“Всё, знаете, так уж водится!” возразил Собакевич. “Не знаю, как вам дать, я не взял с собою денег; десятирублевая, впрочем, есть”. “Что ж десять! дайте, по крайней мере, хоть пятьдесят”. Чичиков [отвечал] стал отговариваться, что больше нет у него с собой денег. Но Собакевич таким утвердительным тоном сказал, что у него есть деньги, что он, наконец, вынул еще бумажку, сказавши: [Вместо “Чичиков ~ сказавши”: “я вас уверяю, ~ дворняги блох” (ЛБ1, стр. 299)] “Ну, пожалуй, вот вам еще пятнадцать, итого, двадцать пять. Пожалуйте только расписочку”. “Да на что вам расписка?” “Всё, знаете, лучше расписочку. Неровен час… всё может случиться”. “Хорошо, дайте же сюда деньги”. “На что ж деньги! У меня вот они в руке: как только напишете расписку, в ту же минуту их возьмете”. “Да позвольте, как же мне писать расписку? Прежде нужно видеть деньги”. Чичиков выпустил из рук бумажки Собакевичу, который, приблизившись к столу и накрывши их пальцами левой руки, другою написал на лоскутке бумаги, что задаток двадцать пять рублей государственными ассигнациями за проданные ревижские души получил сполна. Написавши расписку, он пересмотрел еще раз ассигнации. “Бумажка-то старенькая”, произнес он, рассматривая одну из них на свете; “немножко разорвана, ну, да уж ничего. Между приятелями нечего на это глядеть. Очень рад, что случай мне предоставил такое приятное знакомство. А женского пола не хотите?” “Нет, покорнейше благодарю”. “Я бы не дорого и взял. Для знакомства по рублику за штуку”.[по три рубли за штуку; а. по два рубли за штуку] “Нет, благодарю, в женском поле я не нуждаюсь”. “Ну, когда не нуждаетесь, так нечего и говорить. На вкусы нет закона. [нет никакого закона] Кто любит попа, а кто попадью, говорит пословица”. “Еще я хотел вас попросить, чтобы эта сделка осталась между нами”, сказал Чичиков. “Да, уж само собою разумеется, третьего сюда нечего мешать, что по искренности происходит между короткими друзьями, то должно остаться во взаимной их дружбе… Прощайте! прощайте! Благодарю, что посетили. Прошу и вперед не забывать. Если выберется свободный часик, приезжайте пообедать, время провесть. Может быть, опять случится услужить чем-нибудь друг другу”. “Да, как бы не так”, думал про себя Чичиков, севши в бричку. “По два с полтиною содрал за мертвую душу!.. Поперхнулся бы ты осиновым клином! А ведь и в казенной палате не служил!”[Вместо “Поперхнулся ~ не служил”: Это старого леса кочерга. Верно, был, подлец, частным приставом; а что в казенной палате понатолкался, то это наверно; это и по лицу видно. И даже от фрака его несет казенною палатою”.] Он привстал несколько и оглянулся назад. Дом барский был еще виден и на крыльце стоял Собакевич, как казалось, приглядывавшийся, куда гость поедет. “Подлец, до сих пор еще стоит!” проговорил он[проговорил он с досадою] и велел Селифану, поворотивши к крестьянским избам, отъехать таким образом, чтобы нельзя было видеть экипажа со стороны господского двора. [экипажа из господского двора] Ему хотелось порасспросить о дороге к Плюшкину, но не хотелось, чтобы об этом догадался Собакевич. Он выглядывал, не попадется ли где мужик, и, точно, скоро заметил мужика, который, попавши где<-то> претолстое бревно, тащил его на плече к себе в избу. Он подозвал его к себе. “Эй, борода! Куда дорога к Плюшкину?” Мужик, казалось, затруднился таким вопросом. “Что, не знаешь?” “Нет, барин, не знаю”. “Эх ты, борода! А еще седым волосом подернуло. [Вместо “Эх ты ~ подернуло”: Вот еще, как можно, чтобы не знал Плюшкина; а. Эх ты, борода! а в голове-то уж седой волос] Скрягу-то Плюшкина не знаешь, того, что скуп”. “А, заплатанной, заплатанной…” вскрикнул мужик. [“А, знаю, знаю, заплатанной…” вскрикнул мужик] Было им прибавлено[Было им произнесено] и существительное к слову заплатанной, очень удачное, но несколько неупотребительное в светском разговоре, а потому мы его пропустим. Впрочем, можно догадываться, что оно выражено[а. Впрочем, оно верно выражено] было очень метко, потому что Чичиков, хотя мужик давно уже пропал из виду, и много уехали вперед, однако ж, всё еще усмехался, сидя в бричке. Должно признаться, что русской народ мастер метко выражаться, и если наградит кого словцом, [а. Вместо “Должно признаться ~ словцом”: а. Метко выразителен бывает иногда русской народ, и если подчас наградит кого-либо словцом] то очень бывает не рад получивший его. Да уж от словца нельзя отвязаться. Оно пойдет ему в род, прозвище и фамилию и он утащит его с собою и в Петербург и на край света. И как уж потом ни хитри и ни облагораживай эту свою фамилию, как ни вставляй в середину ерчики большие и малые, как ни прибавляй окончания на в и н — ничто не поможет. Конечно, потом, [а. Даже потом] если посчастливится [ему] выйти в люди, найдутся люди, которые станут производить фамилию[а. производить его фамилию] от древнего княжеского рода, печатать об этом брошюрки и трактовать об старинном происхождении, как об деле решенном, но всё это не поможет: роковая фамилия[а. Вместо “но всё это ~ фамилия”: а фамилия все-таки] постоит сама за себя и скажет ясно, [а. скажет ясно сама собой] из какого гнезда вылетела птица. Произнесенное метко[а. Сказанное метко] всё равно, что писанное не выскабливается скобелем, не вырубливается топором;[а. не выскабливается и не вырубливается топором] его не выкуришь тоже никаким куревом. А уж куды бывает весовато и сильно словце, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких племен, а всё сам-самородок, живой и бойкой русской ум, [а. сам-самородок русской и живой и бойкой ум] что как влепил тебе его, то и носи его на здоровье с собой, как пашпорт, и уж нечего прибавлять, какой у тебя нос или губы: [а. и уж ничего не нужно больше прибавлять] одной чертой обрисован ты[а. одной чертой обрисовал тебя всего] с ног до головы. [Вместо “очень удачное ~ головы”: да мы уж лучше оставим в покое существительное. Известно, что русский народ охотник давать свои имена и прозвища, совершенно противоположные тем, которые дает при крещении поп. Они бывают очень метки, но в светском разговоре неупотребительны. Впрочем, все зависит от привычки и от того, как какое имя обходится. Кому, например, не известно, что у нас люди, дослужившиеся первых мест, носят такие фамилии, что в первый раз было бы совестно их произнести при дамах, а носильщики этих фамилий ничуть не конфузятся и производят их даже от Рюрика. И там, где, среди метущей и свищущей по улицам вьюги с тридцатиградусным морозом, мелькают в окнах цельные стекла ново нанятого аристократического дома, там в гостиной тонкого перлового цвета блещут кенкеты и лампы. Там, в кругу разубранных с обдуманною небрежностью дам и подобострастных вылощеных и выскобленых департаментских франтов, новоиспеченный государственный человек, поднявши кверху нос и лысину, сидит павлином и наклоняется своей тучной массою перед дамами, или, ставши в неподвижно величественном положении перед мужчинами, начинает почти всякую речь такими словами: “Князь такой-то, который приходится родоначальником нашей фамилии”, или: “[кня] В то время, когда наша фамилия, князья такие-то, враждовали с таким-то царем” [между прочим]. Под час даже приносится и родословная, неизвестно откуда взявшаяся, и гости безмолвно дивятся древности рода, и благообразный чиновник, совершенный comme il faut, служащий под начальством величественного аристократа, [обратившись к] обращается тоже к благообразному чиновнику с такими словами: “Как древне происхождение Петра Николаевича!” “О, эта одна фамилия, один из самых старых столбов нашего дворянства”, отвечает благообразный чиновник за № 2. “И как ведь что удивительно”, прибавляет благообразный чиновник за № 1: “что ни одного из предков Петра Николаевича не было такого, который бы не оказал великих государственных услуг и который бы не был чем-нибудь замечателен”. “И не правда ли”, подхватывает третий, до того времени стоявший с заложенными назад руками, “что в фамилии Петра Николаевича есть что-то такое чрезвычайно благородное, что-то такое приятное для произношения”. А между прочим этой фамилией, такой приятной для произношения, подарили родителя Петра Николаевича крепостные мужики окружных деревень. Так случается в гостиной тонкого перлового цвета, где блещут лампы и кенкеты, мелькают фраки, юбки, шеи и бледные дамские руки, увешанные обручами браслетов. А Чичиков между тем всё едет да едет. ] Как несметное множество церквей, монастырей с куполами, главами, крестами рассыпано по святой благочестивой Руси, так несметное множество племён, поколений, народов рассыпано, толпится, пестреет и мечется по лицу земли. [а. рассыпано и пестреет по лицу земли; б. рассыпано, пестреет, топчется и мечется по лицу земли] И всякой народ, носящий в себе залог сил, полный творящих способностей души, своей яркой особенности и других даров бога, своеобразно отличился каждый своим собственным словом, которым, выражая какой ни есть предмет, отражает в выражении его часть[выразивши какой-нибудь предмет, в выражении его отразил и часть] собственного своего характера. Сердцеведеньем и мудрым познаньем жизни отзовется слово британца, легким щеголем блеснет и разлетится недолговечное слово француза, затейливо придумает[затейливо выдумает] свое не всякому доступное, умно-худощавое слово немец, но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так сметливо бы вырвалось и вместе так бы кипело и живо трепетало, как метко сказанное русское слово. [“Как несметное ~ русское слово” приписанное Гоголем новое окончание главы.[ <ГЛАВА VI> ] Начало главы не сохранилось. Отсюда до “Ворота одни были” автограф. ] вместо капители, темнел на снежной белизне его, [а. темнел на ней] как шапка или черная птица. Хмель, глушивший внизу невысокие верхушки тянувшихся около [забора] ограды кустов бузины, рябины и лесного орешника и побежавши потом по верхушке всего частокола, взбегал, наконец, наверх и обвивал до половины [эту] белую колону картинно сломленной березы. Достигнув середины ее, он оттуда спускался вниз и начинал уже цеплять за зеленые вершины более низменные деревья, [а. более низменных дерев] или же висел на воздухе, завязавши кольцами свои тонкие, цепкие кручья, легко колеблемые воздухом. [Столетние] Двухсотлетние липы образовывали вверху одну сплошную зелено-облачную массу, виновницу вечной тени стремившихся между толстыми корнями аллей, выказывали мельком и урывками в местах, где расходилась лиственная гущина ветвей их, свои темно седые, искривленные шириною в обхват трем человекам дуплистые стволы, и неосвещенная[а. зелено-облачную массу, занимавшие всю середину сада, хранительницу и виновницу вечной тени [внизу в аллеях] у толстых корней своих аллей, местами иногда выказывали нескрытые ветвями темные куски своих седых, искривленных [толст<ых>] широких в обхват трем человекам, и дуплистых стволов, и неосвещенная] солнцем виднелась кое-где внизу дорожка, заросшая зеленью, и по ней краснели изредка кровяные пятна, места, свидетельствовавшие, что она когда-то была убита вся мелким кирпичем или усыпана песком. Внизу из гущины мрака между пнями, корнями и стволами ставших в аллею[а. обступавших аллею] лип, вытыкались густою щетиною седые, иссохшие вероятно от страшной глушины сучья кустарников. Ветвь клена протягивала откуда-нибудь сбоку, из-за пней свои[а. Ветвь клена откуда-нибудь сбоку протягивала свои] зеленые, распла<с>танные лапы, и солнце, скользнувши небольшой искрой бог весть откуда и забравшись под какой-нибудь лист, превращало его вдруг в прозрачный и огненный, чудно сиявший в этой густой темноте. В других концах сада выглядыва<ли> из зелени дерев где деревянная крышка какой-нибудь[а. Далее начато: беседки, полуобрушенные] старенькой беседки, где полуобрушенные перилы почерневшего мостика. Несколько высокорослых, не вровень другим, осин подымали на трепетные вершины свои огромные вороньи гнезда. У иных из них отстегнутые, но не вполне отделенные ветви висели вниз с иссохшими листами. Словом всё было как-то пустынно-хорошо, [а. как-то пустынно-прелестно] как не выдумать ни природе, ни искусству, но как бывает только тогда, когда искусство и природа соединятся вместе, когда по нагроможденному, часто без толку, труду человека пройдет окончательным резцом своим природа, облегчит тяжелые массы, уничтожит грубоощутительную правильность и нищенские прорехи, сквозь которые проглядывает нескрытый, нагой план, и даст свою чудную теплоту тому, что создалось в хладе размеренной чистоты и опрятности. [а. что создалось в размеренном хладе чистоты и опрятности] Сделавши еще один поворот в переулок, [а. Сделавши еще два поворота в улицы] где попадались какие-то длинные хозяйственные строения, вероятно, фабрики или запасные магазины, [а. фабрики или другие заведения, какие-нибудь складочные запасные магазины] Чичиков очутился, наконец, в широкой улице, в конце которой предстал, наконец, прямо ему в лицо описанный уже нами господской дом. Казалось, по мере приближения к нему, он еще становился печальнее. Высокая деревянная решетчатая ограда, окружившая двор, потемнела совершенно. Время, как будто видя, что никто не старался выкрасить и поновить ее, покрыло ее во многих местах зеленою плеснью, какою любит покрывать старое дерево. Двор был наполнен множеством амбаров и кладовых, флигелями для кухни, для людских, для бани, для погребов. Под боком находился другой двор, куда вели особые ворота, и который, казалось, назначен был служить рабочим двором. [а. назначен быть рабочим двором] Всё показывало, что [казалось] здесь когда-то текло хозяйство в обширном размере, но всё отзывалось теперь чем-то заглохлым. Трава и дикой бурьян росли по широкому двору, вместо когда-то бывших обделанных и[Далее начато: вычищенных по нем как] прочищенных дорог, приводивших в сообщение все строения, видны были другие узенькие, протоптанные напрямик ногами пешеходов. В середине двора верно был или цветник или [неб<ольшой>] круглой палисадник, потому что местами до сих пор еще торчали низенькие столбики маленькой деревянной когда-то окру<жавшей> его решетки и два-три изувеченные кустарника, еще не вовсе съеденные скотом. Все строения глядели как-то необыкновенно пасмурно. Нигде не видно было отворявшихся дверей, что оживляет картину[картину; везде висел запор и замок. Ворота одни были растворены] ни выходивших людей, ни живых хлопот и забот дома. Ворота одни были[“вместо капители ~ одни были” вписано Гоголем вместо зачеркнутого, предварительно исправлявшегося отрывка. Начало зачеркнутого текста не сохранилось. Сохранившаяся часть: <лежа>лым, потому что цветом был похож ~ были растворены (ЛБ1, стр. 305); а. Начато: <лежа>лым, потому что цветом был похож больше на старый кирпич, нежели на сено и на верхушках их росла всякая дрянь. Всё это было верно господское, у мужиков они бы не залежались так долго; б. вызженный кирпич, нежели на сено, и на верхушках их росла всякая дрянь, между которою попадался даже кое-где небольшой кустарник. Сено и хлеб, казалось, были господские, или; как говорят, экономические; у мужиков бы они конечно не залежались так долго. — Вообще всё селение имело вид какой-то выгоревшей деревни; через избы, крыши и улицы мелькали то с левой, то с правой стороны брички, по мере того как она поворачивала в улицы, две сельские церкви, бывшие одна возле другой, каменная и деревянная. Деревянная была очень стара, каменная казалась старою. Ее желтые стены были в трещинах и пятнах и местами обнажены до кирпичей; верхушка колокольни казалась опаленною громом. — Через избы, крыши и улицы стал выказываться и господский дом и на несколько минут выказался весь в том месте, где уже избы прекратились и [оставался] виднелся [один] кусок какого-нибудь огорода, занятый капустой. Дом выглянул каким-то сутуловатым инвалидом, длинный, длинный, с мезонином, высокою крышею и [над нею] с какими-то бельведерами сверх крыши, которые [тоже покосились] пошатнулись уже несколько на сторону. Обветшавшие столбики давно уже потеряли покрывавшую их масляную краску. Дождь и время отвалили во многих местах стены щекатурку и произвели на них множество больших пятен, из которых одно было по странному случаю несколько похоже на Европу. Кое-где торчала щекатурочная решетка. Из окон только два были открыты; прочие были заставлены ставнями. Эти два окна с своей стороны тоже были несколько подслеповаты. На одном из них был наклеен треугольник из синей сахарной бумаги. Двор, однако ж, был обнесен довольно крепкою оградою, которая может когда-нибудь была выкрашена краскою, но, так как хозяин не думал вовсе об ее поновлении, то прислужилось время: решилось хозяйничать само и покрыло ограду зеленою плеснью, какою обыкновенно покрывает старое дерево. Ворота одни были растворены] растворены и то потому только, что въезжала[что в это время въезжала] телега с грузом, накрытым рогожею. В другое время они, как казалось, запирались наглухо, потому что на них висел запор и железный огромный замок. Возле одного из хозяйственных строений Чичиков скоро заметил какую-то фигуру, которая начала довольно сильно вздорить с мужиком, приехавшим на телеге. Он долго[Вместо “В другое ~ долго”: В другое время ~ Чичиков долго (ЛБ1, стр. 305–306). ] не мог разобрать, какого роду была эта фигура: баба[не мог разобрать, была ли это баба] или мужик. На ней было платье самое неопределенное. Отчасти оно было похоже[На ней было ~ весьма похожее (ЛБ1, стр. 306). ] на женской капот, на голове колпак, какой носят[колпак такой точно, как носят] деревенские дворовые бабы. Только голос ему показался несколько сиплым. [несколько толстым] “Ой, баба!” произнес он про себя, всё еще сомневаясь. “Ой, нет!” — “Баба, то-то баба!” наконец сказал[“Да, баба, то-то баба!” сказал] он, рассмотревши поближе. Фигура с своей стороны остановилась тоже глядя на него. Казалось, гость для нее был в диковинку, потому что она рассмотрела не только его, но и Селифана, и лошадей, начиная от хвоста до морды… По висевшим у ней за поясом ключам и по тому, что она бранила мужика довольно поносными[а. Как в тексте; б. довольно сильными; в. Как в тексте. ] словами, Чичиков заключил, что это должна быть ключница. “Послушай, матушка”, сказал он, выходя из брички: “что барин?..” “Нет дома”, прервала ключница, не дожидаясь окончания вопроса, и потом, спустя минуту, прибавила: “а что вам угодно?”