Вера была ангелом-хранителем, дарующим утешение и облегчающим боль. Кое-кого из своих подопечных она проводила в последний путь. Вера знала: если бы на том свете их спросили, довольны ли они своим провожатым, ни один не ответил бы «нет». Разве она не заслужила вазу мейсенского фарфора? Вера не торопила чужую смерть. Но она ждала ее как освобождения. Ждать пришлось меньше полугода. Первое, что сделала Вера после того как врач скорой констатировал смерть, – спрятала вазу в подготовленную спортивную сумку. И только после этого позвонила родным. У нее все было продумано заранее. Вера не зря часами просиживала на форумах, где продавали и обсуждали антиквариат. Фамилию специалиста и номер его телефона она выучила наизусть. На следующее утро Вера бережно вынула свое сокровище и поставила перед усатым человеком, больше напоминавшим рыбака, чем антиквара. – Подделка, – коротко сказал «рыбак». Вера начала бормотать что-то о клейме, которое она сверяла с картинкой, но антиквар покачал головой. – Подделка, – повторил он. – Таких очень много на Авито. Грубая имитация. Вера вспомнила, как старушка и в самом деле упоминала что-то об Авито: о выгодных покупках, удобной доставке… Она так изменилась в лице, что антиквар встревожился. – Вы присядьте, пожалуйста… – Он торопливо вышел из-за прилавка. – Вот сюда, на стульчик… Вера оттолкнула его с такой силой, что он отлетел назад, и, пошатываясь, вышла на улицу. Села на корточки у водосточной трубы. Обтерла лицо грязноватым снегом. Как она могла купиться? Как могла поверить старой дуре, вбухавшей половину пенсии в фальшивку? Ей не хватало воздуха, но Вера знала, что это скоро пройдет. Нужно просто потерпеть. За вазой она не вернулась. Можно было, наверное, выручить хоть что-то за этого синего монстра, но Вера боялась, что ее стошнит при одном взгляде на аляповатые цветы. Ваза была ее отражением. Не сокровище, а пустоголовый урод. Она долго бродила по городу, заплутала, взяла такси… Предполагалось, что она потратит с шиком часть денег, вырученных за мейсенский фарфор. Но вышло иначе. Вера непроизвольно назвала адрес Забелиных. Ехать домой не было сил. Юрий, увидев ее на пороге, обрадовался. Он не заметил ни ее подавленности, ни бледности. Решил, что она зашла помочь мальчишкам с домашним заданием. Нина называла эту черту эмоциональной глухотой. Но Вере в эту минуту не было нужно ничего другого. Расспросов и сочувствия она бы не вынесла. Они сидели в кухне, Юрий рассказывал о чем-то скучном – как приходил сантехник чинить вентиль, заломил цену, но он поставил его на место… У него всегда выходило, что люди вокруг либо глупцы, либо жулики. Прежде Веру это раздражало. Но сейчас его монотонное повествование действовало успокаивающе. Она впервые задумалась, что все эти годы смотрела на Юрия глазами Нины. Может быть, если Нина оказалась не так хороша, как ей раньше казалось, то и Юрий не так уж плох? Эта мысль ее заворожила. Она стала разглядывать его, словно видела впервые. Вот брови. Почти сходятся на переносице, волоски растут вразнобой. Вот губы. Слишком пухлые для его лица. Вот лицо. Наверное, такие лица трудно рисовать художникам. Они как невыразительная мелодия, которую невозможно напеть, сколько раз ни прослушаешь. Юрий не умеет выражать лицом эмоции. Когда злится, просто багровеет и брызжет слюной. У него даже губы шевелятся так, словно экономят место вокруг себя – еле-еле. Половину слов не разобрать. Юрий разогрел ужин мальчишкам, позвал их за стол. Не прекращая бесконечно долгого занудного рассказа, накормил обоих, проследил, чтобы они помыли посуду. Вера взяла полотенце, вытерла тарелки. Каждое действие как будто возвращало ее к себе прежней. До того, как она встретилась с синей вазой. Ей впервые пришло в голову, что Нина – дура. Эгоистичная мелкая дура. К каждому человеку можно найти подход, но Нина даже не попыталась. Юрий из тех мужчин, которые не выносят, когда им возражают, – считают, что это подрывает авторитет. Так зачем с ним спорить? Нужно действовать вкрадчиво, ласково. Не ломать его об колено, а тихонько подталкивать в нужную сторону. Чтобы он ощущал себя главой, добытчиком и всегда правым. Вера научилась этому в первый же год работы со стариками. И пресловутая эмоциональная глухота – не такой уж серьезный недостаток. Почти каждого можно обу- чить. Продумать систему поощрительных мер, играть на чувстве важности, на самодовольстве, гордости… Да, у нее бы получилось. Вера примеряла Юрия, словно неразношенную пару ботинок, от которой отказался предыдущий покупатель. Семья Забелиных подходила ей точь-в-точь, будто по ней создавали. Вера всей душой полюбила мальчишек, подружилась с Тамарой. Она заглядывала к ним два-три раза в неделю, но знала, что в один прекрасный день останется у них навсегда – и это выйдет естественно, само собой. Что может быть нормальнее! Ненормальна ее нынешняя семья, ее симбиоз с бе- зумной матерью. Когда Вера переедет к Забелиным, она сможет продать свою квартиру, а для матери купить однокомнатную на соседней улице. Не жить с Региной, а заходить, чтобы проведать ее, – это ли не счастье! Разницу в стоимости квартир потратит на профессиональных сиделок. Это был хороший план. Отличный! Там, где не справилась Нина, у нее, Веры, все получилось бы. Она чувствовала, что нельзя делать первый шаг. Юра должен сам прийти к тому, что Вера ему необходима. За эти годы у него случались короткие связи. Вера не переживала из-за них. Все эти женщины были на редкость неподходящими, словно он нарочно выбирал таких: ярких, лживых, истеричных… Вера называла их стерильным словом «партнерши». Со временем в присутствии Юры она стала испытывать странную робость. Не из-за тайны, которую хранила от него, а из-за того, что могло случиться. Как будто в любой миг он мог обернуться, вглядеться в нее – и наконец разглядеть. Так и произойдет рано или поздно, Вера это знала. Ее старики болели, умирали, переезжали. Кто-то отправлялся в дом престарелых, кто-то на кладбище. Ко многим Вера искренне привязывалась. В конце концов, так было легче работать. После истории с вазой она стала задумываться о справедливости. Если бы кто-то из ее подопечных завещал ей квартиру, это было бы справедливо. Вера слышала о таких случаях. Компаньонки, случайные знакомые по санаторию – и вот квартира уплывает из рук близкой и дальней родни. Десятки брошенных отцов и матерей проходили через нее. Бабушки и дедушки, чьи внуки не вспоминали о них даже в их день рождения. Но стоило беднягам умереть, как наследнички возникали на пороге: жадные, нахрапистые. Они выбрасывали из квартиры домашних питомцев. Сжигали старые письма. Вера с болью в сердце смотрела, как отправляются на помойку картины и простенькие сервизы с трогательными васильками под золотым ободком. В этих людях не было ни совести, ни уважения к чужой жизни, не говоря о смерти. За годы работы Вера пристроила не меньше дюжины старых кошек и собак. Она наблюдала столько гнусных скандалов над телом усопшего, что давно потеряла им счет. Не люди, а падальщики! Разве справедливо, что им достается наследство? Вера иногда читала в журналах о карме, о законе бумеранга. Но ничего из того, что она наблюдала, не подтверждало этой теории. Где воздаяние для Нины? А для нее самой? Глава 5 Все началось с жирафа. В начале учебного года Забелины с классом пошли в зоопарк. Когда вернулись домой, Егор повалился на диван, а Ленька принялся набрасывать скетчи в своем альбоме. Альбомов у него – гора. Рисунки обычно незаконченные – так, беглые наброски. Но в этот раз Ленька возился долго, и Егор встал поглядеть, над чем он трудится. На первой странице плыли дельфины, дальше скалился тигр. А на следующей была нарисована мама. Она кормила жирафа морковкой. Жираф у Леньки получился очень здорово, с длинным фиолетовым языком, которым он обхватывал морковь… Мама вышла похуже, но это было не важно. На скамейке перед вольером Егор увидел их самих, силуэтами: он в любимой красной кепке, Ленька – со своими девчоночьими кудрями до плеч. Рисунок, честно говоря, был куда слабее обычных Ленькиных. И маму он скопировал по памяти с бумажной фотографии. Даже кулон нарисовал. Но этот посредственный рисунок, как волшебное зеленое стеклышко, вдруг изменил весь прошедший день. На несколько минут Егор поверил, что они ходили в зоопарк не с классом, а с мамой. Елки-палки, как же это было здорово! Он словно бы вспомнил, как они вместе смотрели представление в дельфинарии, и как бродили по обезьяннику, и как им махал орангутанг и смешно оттопыривал длинную губу, и как они объедались в кафешке мороженым и картошкой фри! Отец запрещал есть картошку фри, говорил: помоечная жратва. Но с мамой все было по-другому. Она ничего не запрещала. С ней было по-настоящему весело! – Моща, – с тихим восхищением сказал Егор. Ленька засиял. – Нарисуй еще! Отец увидел рисунки через неделю. К этому времени к зоопарку присоединился поход в кино. Они смотрели с мамой «Мстителей». – Это кто? – спросил отец, ткнув в маму. Братья недоверчиво уставились на него. – Кто-кто, – сказала бабушка, подойдя и заглянув через плечо. – Нина! Не узнаешь, что ли?.. И осеклась, поймав взгляд отца. Он вернул альбом Леньке, ничего не сказав. Но Егору вдруг представилось, как отец ночью прокрадывается в их комнату с ластиком и стирает маму, оставляя грязное пятно. Впервые в жизни Егор позавидовал способностям брата. Он никогда не хотел учиться рисовать. Но теперь у Леньки была своя мама. Конечно, он ею щедро делился и на всех рисунках присутствовал и Егор… Но все равно это было не то. – А помнишь, нас мама на детскую площадку водила? – спросил Егор однажды вечером. – Мы шли далеко, даже на трамвае проехали то ли остановку, то ли две… Там еще была горка в виде корабля… – Нет, не помню! – Ленька оторвался от уроков и с любопытством взглянул на него. – Точно корабля? Говоря по правде, Егор не помнил, был ли там на самом деле корабль или ему хотелось, чтобы он там был. Но чем напряженнее он вспоминал, тем быстрее размывался в памяти этот эпизод. Он уже не мог сказать, катались ли они с горки, везла ли их мама или бабушка… Стоп! Хватит! Егор испуганно приказал себе перестать вспоминать. – Ну, расскажи про корабль! – поторопил Ленька. – Бригантина, – с неожиданной уверенностью сказал Егор. Он вдруг увидел воочию, как это было. Лето, солнце, они исследуют бригантину, которая кажется огромной, как настоящий теплоход! А мама, приставив ладонь козырьком ко лбу, снизу наблюдает за ними. – …А еще там был пират – ну, фигура пирата на носу! – взахлеб рассказывал Егор. – Он крутился вокруг своей оси, и нужно было уклоняться от его костыля! Он увидел этого пирата с облупившимся деревянным носом, услышал скрип его единственной ноги. Ленька смотрел на него с тем же восхищением, с каким Егор разглядывал его рисунки. И все, что Егор рассказывал, становилось правдой. Как им продали теплую «колу» в киоске, как они валялись прямо на траве, без подстилки, и у Леньки «кола» пошла носом… Если бы в эту минуту кто-нибудь спросил Егора, зачем он выдумывает, мальчик не понял бы, о чем его спрашивают. Он же помнил, что на коленках штанишек остались травяные пятна и дома бабушка ругалась, что они не отстираются! Из маленьких крупиц воспоминаний Егор научился выращивать кристаллы небывалой красоты. Ленька готов был слушать его истории бесконечно. Егор рассчитал так: он помнит себя где-то с двух с половиной лет. Значит, у них было целых полтора года с мамой. Не так уж мало! Он старательно припоминал, не водила ли их мама в цирк, но в конце концов с грустью решил, что для этого они были слишком маленькие. Зато они ходили в гости к какой-то маминой подруге в зеленом балахоне. Кормили лебедей в парковом пруду. Ездили по очереди верхом на лошади, хотя мама очень боялась и твердила, что лучше бы они выбрали пони. Егор легко мог бы вспомнить, что лошадь понесла галопом, но он удержался, и владелец разрешил им с Ленькой кататься целый год… Однако он интуитивно понимал: одно-единственное такое преувеличение подарит короткую радость, за которую придется расплачиваться рухнувшим миром его воспоминаний. Если он выдумал про маму что-то одно – значит, выдумал и все остальное? И Егор вспоминал истории о ней очень осторожно, не переходя границ реальности. Со временем его аудитория расширилась. К удивлению Егора, его полюбила слушать и бабушка. Она, как ребенок, ахала, всплескивала руками, кивала и смеялась в нужных местах. Егора от такого внимания охватывало вдохновение. Однако он по-прежнему следил, чтобы его не заносило.