Однажды в конце февраля они ужинали вместе: он, Ленька, отец и бабушка. К этому времени отношения у Егора с отцом до того обострились, что Егор старался не садиться с ним за один стол. Но в тот день отец как-то притих. Бабушка напекла пирогов, они пили сладкий чай, обменивались шутками с Ленькой, и все было хорошо. – А помнишь, мама пекла шарлотку? – Нет! – У Леньки обрадованно заблестели глаза в предвкушении нового воспоминания. Шарлотку пекли на уроках труда девчонки, но в тот день трудовик у мальчиков заболел и класс объединили. Ленька этого помнить не мог – бабушка водила его к стоматологу. Егор начал рассказывать медленно, настраиваясь на правильную волну. – У нас вроде груши были вместо яблок, нет? – вдруг сказал Ленька. – Мы испекли неправильную шарлотку! – Точно! – облегченно выдохнул Егор. И словно настроившись по камертону, завел-запел свое воспоминание. Как они испачкались в муке, и мама отмывала их в раковине, и они выкладывали буквы из хвостиков груш… Он сам не мог бы объяснить, откуда берет эти подробности. Но Ленька кивал, и бабушка посмеивалась… Только отец мрачнел с каждой минутой. Егор не замечал этого, разливаясь соловьем. – …Взяли пирог и пошли к Вере… Отец с силой шарахнул кулаком по столу. – Ты зачем врешь?! – свистящим шепотом проговорил он. – Никогда такого не было! Егор широко раскрыл глаза. – Было! Просто это все без тебя происходило! – Не было! – заорал отец в полный голос. Братья отшатнулись. – Никогда в жизни эта сука с вами ничего не пекла! За столом повисла тишина. И в этой тишине Егор сказал, ужасаясь самому себе: – Сука – это ты, пап. О том, что началось после этих слов, он старался не вспоминать. Его поразила ненависть в лице отца, когда тот выкрикнул свое мерзкое ругательство. Егор понял, что не может припомнить случая, когда отец сказал бы о маме доброе слово. Или улыбнулся при упоминании ее имени. Или хоть как-нибудь показал, что скучает по ней. В памяти всплыли слова бабушки: «Ты пошел в мать, Ленечка – в папу». Егор прозрел. Отец не выносил маму! Потому и Егора терпеть не может! Чем больше он об этом думал, тем страшнее ему становилось. Да, в тот ужасный день отец был со своими приятелями. Он позвонил одному из них, чтобы тот подвез его до работы, потому что машину отца заперли во дворе. Приятеля звали Роман Мордовин… Егор с тех пор ни разу не слышал, чтобы отец разговаривал с Мордовиным. Почему, спрашивается? Потому что все повязаны убийством, вот почему. Если эти двое соврали на допросах, значит, алиби отца ничего не стоит, верно? «Он подъехал на чужой машине, когда мама вышла из сквера, – думал Егор. – Позвал ее. Она села в тачку… Почему согласилась? Ей ведь нужно было на работу!» Он долго думал – и его осенило. «Отец соврал, что кто-то из нас заболел!» Они втроем привезли маму к Мордовину. Там убили. Отец заплатил своим приятелям, чтобы те молчали. Тело они где-то спрятали… Закопали, наверное. Договорились о том, как будут врать, – и все, концы в воду! Теперь все поступки отца получили объяснение. Конечно, они с мамой ссорились… Она заступалась за Егора, когда отец поднимал на него руку. Отец ненавидит, когда ему возражают, он от этого сразу звереет. После того как Егор все понял, у него появилась настоящая цель. Раньше он просто хотел свалить из дома. Но куда бежать? Никакой родни у них больше нет. Вторая бабушка умерла еще до рождения Егора и Леньки. Нигде его не ждут. Теперь он знал, чего хочет по-настоящему. Найти, где эти твари похоронили маму. Пусть в полиции сделают экспертизу и заставят убийц признаться. Егор просмотрел целых пять сезонов «Си-Эс-Ай» и знал: даже спустя десять лет на теле остаются улики. Он начал откладывать деньги. Подворовывал понемногу у бабушки. У отца боялся – заметит. Но отец и без этого как будто что-то почувствовал. Стал поглядывать на Егора подозрительно. Чуть ли не каждый вечер провоцировал на скандал. Егор зубы стискивал, чтобы не сорваться. Леньке он, естественно, все рассказал. Но брат отреагировал не так, как ожидал Егор. – Зачем папе это делать? – спросил он. – Потому что он ее ненавидел! Я же тебе сказал! – Фигня, – возразил Ленька. – Ты географичку тоже ненавидишь. И не ты один. Но что-то убивать ее никто не торопится. Егор задумался. Однажды он смотрел фильм, в котором муж-психопат выслеживал свою жену с дочкой. Жена пряталась по разным городам, но в итоге придурок все равно нашел ее и попытался убить. В фильме жена выучилась карате и вырубила этого козла. А мама так не умела. Она была маленькая, слабенькая. А отец – здоровый и сильный. В бабушку пошел. – Мама хотела с ним развестись. – Он поднял на брата уверенный взгляд. – Забрать нас, сбежать и спрятаться в другом городе. А отец об этом узнал. Вот почему все так случилось. Ленька помолчал немного. – Слушай, – сказал он наконец. – Я понимаю, вы с ним собачитесь всерьез. Но маму он не убивал. – Откуда ты знаешь! Ленька в ответ пожал плечами. – Может, он ее бил! – зашел Егор с другой стороны. – Всех соседей расспрашивали. Если бы бил, кто-нибудь сдал бы его. Егор упрямо покачал головой. Нет, Ленька просто не хочет верить в страшное. Он и сам поверил не сразу. – Ты не со мной, значит? – Должен же кто-то их утихомирить, когда ты смоешься, – невозмутимо отозвался Ленька, кивнув в сторону кухни. – Уже придумал, где будешь зависать? Егор хотел ответить, что понятия не имеет, и вдруг понял, что знает. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вечером Севостьянов ушел, позвякивая сумкой. И запропал – Егор уже начал волноваться, что придется ночевать одному. Тогда пришлось бы оставить наружную дверь незапертой, чтобы возвратившийся в ночи Севостьянов не колотился в нее, как мотылек о лампу, и не орал под окнами. А идея спать с открытой дверью Егору категорически не нравилась. Пусть в Холмах, по выражению бабушки, два с половиной инвалида – тем страшнее. Забредет какой-нибудь псих… На фиг, на фиг. Куда он утопал, Севостьянов не сообщил. То ли к соседям на дальний конец Холмов, то ли в город. Идти его искать – глупее не придумаешь! Егор вообще-то прячется. А тут, значит, сам возьмет и явится к людям: здрасьте, где дядя Вася? Севостьянов Егора не опекал. Вел себя по отношению к нему как к приблудившемуся коту, которому не сказать чтобы рады, но и гнать не будут. Молока в миску плеснут, за ухом небрежно почешут. Не считая того первого вечера, когда старикан проявил заботу и накормил его до отвала, в остальном он к Егору относился без особого внимания. И это было круто. Севостьянов сам по себе, Егор – сам по себе. Наконец-то на Егора никто не орал, не называл выродком и ошибкой природы. Полгода назад отец бросил ему в лицо как оскорбление: «Ты – материн сын!» Егор поначалу даже не понял. Материн? И вдруг сообразил: мамин! Ну да, все правильно: он – мамин сын. Егор заискрился от счастья. Мамин! Отец посмотрел на него странно: «Неумный ты человек. Ну да ладно. Пожалею тебя на этот раз». Егор не понял, о чем это он, да и не вдумывался. Главное, что папаша отвесил такой комплимент, какого ему еще десять лет не родить. Пока старикан где-то шастал, Егор сидел в темноте, смотрел в окно, за которым медленно гасли сумерки. Зимой сумерки синие. Весной – зеленые. Летом – розоватые, как сирень. А сейчас – желтые, даже оранжевые. Иногда он поглядывал на мамину карточку, которая лежала перед ним на столе. Сгущавшаяся темнота сначала поглотила дом напротив. Затем ближние кусты. Просочилась в оконные щели и уже размывала мамины черты на карточке, как вдруг зажглись фонари вдоль дороги. Золотая цепь протянулась по деревне. Егор вздохнул с облегчением. Хотя он мог включить свет, ему не хотелось этого делать. Плотных штор Севостьянов не держит. А сидеть одному, как меченосец в аквариуме, на виду у темноты, – неприятно. Свет упал на фото, и кулон на маминой шее блеснул, как настоящий. Стал выпуклым, словно продавил фотографию с обратной стороны. Егор даже дотронулся до снимка, хотя и понимал, что это всего лишь иллюзия. «Кулон…» Его подбросило на стуле.