнуло. В партере. – Точно, начальник? Джоббинс появился на ступеньках. На нем были очень вульгарное пальто в буро-черно-белую клетку, шерстяная шапка и мягкие тапочки. – Боже милостивый! – воскликнул Перегрин. – Ты собрался на собачьи бега? Где твой коричневый котелок? – Вы опять, начальник? – прохрипел Джоббинс. – Кабы знал, я бы переоделся. Пардону прошу, что красуюсь. Подарок от джетмена, это вот пальто. И очень кстати, а то холодает, – объяснял он, спускаясь по лестнице. – Так чего там про сиденье? Перегрин объяснил. К его удивлению, Джоббинс распахнул двери, прошагал в зрительный зал и издал какой-то хриплый рев… – А ну! На выход. Давай, слыхал? Тишина. Раздался тревожный одинокий голос Эмили: – Что происходит? – Она на ощупь пробиралась по залу. – Все в порядке, – крикнул Перегрин. – Я сейчас. – И повернулся к Джоббинсу. – В самом деле, что происходит? Тебе как будто не впервой. – Ну да, – кисло подтвердил Джоббинс. – Это все мелкий вундеркинд ваш. Он и раньше так делал и еще будет… – Делал что? – Шатается тут. Мамаша его бренчит на гавайской гитаре в кафешке – за рекой. Шабашит в одиннадцать, и ее кровиночка должон поджидать ее в конце переулка. А до тех пор шастает по театру и прикидывается – то грабителем, то привидением. Знает, что мне пост бросать нельзя, так прячется по темным местам. И орет «руки в гору». Ухает «ограбление!» – и ползает под креслами, хрипя, как удавленный; а то и удавлю, когда доберусь до него. Из-за сцены донесся одинокий заунывный звук – и стих. Затем раздался жуткий смех, посвист и грохот двери. – Ну вот, – сказал Джоббинс и запустил в зал ужасно непечатное восклицание. – Достану звереныша, – покачал головой Перегрин и рванул к накрепко запертой двери в портик. – Не поймаете, начальник. – Голос Джоббинса после чрезмерного вокального усилия почти совсем пропал. – Он уж полдороги пролетел. Мамаша встречает его в конце переулка, коли трезвая. – Завтра шкуру спущу, – пообещал Перегрин. – Ладно, Джоббинс. Я прослежу, чтобы тебя больше не беспокоили. И что касается сокровищ – это твое последнее дежурство. – Точно, сэр. Самый последний выход в этой судьбоносной роли. – Еще раз – спокойной ночи. – Спокойной, начальник. Ни пуха вам! Перегрин прошел по партеру. – Эмили! Где ты? – Тут, – отозвалась идущая по проходу Эмили. – Видела свинтуса? – Нет. Я была в фойе. А он спустился с балкона. Я только шаги слышала. Перегрин посмотрел на часы. Пять минут двенадцатого. – Забудем про него, – сказал он. – И так потеряли целую вечность. Идем. Они захлопнули за собой служебную дверь. Ночь по-прежнему была ясной и довольно теплой. Пара прошла по Уорфингерс-лейн и нырнула под горящую вывеску над новым бистро – «Младший Дельфин».