“Ты сам видишь, что с тобою нельзя играть!” “Нет, скажи напрямик, ты не хочешь играть?” говорил Ноздрев, подступая еще ближе. “Не хочу”, сказал Чичиков и поднес, однако ж, обе руки на всякой случай поближе к лицу, [на всякой случай к самим щекам] ибо дело становилось, в самом деле, жарко. Эта предосторожность бы<ла> весьма у места, потому что Ноздрев размахнулся рукой… и очень бы могло статься, что одна из приятных и полных щек нашего героя покрылась бы несмываемым бесчестьем. Но счастливо отведши удар, он схватил Ноздрева за обе[Вместо “размахнулся ~ за обе”: размахнувшись, хлопнул его со всей силы по правой руке, которая, пострадавши невинно, спасла, однако ж, часть щеки. Отведши этот роковой удар, Чичиков схватил обеими руками Ноздрева Окончание гл. IV и начало гл. V утрачены. ] <ГЛАВА V> Митяя, и дядю Миняя, и хорошо сделал, потому что от лошадей пошел такой пар, как будто бы они отхватали, не переводя духу, станцию. Он дал им минуту отдохнуть, после чего они пошли сами собою. — Во всё продолжение этой проделки, Чичиков глядел очень внимательно на молоденькую незнакомку. Он пытался несколько раз с нею заговорить, но как-то не пришлось так. [Далее было: Когда дамы уехали, он открыл табакерку и, понюхавши табаку, сказал: “Да, хорошенькая девчонка!”] А между тем дамы уехали. Хорошенькая головка с тоненькими чертами лица и тоненьким станом скрылась, как что-то похожее на виденье, и опять осталась дорога, бричка, тройка знакомых читателю лошадей, Селифан кучер, Чичиков и пустота окрестных полей. Везде, где бы ни было в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно плеснеющих низменных рядов ее, [а. ни было, среди ли даже самой черствой и скучной и грязной жизни низменных рядов человеческих состояний] или среди однообразно-хладных[а. холодно-однообразных] и скучно-опрятных сословий высших, везде хоть раз [на жизненном пути] встретится на пути человеку [светлое прекрасное] явленье [и] не похожее на всё то, [а. на всё это] что случалось ему видеть дотоле, явление, которое хоть раз пробудит в нем[а. Далее начато: какое-то дивное стр<емление>] чувство, не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь. Везде, в поперек каким бы ни было горечам, из которых плетется иногда жизнь, промчится весело блистающая радость, как иногда блестящий экипаж с золотой упряжью, картинными конями и сверкающим блеском стекол вдруг, неожиданно пронесется мимо какой-нибудь заглохнувшей бедной деревушки, не видавшей ничего, кроме сельской телеги, и долго мужики стоят, зевая, с открытыми ртами, [и] не надевая шапок, хотя давно уже унесся и пропал вдали дивный экипаж. Так и блондинка тоже вдруг, совершенно неожиданным образом, показалась в нашей повести и так же скрылась. Попадись вместо Чичикова при этом обстоятельстве какой-нибудь 20-летний юноша, гусар ли он, студент ли он, или просто только что начавший жизненное поприще, и боже, чего бы не проснулось, не зашевелилось, не заговорило в нем. Долго бы[а. Далее начато: глядел] стоял он бесчувственно на одном месте, вперивши бессмысленно очи в пожирающую всё, что ни есть на земле, даль, и властительно объятый пронесшимся явленьем он бы [на] полдороги, по крайней мере [не думал ни о чем другом не принадле], не мог не обратиться к себе, к[Фраза осталась незаконченной. В рукописи оставлено полторы строчки. Очевидно, фраза не удавалась. Гоголь пробовал исправлять ее: Он долго бы ни к чему был неспособен затем и этот текст Гоголь зачеркнул] Но герой наш уже был средних лет и осмотрительно охлажденного характера. [а. и особенного характера] Он тоже задумался и думал, но больше положительнее;[а. Он думал тоже, но мысли б. Он думал тоже, но положительны] не так безотчетны и даже отчасти очень основательны были его мысли. “Славная бабенка!” сказал он, открывши табакерку и понюхавши табаку. “Но ведь, что главное в ней хорошо. Хорошо то, что она сейчас только, как видно, выпущена из какого-нибудь пансиона или института, что [всё] в ней, как говорится [чистая природа] нет еще ничего бабьего, т. е. именно того, что у них есть самого неприятного. Она теперь как дитя, всё в ней просто. Она скажет, что ей вздумается, засмеется, где захочет засмеяться. Из нее [теперь] всё можно сделать. Она может быть чудо, а может выйти [однако ж] и дрянь. И она непременно будет дрянь. Вот пусть-ка только за нее примутся теперь тетушки. В один год так ее наполнят всяким бабьем, что просто ни сам родной брат не узнает. [Далее начато: а. Она будет и обдумывать; б. Она будет заикаться; в. В ней покажется и надутость] В ней возьмется[а. В ней покажется] и надутость; она уже будет думать по вытверженным наставлениям, [а. и надутость и разные кое-как вытверженные наставления Вместо “и разные кое-как” Гоголь вписал “она уже будет думать по” последние два слова остались в рукописи несогласованными с измененным вариантом. ] с кем, как и сколько нужно говорить и как на кого смотреть. Всякую минуту будет бояться, чтобы не сказать кому чего-нибудь лишнего. Запутается, наконец, сама, и кончится тем, что станет, наконец, врать всю жизнь и выйдет просто чорт знает что”. — Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: “А любопытно бы знать, чьих она; что, как ее отец. Находится ли на службе государственной, или не занимает места, а живет помещиком в собственных поместьях? Ведь, если, положим, этой девушке да еще придать тысячонок двести приданного, из нее бы мог выйти очень, очень лакомый кусочек. Ведь это бы могло бы составить, так сказать, счастье порядочного человека”. Двести тысячонок так стали привлекательно рисоваться в голове его, что он[Вместо “А между тем ~ что он”: Но кто она? чьих она; богата или нет? и кто отец ее? занимает ли выгодное место, и какого рода? все эти вопросы, которые обыкновенно задает благоразумный человек, представились его мыслям, и] несколько раз досадовал на себя за то, что в продолжении того, как хлопотали около экипажей, не разведал от форейтора или кучера, кто такие были проезжающие. [Вместо “не разведал ~ проезжающие”: не расспросил форейтора или кучера. ] Скоро, однако ж, показавшаяся деревня Собакевича рассеяла его мысли и заставила их обратиться к предмету, постоянно их занимавшему. Деревня показалась ему довольно велика, два леса, березовый и сосновый, как два крыла, одно темнее, другое светлее, были у ней с права и лева, посреди виднел деревянный дом с мезонином, красной крышею и темно-серыми или, лучше, дикими стенами, дом в роде тех, какие у нас строят для военных поселений и немецких колонистов. Очень было заметно, что при постройке его архитектор должен был беспрестанно бороться со вкусом хозяина. Портик состоял из четырех непомерно толстых колонн. Дверь, бывшая по середине, между двумя средними колоннами, была заколочена, а на место ее была прорублена, по приказанию хозяина, другая сбоку. По одну сторону портика было шесть окон, по другую на такой же стене три, из которых одно маленькое, [было 3 окна, по другую на такой же стене только одно, и то маленькое] в виде отдушничка, на самом почти углу, потому что хозяину с этой стороны понадобился темный чуланчик. Двор окружен был прочною и непомерно толстою деревянною решеткою. Хозяин, сам будучи состроен очень прочно, казалось, хотел, чтоб и в хозяйстве всё было прочно. На конюшни, сараи и кухни были употреблены такие толстые бревна, что, казалось, не сгнить им во веки. Деревенские избы, строенья хозяйственные, всё это было крепко, солидно и в порядке. [“Деревенские ~ в порядке” вписано на полях, без указания в тексте места вставки; вставлено по смыслу. ] Когда Чичиков подкатил к крыльцу, он заметил выглянувшие из окна разом два лица: одно женское в чепце, узкое и длинное, как огурец, Другое мужское, круглое, широкое, несколько красноватое, как бывают хорошие молдаванские тыквы. Выглянувши, они тот же час вслед за тем спрятались. На крыльцо вышел лакей, в какой-то необыкновенной куртке с голубым военным воротником[“с голубым ~ воротником” вписано. ] и ввел Чичикова в сени, в которые уже вышел сам хозяин. Собакевич, увидевши гостя, не затруднился никакими вопросами о здоровьи, а сказал только: “Прошу покорнейше” и повел его во внутренние жилья. Когда Чичиков взглянул искоса на Собакевича, он ему на этот раз показался очень похожим на среднего роста медведя. Для довершения сходства фрак на нем был совершенно медвежьего цвета, а обшлага рукавов так длинны, что он должен был их поднимать поминутно, когда хотел высунуть оттуда руку. Панталоны на нем тоже были очень широки и страшно длинны; ступни его захватывали такое большое пространство, что чужим ногам всегда становилось тесно. Цвет лица его был очень похож на цвет недавно выбитого медного пятака. Да и вообще всё лицо его несколько сдавало на эту монету, такое же было сдавленное, неуклюжее; только и разницы, что вместо двухглавого орла были губы да нос. Я думаю, читателю не безъизвестно, что есть много на свете таких лиц и физиогномий, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего; но просто рубила со всего плеча, хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза, и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: живет. Такое же самое лицо было у Собакевича. Голову он держал более вниз, нежели вверх; шея не ворочалась вовсе, от этого случилось, что он редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь. Чичиков еще раз взглянул на него искоса, когда проходили они столовую. “Медведь! совершенный медведь!” Нужно же такое странное сближение: его даже звали Михаилом Семеновичем. Зная привычку его наступать на ноги, Чичиков очень осторожно передвигал своими и давал ему дорогу вперед. Хозяин, казалось, сам чувствовал за собою этот грех и потому спросил Чичикова: “Не побеспокоил ли я вас?” “Нет, покорнейше благодарю”, отвечал Чичиков: “хотя бы и случилось какое беспокойство, то это совершенно ничего не значит”, на что Собакевич ничего не отвечал и повел гостя далее. Когда вошли они в гостиную, Собакевич сказал гостю: “Прошу садиться”. Садясь в кресла, Чичиков глянул на стены и на висевшие на них картины. На картинах всё были молодцы, всё почти греческие полководцы, гравированные во весь рост: Маврокордато в красных панталонах и мундире, с очками на носу, Колокотрони, Миаули, Канари. Все эти герои были с такими толстыми ляшками и неслыханными усами, что просто дрожь проходила по телу. Между этими крепкими греками, неизвестно каким образом и для чего поместился Багратион, тощий, худенькой, с маленькими знаменами и пушками внизу и в самых узеньких рамках. За ним опять следовала героиня греческая Бобелина, такой богатырской величины и роста, что все эти господа, которые ходят по Невскому проспекту в узеньких сюртучках и тросточках, казалось бы, не управились с ее пальцем. Хозяин, кажется, будучи сам крепкой и здоровый человек, хотел, чтобы и его комнату украшали люди крепкие и здоровые. Возле Бобелины у самого окна висела клетка, из которой глядел дрозд темного цвета с белыми крапинками, очень похожий тоже на Собакевича. Гость и хозяин не успели помолчать двух минут, как дверь в гостиной отворилась и вошла хозяйка дома, очень высокая дама в чепце с лентами, вероятно, перекрашенными какою-то домашнею краскою; вошла она необыкновенно[вошла она таким образом, как ходят гуси с небольшим раскатом направо и налево, но впрочем] важно и солидно и голову держала совершенно прямо, как бы боясь уронить ее. “Это моя Феодулия Ивановна”, сказал Собакевич. Чичиков подошел к ручке Феодулии Ивановны, которую она почти всунула ему в губы, причем он имел случай заметить, что руки были вымыты огуречным рассолом. [“Феодулии Ивановны ~ рассолом” вписано. ] “Душенька, рекомендую тебе”, продолжал Собакевич: “Павел Иванович Чичиков. У губернатора и почтмейстера имел честь познакомиться”. “Прошу покорнейше садиться”, сказала Феодулия Ивановна очень коротко[“Прошу садиться”, сказала Феодулия Ивановна коротко] и сделавши головою движение, весьма похожее на то, какое делают актрисы, представляющие на сцене королев и принцесс. [сделавши головою движение ничуть не хуже тех, которые делают на театрах графини. ] Сделавши такое предложение, она села на диван, [несколько] довольно неуклюжий, который был обтянут материей домашней выделки, цвету очень неопределенного, да и узора тоже никак нельзя было разобрать. [а. да и узора тоже весьма неясного] Севши на диван, она накрылась [очень чинно] большим[Вместо “она села ~ большим”: она села на диван, обитый материей домашней выделки светло-табачного цвета и накрылась] мериносовым платком, с широкою пестрою каймою, очень чинно, как рисуют на портретах, и не сдвинула во всё время[Вместо “очень чинно ~ во всё время”: словом, села так, как рисуют на портретах, чинно не двинувши] ни глазом, ни бровью, ни носом. Чичиков опять поднял глаза вверх и опять увидел Канари с толстыми ляжками и нескончаемыми усами, Бобелину и дрозда в клетке. Все трое почти около шести минут с лишком хранили совершенное молчание;[Все три персонажа пребывали несколько минут в совершенном безмолвии, ] раздавался только стук, производимый носом дрозда[производимый носом дрозда в клетке] об дерево деревянной клетки, на дне которой удил он хлебные зернышки. Чичиков еще несколько взглядов бросил на комнату и на то, что в ней находилось. Всё [это было] на что ни глядел он, было прочно и неуклюже в величайшей степени. [Какое-то] Широкое тяжелое бюро стояло в углу комнаты и занимало почти осьмую часть ее. Видно было, что хозяин тут же и занимался. Оно было наполнено множеством ящиков и покоилось пренелепым образом на четырех претолстых ногах, как медведь. Словом, казалось, как будто бы всякое кресло и стул говорили: “И я тоже Собакевич”, или по крайней мере: “И я тоже очень похож на Собакевича”. Видя, что никто из хозяев, как казалось, не располагал прервать молчание, он решился начать первый. [Вместо “Чичиков еще несколько ~ первый”: Наконец Чичиков первый прервал его. ] “Мы об вас вспоминали у председателя палаты”, сказал он, обращаясь к Собакевичу: “в прошедший четверг;[Это было в четверг] очень приятно провели там время”. “Да, я не был тогда у председателя”,[у председателя палаты] отвечал Собакевич. “А прекрасный человек!” “Кто такой?” сказал Собакевич, глядя на угол печки. “ Председатель”. “Это вам так показалось: он только что масон, а такой дурак, какого свет не производил”. “А я, право, не предполагал”,[право, никак не предполагал] сказал Чичиков, сначала несколько озадаченный такою отчасти резкою характеристикою; но потом, поправившись, продолжал: “но зато губернатор [прибавил он [вслед] далее] какой превосходный человек”.[Вместо “сначала ~ человек”: “Он мне показался таким приятным, конечно, это не то, что губернатор. Какой, право, можно сказать, у вас превосходный человек губернатор!”] “Вы говорите, губернатор превосходный человек?” сказал Собакевич. “Да, не правда ли?…” “Это первый разбойник в мире!” “Как, губернатор!” сказал Чичиков, который уж никак не мог предполагать, чтобы губернатор мог когда-либо попасть в разбойники. [Вместо “Как, губернатор ~ разбойники”: “Скажите, как странно! а он ведь такой обходительный и добродушный”.] “У! варвар. Вы поглядите ему в лицо, в лице видно разбойничье”. “Помилуйте”, сказал Чичиков и напомнил, что поступки гражданского правителя совершенно мирные, привел в доказательство даже кошельки [и] вышиванье [произведенные] его собственными руками, и [прибавил] даже, что самое лицо его необыкновенно ласковое. “И лицо разбойничье!” сказал Собакевич: “Дайте ему[Вместо “Помилуйте ~ Дайте ему”: “Лицо у него, однако ж, довольно ласковое”. “Напротив, совершенно разбойничье! Дайте ему] только нож да выпустите его на большую дорогу — зарежет, ей богу зарежет. Он, да еще вице-губернатор — это Гога и Магога”. Чичиков вспомнил, [а. Герой наш вспомнил] что Собакевич чаще всего бывал у полицмейстера, и потому подумал, [а. и потому никак не сомневался] что если упомянет он о нем и похвалит его, то этим уж, верно, доставит ему удовольствие. “Что касается до меня”, сказал он: “то, признаюсь, мне больше всех нравится полицмейстер. Какой-то этакой характер прямой, открытый. В лице видно что-то простосердечное…”[Вместо “Чичиков вспомнил ~ простосердечное”: “А ведь как однако ж странно, если например сравнить этих двух, о которых вы сейчас изволили упомянуть, с полицмейстером: сколько те люди двуличные, столько этот простосердечен. Какая добрейшая, право, душа”.] “Мошенник”, сказал Собакевич очень хладнокровно: [“очень хладнокровно” вписано. ] “продаст, обманет, еще и пообедает с вами. Я их знаю всех: это всё мошенники. Весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один только и есть там порядочный человек: прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья”. После таких похвальных, хотя и несколько коротких биографий, Чичиков увидел, что о других чиновниках нечего упоминать.