– В прошлый раз, когда я ее видел, она была в обуви, но полагаю, что это ступня из устья. – Не хотите сказать, что об этом думаете? Озадаченный, я взял из раздатчика пару нетриловых перчаток, натянул на пластыри на руках и подошел к столу. Несмотря на прохладный воздух, в смотровой ощущался кисловатый привкус, подчеркнутый более острым запахом антисептика. Стопа была большой, раздутой и сморщенной – с так называемой «кожей прачки», характерной после пребывания под водой. Грязно-белый трупный жировоск приобрел легкий, почти фиалковый оттенок от краски яркого красного носка. Пальцы – словно бесцветные редиски с погруженными в них желтыми ногтями. Болезненно кривые – состояние, известное как молоткообразное искривление. Видимая поверхность голеностопного сустава – сплошная шишковатая мешанина костной и хрящевой ткани. Это было единственное место, подверженное воздействию окружающей среды и доступное падальщикам. Таранная кость – верхняя часть лодыжки, соединяющаяся с большой и малой берцовыми, обычно гладкая, оказалась изъедена и в ссадинах. – Ну, как? – поторопил меня Фриарс. – Не могу сказать ничего такого, что вы уже не знаете. Правая ступня десятого или одиннадцатого на глаз размера. Вероятно, взрослого мужчины, хотя не исключаю крупной женщины. Такого молоткообразного искривления пальцев у юношей, как правило, не встречается, поэтому остается допустить, что это был человек в годах. – Я помолчал, размышляя, что бы еще сказать, и пожал плечами. – Можно добавить, что количество накопленного жировоска и тот факт, что ступня отделилась от ноги, предполагают, что тело достаточно долго находилось в воде. – Как долго? – спросила Кларк. – Невозможно определить, просто взглянув. – Кроссовка защищала ступню, что, вероятно, ускоряло формирование жировоска. – Я бы сказал, не меньше четырех недель, но не исключено, что гораздо дольше. – Продолжайте. – Признаков травмы нет, только последствия влияния окружающей среды и активности падальщиков. Ничто не говорит о том, что ступню отрезали или отрубили. Остается сделать вывод, что она отделилась естественным образом. Можно взглянуть на рентгеновские снимки? Фриарс кивнул. – Только перед этим не сочтите за труд измерить голеностопный сустав. Я удивленно посмотрел на него. Это же элементарные вещи. – Разве вы еще не измеряли? – Сделайте одолжение. Патологоанатом больше не улыбался. И Кларк тоже. Они наблюдали, как я взял из второй кюветы раздвижной штангенциркуль. – Надо бы сначала очистить кость от тканей… – Меряйте, пожалуйста, так. Кость достаточно видна. Ситуация начинала казаться странной. Я развел штангенциркуль, чтобы расстояние примерно соответствовало ширине таранной кости, свел рожки и прочитал на шкале показание. – Получилось 4,96 сантиметра. Я развел рожки шире, чтобы измерить длину кости. – Не трудитесь, – остановил меня Фриарс и перешел к смотровому столу с телом. – Теперь, если не против, измерьте сустав большой и малой берцовых костей. Разумеется, правой ноги. Если бы я и без того не догадался, огнестрельная рана в нижней части лица убедила бы меня, что передо мной тело из устья. Одежду с него сняли, и теперь оно лежало обнаженным. Как и ступню, которую я только что исследовал, его основательно вспучило, оно находилось в стадии разложения вспучивания, конечности лишились кистей и ступней. Подверженный воздействию атмосферы и хищников, череп превратился в белесую массу, но огнестрельная рана после того, как отмыли грязь из русла, стала еще заметнее. На груди и торсе имелся разрез патологоанатома, хотя я считал, что внутренние органы настолько разложились, что не могли сообщить дополнительной информации. На глубине в холодной воде их мог защитить трупный жировоск, но я сомневался, что это имело место в данном случае. Защищенные от насекомых и плотоядных одеждой гениталии более или менее сохранились, что облегчало определение биологического пола. Однако общее состояние трупа не позволяло надеяться, что вскрытие окажется информативным. – Действуйте по готовности. – Фриарс слегка улыбнулся. Оставив штангенциркуль на первом столе, я поменял перчатки, чтобы не перенести генетический материал со ступни на тело. Это было маловероятно, поскольку я касался только инструментов, но предпочитал не рисковать перекрестным заражением. Особенно если все складывалось, как я думал. Головки большой и малой берцовых костей были лишены какой-либо плоти, обнажая концы костей. Более крупная, так называемая большеберцовая кость опирается на верхнюю часть таранной, а более мелкая продолжается дальше. Взяв новый инструмент, позволяющий измерять внутренние поверхности, я проделал с суставами этих костей то же, что до этого с таранной костью. И чтобы не ошибиться, повторил измерения. Затем повернулся к Фриарсу. – 4,97 сантиметра. Тот в свою очередь повернулся к Кларк. – Что я вам говорил? И цифра останется прежней, сколько раз ни меряй. – Они не точно одинакового размера, – упрямо заметила старший следователь. – Лодыжка немного меньше. Патологоанатом зажал ладонью рот и посмотрел на меня с таким видом, словно просил: «Попробуйте убедить ее вы!» Судя по всему, они уже успели поспорить на эту тему. – Незначительные расхождения всегда возможны, – начал я. – Как в случае с левой и правой сторонами: они не идентичны. Если бы разница составляла несколько миллиметров, тогда – да – можно было бы считать, что ступня от другого тела. Но один миллиметр допустимо. – То есть, по вашему мнению, ступня однозначно от этого тела? – Я бы не говорил «однозначно» без дальнейших исследований. Но по тому, что я увидел, – весьма вероятно. – Даже если не исключать вероятность существования двух людей с одинаковой шириной суставов, возможность найти обоих мертвыми в одном и том же ручье, мягко говоря, проблематична. – Я посмотрел на ступню. – Полагаю, у вас есть причина считать, что эта ступня не Лео Уиллерса. – Мы не располагаем точными величинами его тела, но он покупал обувь восьмого размера. В данном случае длина составляет около двадцати восьми сантиметров, что соответствует десятому размеру. – Размеры обуви разнятся. – Я решил поиграть в «адвоката дьявола», хотя понимал, что проблем куда больше, чем несоответствие обувных размеров. Кларк как будто не собиралась отвечать, и за нее заговорил Фриарс. – Все так, но в девятнадцать лет Лео Уиллерс сломал во время игры в регби правую ступню. Нам разрешили посмотреть его тогдашние рентгеновские снимки: вторая и третья плюсневые кости были жестоко повреждены. На наших рентгеновских снимках все цело. Никаких старых переломов, никаких костных мозолей. Ничего. – Вот что, Джулиан, – Тон Кларк был явно раздраженным, – я уверена, доктор Хантер не нуждается в том, чтобы ему все это втолковывали. Я не нуждался и теперь понял причину ее плохого настроения. Расхождения в размере обуви не определяющий фактор, но кости лгать не умеют. Перелом оставляет костную мозоль в том месте, где срастаются две поверхности. Она остается на долгие годы, а если кость срастается неправильно, это заметно на рентгене. Таким образом, если стопа принадлежит выловленному у форта телу, это может означать только одно. Обнаруженный труп – не Лео Уиллерс. – Вскрытие что-нибудь выявило? – спросил я, позабыв на мгновение о своем смущении из-за того, что не попал на него. – Никакого «дымящегося пистолета», если вы это имеете в виду. Разумеется, кроме того, который снес ему затылок. – Фриарс, судя по всему, вновь обрел чувство юмора. – В трахее и легких пены не обнаружено, что позволило бы предположить, что человек утонул. Можно смело утверждать, что он угодил в воду уже неживым. Входное отверстие контактное или почти контактное. На том, что осталось от челюсти, видны ожоги от сгоревшего пороха, и по характеру раны можно судить, что дробины летели очень близко друг к другу. Ни одна из них не задержалась в черепе, поэтому я не могу судить об их истинном размере. – Но дуло все же находилось не в самом рту? – спросил я. Патологоанатом холодно улыбнулся. – Нет. Иначе снесло бы еще больше черепа, что, я уверен, вам известно. Я это знал: если бы ствол во время выстрела находился во рту, давление газов разнесло бы вдребезги черепную коробку. – Это существенно? – поинтересовалась Кларк. – Зависит от обстоятельств, – ответил Фриарс. – Доктор Хантер мучается сомнениями, не было ли это самоубийством. Вопрос техники. Я угадал? – Ему потребовалось бы перевернуть ружье и в таком положении дотянуться до спускового крючка, – объяснил я старшему следователю. – Если ствол находился у губ, а не во рту, пришлось бы тянуться дальше. – Мы запросили у оружейника сведения о длине ствола, – нетерпеливо вставила старший следователь. – Пропавшее ружье – это сделанное на заказ «Мобри», так что у них должны быть размеры и его руки. – А что с траекторией? – спросил я. Стало еще очевиднее, насколько она была пологой. Выходное отверстие находилось в нижней части затылка, а не в макушке, что предполагало горизонтальное расположение оружие перед лицом. Не так, чтобы упереть прикладом в пол и направить вверх. – Все говорит о том, что ружье находилось перед ним, – заключил Фриарс. – Во время выстрела он скорее стоял, чем сидел, или опустился на колени. – Или в него выстрелил кто-то другой, – заметил я. Самоубийство было лишь рабочей теорией до тех пор, пока считалось, что тело принадлежит Лео Уиллерсу – этому недостойному и находившемуся в состоянии депрессии подозреваемому в расследовании дела об убийстве. Если труп не его – это совершенно меняет ситуацию. – Я сказал, что рана могла быть нанесена самому себе, но это не факт, – недовольно заметил патологоанатом. – Это очевидно из моего заключения вскрытия. О чем бы вы знали, если бы присутствовали на нем. – Хорошо, пошли дальше, – поторопила Кларк. – Что еще мы имеем? – Как обстоят дела с обнаруженным во рту кусочком металла? – поинтересовался я. – Вы сказали, что ни одна из дробин не задержалась в черепе. Что же это такое? – Это? – Фриарс поднял глаза на Кларк, и та кивнула. Он взял со скамьи пакетик с уликой. – Знаете, что это такое? Я и раньше не был уверен, что это частица дроби, а теперь убедился. В пакетике находился слегка деформированный с одной стороны маленький стальной шарик примерно пяти миллиметров в диаметре. Нет, не деформированный. Посмотрев на свет, я решил, что от него что-то оторвано. – Бусинка с языка из нержавеющей стали. – Я возвратил пакетик. Мне и раньше приходилось заниматься элементами пирсинга – исследовать, как стальные колечки, штифты и бусинки перемещаются в теле по мере того, как разлагаются ткани. – «Гантелька» в язык, – Фриарс выглядел огорошенным. – Во всяком случае, ее часть. Остальное вынесло наружу дробью. Не скажешь, чтобы восходящий политик стал устраивать себе подобные украшения. – По тому, что нам известно, прежде чем застрелиться, он решил превратиться в панка, – вздохнула Кларк. – Хотя мы также не можем утверждать, что бусинка находилась в языке. Пока тело плавало, ее могло занести в рот вместе с другим мусором. – Маловероятно, – начал патологоанатом, но она его прервала: – Мне нет дела до того, что вероятно, а что нет. Мне надо знать наверняка. Абсолютно наверняка. Сэр Стивен Уиллерс решил, что это его сын, и требует официального подтверждения. Что бы я ему ни ответила, я должна быть уверена в своей правоте. – Есть еще что-нибудь ценного в медицинской карте? – спросил я. Ланди вчера сказал, что у них не было к ней доступа, но оказалось, что они видели рентгеновские снимки сломанной ступни. Если сэр Уиллерс дал все-таки разрешение, возможно, в медицинской карте его сына есть нечто такое, что поможет установлению личности. – Неизвестно, – мотнула головой Кларк. – Сэр Стивен согласился лишь на то, чтобы нам показали рентгеновские снимки. И то это больше походило на попытку выдоить из козла молока. Для ознакомления с медицинской картой необходимо постановление суда, но если это не его сын, какие у нас на то основания? – Смешно, – удивился я. – Казалось, что может быть важнее, чем помочь установить личность сына? – Ума не приложу. Но что бы там ни было, это нам никак не поможет. Сэр Стивен дал ясно понять: он будет бороться до последнего, чтобы не допустить нас к документам. – В таком случае придется ждать результатов анализа ДНК, – пожал плечами Фриарс. – Извините, больше я ничего не могу предпринять.